На малой половине, на чисто выскобленном длинном столе горит лампа-восьмилинейка. А чтоб столешня не пропахла керосином, под лампу подставили глубокую щербатую тарелку называемую в селе полумисок. Мама самой длинной скалкой раскатывает тесто. Стол жалобно поскрипывает, огонёк под стеклом покачивается, и тени на стене слегка приплясывают. За окном завывает вьюга, а в печи озорно потрескивает огонь. Из чёрной шляпы репродуктора доносится невнятное бормотание диктора, дополняемое постукиванием скалки о столешню, бульканьем в кипящих чугунках, порывами ветра и всё это вместе - обычная музыка зимнего вечера.
Анюта сидела на припечку и с неподдельным интересом наблюдала, как котёнок, осторожно ступая, крадётся к вчера ещё родившемуся козлёнку. Малыш дремал на охапке соломы под лавкой. Языки пламени проглядывали сквозь просвет между чугунком со щами и большим чугуном со свинячим варевом и освещали серенькую спинку козлёнка. Его головка, с вниз опущенными ушками, медленно клонилась вниз. Коснувшись мордочкой согнутых в коленках передних ножек, козлёнок вздыхал и шевелил хвостиком. Именно беленькая кисточка хвостика занимала котёнка, настраивая его на игривый лад.
- Бабушка, смотри, сейчас прыгнет, - шёпотом сообщила девочка, дёргая бабушку за рукав.
- Вот, шкода! Приставучий какой. Так и вертится возле него. Погоди же, подрастёт, задаст тебе, бестия полосатая.
И оглянувшись на внучку, нахмурилась.
- А ты чего сидишь, ногами болтаешь? Садись-ка за стол с другого конца. Я, давеча, пшенички подсушила. Принимайся милая кутью перебирать.
- У-у-у, неохота.
- Забудь это слово! Мне, слепошарой, прикажешь перебирать? Живо садись! В махотку клади целое зерно, а половинки и горошек в миску. Завтра курам высыплем.
Анюта нехотя придвинула скамеечку к столу, свернув старую фуфайку, подложила под себя, чтоб повыше было, и стала ждать.
На лежанке, поверх стеганого одеяла, разостланы газеты. На газетах подсыхали два огромных круга тонко раскатанного теста. Это для домашней лапши. Мама раскатывала третье. Вдруг спина её распрямилась, скалка замерла в руках, женщина прислушалась. Из репродуктора лилась знакомая песня: «Посмотрела, как будто рублём одарила, посмотрела, как будто огнём обожгла…» Подпевая, мама опять принялась за работу. Анюта тоже прислушалась, но неожиданно хмыкнула и, ни к кому не обращаясь, проворчала:
- Тоже мне сказал! Можно подумать, что взглядом обжечь можно…
- Ты о чём это? – высыпая из решета зерно на столешню, спросила бабушка.
- Что она ещё понимает? Иной человек мельком глянет на тебе, так от его взгляда весь день холод в груди. Будто душу вынул. А другой, вроде сладко говорит, а из глаз адский огонь так насквозь тебя и прожигает.
- Как это можно насквозь…
- Я же говорю: ничего она ещё в жизни не понимает, - пожала плечами мама и стала посыпать столешню мукой.
Опять постукивала скалка, поскрипывал стол. Котёнок взобрался на колени девочки и сладко уснул.
- Бабушка, расскажите сказку. Работа веселей пойдёт, а то в сон клонит.
- Ленота с Дремотой в обнимку ходят. Подпустишь к себе – вся работа станет.
- И правда, расскажите сказку, - попросила мама бабушку.
- Какую тебе сказку? – огрызнулась старушка. – Я уже всё перезабыла, - отодвигая от огня чугунок со щами, отнекивалась она. – Вон, направь уши на анчихристову шляпу, она тебе всё, что хошь, расскажет.
Бабушка взглянула на потемневшую икону, истово перекрестилась и принялась скоблить замоченные куски мяса со свиной головы.
- Бабушка, миленька, расскажи! Я эту шляпу вовсе из розетки выдерну.
- Я те выдерну! Сделай потише, а то, от твоего дёрганья, оно уже икать начало, Иной раз не поймешь чего говорит.
Мама предупреждающе постучала концом скалки о столешню и, повернувшись к бабушке, попросила:
- А чего, расскажите что-нибудь. Нам сегодня дай Бог до полуночи управиться. В зимние вечера самое время сказки слушать.
- Ладно. Куда от вас спрячешься? Как вспомню чего-нибудь, так расскажу. А ты, что рот раззявила? Перебирай скорее. Её ж ещё варить надо. Живо, живо девонька. Надо чтоб работа в руках горела, а то кто ж тебя, такую нерасторопу замуж возьмёт…
- Что-то я вас не пойму: то вы говорите, что из глаз огонь полыхает, теперь в руках гореть должно. Получается, что я не человеком, а драконом страшным должна вырасти.
- Дитё ты ещё, дите глупенькое. В мире есть много такого, чего мы и мыслью объять не сможем. А может и лучше, что не знаем. Меньше беспокойства. Ну, об чо запнулись, про то и рассказывать буду. Сами напросились. Слушайте.
Было это в одной глухой деревушке. Тамошние старики до сей поры помнят эту историю. А случилось вот что. Жило себе, ни лучше, ни хуже других, семейство одно: муж, жена, дочка, да ещё второго ребятёнка поджидали. А избёнка ихняя стояла на самом краю, на пригорке. За огородом травы высокие. Грибов, ягод – таскать, не перетаскать. Всё потому, что, куда бы тучка ни спешила, а над этим местом непременно дождичком разродится. Да ладно бы дождь. Громы-молнии страсть как над этим пригорком полыхают. Огненные стрелы, как жала в землю впиваются. Вот, в один из дней, хозяин сено сгребал. За работой не заметил, как из-за лесу туча надвинулась. Первой же молнией и сразило мужика. На похоронах жена так кричала, что раньше сроку вторую девчоночку и выкричала. Родилась Лушка слабенькой. В избе её и не слышно было. Мама полусонному дитю титьку в рот затолкает и уговаривает дочку хоть пару глоточков сделать. Ну, как бы там ни было, денёчки катились, а девчоночка подрастала. Старшенькая с младшенькой водилась, а бедная матушка за любую работу хваталась. Всё, какая-никакая копейка в дом.
Вот, в одну весну, принесла соседка яйца на обмен.
- Поменяй соседушка яички. Надумала я наседку посадить. Нашего петуха ещё по осени лиса унесла. Зря не скажу, несутся мои пеструшечки, да что толку. А у тебя петух, что огонь в печи! Гляжу – не нагляжусь. Вот уж красавец из красавцев.
- Красив, чего зря хаять. Драчлив только, спасу нет. Как сойдутся с Веркиным на меже, в кровь раздерутся. Не разгонишь, так заклюют друг дружку. Только вижу: нет в нём былой удали. Видать стареет. Пора ему уже замену растить.
- Это лето пускай ещё повоюет, а там, как знаешь. Вот тебе полтора десятка яиц. Самые крупные выбирала.
- Погоди, соседушка. Я лукошко вынесу, ты сама себе и выберешь, которое глянется. Чтоб потом без обид было.
- Да какие там обиды? Что Богом намечено, то и сбудется.
Поменялись соседки яйцами, да и забыли. А петух, ни с того ни с сего, прихрамывать стал. Веркин же и вовсе осмелел. Не только сам в чужой огород заскакивает, так ещё и своих хохлаток приведёт. А однажды вот какая оказия приключилась. За какой-то надобностью пошла хозяйка к дальней родственнице. И Лушка за нею увязалась. Стеша, старшая дочка, одна на подворье осталась. Вдруг наползла туча. Разразилась гроза. Стеша в сени забежала, дверь затворила и засов задвинула. Сама шасть на печь, забилась с испугу в уголок и головку руками прикрыла. А гроза так разыгралась, гром, будто камни в небе ворочает и дождь, как из ведра поливает. Страшно девчушке, вся дрожит и, как щенок, скулит.
Мало-помалу поиссякли небесные хляби и отзвуки грома всё дальше и дальше. Осмелела Стеша. Слезла с печи и, вспомнив, что впопыхах забыла кур запереть, выбежала на крыльцо. Глядь, а за калиткой, на пригорке, то ли туман, прошитый веселыми солнечными лучами, то ли взаправду туча золотая на землю опустилась. Любопытно девчушке стало. Ноги сами туда понесли. За калиткой куры травку щиплют, а петух, с дуру, прямо в облако нырнул. И Стеша за ним пошла. На петуха глядит, а его и не узнать. Перья золотом отливают. Из глаз свет, словно лучики сквозь малую щель пробиваются. Забавно так на этакое чудо глядеть. На свои руки посмотрела и ахнула. На теле, словно искорки на поду в жарко натопленной печи горят. Щекотно ей. Но, вскоре, тучка взнялась и улетела.
Глянула Стеша на петуха и только рот открыла от изумления. Почернели перья. Будто огнём их опалило. А он не замечая такой перемены, как наш пьяненький сосед, хорохорясь похлопал крыльями и громче прежнего пропел. «Ничего, это только кончики пера опалило. Зато голос у него чище стал», - подумала маленькая хозяюшка и, хотела уже, было, в свой двор войти, оглянулась, а по дороге мама с сестрёнкой домой возвращаются.
- Матушки-светы! Ты, что, нынче в печи ночевала? Вся, как есть, в саже…
Дочка только сейчас обратила на себя внимание и очень удивилась. Руки, ноги сажей перепачканы. А когда стала платьице с себя снимать, оно прямо в руках расползлось. Долго матушка отмывала дочку в корыте и уже в который раз слушала её рассказ о золотом облаке. Ей и самой вспомнилось, что соседи рассказывали, будто бы по другую сторону дороги от их ворот изба стояла. Люди там жили. Но почему-то у них часто пожары случались, а в последний раз всё дотла выгорело. Хозяева, в чём были, повыскакивали и, уходя из деревни, прокляли это место.
Вымыла дочку мама. Из сундука ей новую рубаху достала. Усаживая Стешу на скамеечку, намереваясь расчесать её длинные волосы, с улыбкой сказала:
- Какая же ты у меня конопатенькая! Раньше вроде бы не замечала на твоём теле конопушек. Вон, даже на ногах повысыпали.
Прошло какое-то время, конопушки повыцвели, перья у петуха новые выросли, и всё забылось. Но, однажды, случилось вот что. Мама со Стешей картошку на огороде копали. Лушка в сторонке маленькими картошинками играла. И куры возле них в свежевскопанной земле червяков искали. Разговаривая между собой, не заметили, как через дырку в заборе на их огород соседский петух пролез. За ним последовали его подружки-хохлатки. Насторожились хозяйские куры, а петух ринулся выгонять непрошенных гостей. Завязалась драка между петухами.
- Мама, мама! А петухи опять дерутся! – сообщила Лушка.
Разогнули спины мама с дочерью, посмотрели и диву дались. Откуда только прыть у их старого, хромого петуха. Дочки побежали разнимать драчунов. Но в нескольких шагах от них остановились и оглянулись.
- Мама, а наш петух огнём плюётся!
- Чего ты там выдумываешь? – не поднимая головы, спросила мама.
- Мама! Петух загорелся! – кричали уже обе девочки.
- Бегите сюда! – испуганно замахала руками мама, подзывая дочек.
Девочки со всех ног кинулись наутёк. А как добежали, оглянулись, то увидели вместо соседского петуха дымящуюся кучку золы. Хозяйский же петух ходил вокруг поверженного соседа, вытянув шею с растопыренными перьями. Немного успокоившись, вернулся к своим курочкам. Соседские хохлатки поспешили спрятаться за забор.
- Ой, беда какая случилась! Что же теперь тётке Парасе сказать? Она ж не поверит, да и я б не поверила, что такое могло приключиться, - причитала мама, обнимая дочек.
- А мы сгоревшего петуха в землю зароем. Пусть тётка Парася думает, что его лиса унесла, - посоветовала старшая дочка.
Переглянулись они, закопали то, что осталось от петуха, и условились никому ни слова, ни пол слова не говорить. Только этим всё не кончилось. Стал хозяйский петух, через дырку в заборе, к соседским хохлаткам бегать. Те попривыкли к нему и тоже в гости захаживают. Тётка Парася пожаловалась соседке, что её курочки нестись перестали. А когда та ушла, дочки шепнули матери: «Зато у нас вдвое больше яиц. Тёткины хохлатки на наши гнёзда нестись садятся…»
Рассердилась мама от такой новости.
- Чему вы радуетесь, дурёхи? Тётка Парася их кормит, ключевой водичкой поит, а пользы от них никакой. Надо спешно дырку в заборе заделать. И чтоб больше чужих кур в нашем огороде небыло!..
Ещё какое-то время прошло. Мама с дочками стирку затеяли, а потом полоскать на речку пошли. Управившись, идут обратно. Слышат, будто бы тётка Парася во всё горло кого-то честит. Прильнули девчонки к соседскому забору, заглянули в щёлочки и ахнули. Их петух с соседскими подросшими петушками дерётся. Перелетел через забор старый гулёна. Молодым петушкам, видать, гость не по нутру пришёлся.
- Мама, он опять огнем плюётся, - шепчет Лушка.
- Да, нет! Смотри лучше. Огонь из его клюва опять к нему возвращается. Ой, мамочка! Наш петух загорелся! Ой, что делать? Что делать?.. Всё, сгорел…
Девчонки отошли от забора, и не подавая виду, что всё видели, пошли вслед за матерью к своей калитке. В избу вошли, сели на скамейку и задумались.
- Отчего так получилось, что когда петух на нашем огороде дрался – соседский сгорел, а когда он в соседский огород перемахнул – сам сгорел? – спрашивала маму Стеша.
Долго молчала мама. Потом вздохнула и ответила:
- Видать не простой тот огонь. Злодея спалит, а правому сил предаст. В нашем огороде петух чужака выгонял, а в соседском – сам чужаком стал. Вот и кумекайте что к чему.
Стеше бы прислушаться к этим материным словам, да кабы наперед знать, где упадёшь – соломки бы можно подстелить. Ну, а в тот раз поговорили соседи о таком странном петухе и забыли.
С того дня прошло несколько лет. Девочки подросли. Подружки стали в гости захаживать, нарядами хвастать, а то и просто сядут рядком, вышивают и песни поют. Иной раз случалось, что и поссорятся. Выскочит которая и дверью хлопнет.
Вот, в один из таких вечеров, когда перессорились подружки и разбежались по домам, взглянула Стеша в зеркало и остолбенела. Веснушки, о которых она и думать забыла, опять проступили. И в глазах нечто странное таится. Долго в тот вечер сидела перед зеркалом расстроенная девушка. Все думала, вспоминала о золотом облаке. «А вдруг и из моего рта огнём полыхнёт?.. - мелькнула в голове страшная догадка. – Вот ещё! Надо же, какая глупость в голову пришла. Пожалуй, не уснёшь ещё…» - корила себя девушка.
Стеша умылась и, желая избежать расспросов сестры, пораньше спать легла. Утром глянула в зеркало и улыбнулась сама себе. Веснушек, как и не бывало. Так и пошло. Рассердится Стеша, глянет на свои руки и вон из избы. Снегом щёки остудит, в душе гнев уляжется, тогда и в избу воротится. Будто за какой-то надобностью бегала.
Однажды нагляделась на подружкины наряды и, придя домой, начала маму просить, чтоб и ей такие сшила.
- Доченька, милая, были б у меня деньги, я и сама для своих кровинок расстаралась бы. Сама видишь, бьюсь, как рыба об лёд, работаю так, что по ночам руки ломит, а нищета, видать, сильней меня. Был бы жив отец, может чуточку легче было…
Но не слышит материных слов дочка. Так распалилась, так разошлась, что впервые стала на маму кричать, да всякими обидными словами стегать. Не заметила, как тело веснушками покрылось, голос переменился, будто изнутри кто-то чужой выкрикивает. Из глаз злой огонь полыхает, из ноздрей дым повалил. Кричит Стеша, руками размахивает, грозится матушку родную ударить. А матушка видит, какие перемены с дочерью произошли, испугалась сердешная, к порогу попятилась. В сенцах кадка с водой стояла. Матушка ковшиком воды зачерпнула и плеснула дочери прямо в лицо. На какой-то миг искаженное девичье лицо обрело прежнюю привлекательность. Глаза прояснились. Но, потом, Зло, дремавшее в уголке её души начало разрастаться. Из ноздрей дым повалил, а из открытого рта, вместо слов, искры полетели.
Матушка раз за разом плескала воду дочке в лицо и умоляла выпить водички, хоть глоток. Отбушевала ярость, поутихла и словно пелена спала с глаз дочери.
Увидела водой залитые сени, взяла из материных рук ковшик и большими глотками начала воду пить. А когда окончательно пришла в себя, расплакалась. Обнялись они с матерью и проплакали до самого вечера. О такой беде они и слыхом не слыхивали, и, конечно же, как горю помочь не знали. Наконец матушка вытерла слезы и говорит:
- Ты, доченька, противься зверю, что в тебе сидит. Не давай ему разрастаться.
- Как же мне его побороть, коли он, внутри меня гнездо себе свил?
- Сама смекай. Не допускай в душу свою зависть зубастую. От неё, проклятущей, все беды множатся. По совести живи. Я знаю, сердце у тебя доброе. Жалостью своею мир и обойми. А от жалости до любви шаг один. Любовь,
доченька, что свет в ночи. Самая густая темень перед нею отступает.
Вот, с того самого дня, Стеша задумчивей стала, учтивей и послушнее. Раньше бывало, матушка за дверь, она на сестренку покрикивает, а теперь вздохнёт и сама за дело примется.
Лушка даже не догадывалась ни о чём. Хорошая девчоночка, будто само солнышко ей в душу уголёк заронило. Говорунья такая, весь день щебечет. И люди к ней тянуться, словно в лютый мороз к печке. Подружки за нею стайкою ходят, а уж матушка – души в ней не чает. Как-то раз, забежала к ней во двор дочка сельского богача. А была она из тех, которые сами себе на уме, пронырливая, во все углы заглянет, везде нос свой сунет, обо всём спросит и тут же прихвастнёт. И в этот раз в избу вошла, окинула горенку взглядом и губки скривила.
- Да у вас и лавка не покрыта. Мне и сесть негде. А мне матушка с ярмарки новый сарафан привезла. Батюшка надысь в город ездили. Много товару всякого привезли. Во, глядите, ботиночки, по моей ноженьке шиты…
Стоят притихшие сестры, смотрят на хвастливую подружку и украдкой поношенные платья одёргивают. Заметила невольное смущение непрошенная гостья, важно губу оттопырила и говорит:
- Вот, надоест мне сарафан, тятька новый купит, а этот вам потом донашивать отдам.
- А мы не возьмём, - сдерживая подступающую ярость, выпалила Стеша. – В матушкином сундуке еёные наряды нас дожидаются. Хоть и не новые, но покрасившее твоего сарафана будут.
- Ой-ли! У меня даже на нижней юбке кружева по подолу. И рукава шелковыми нитками вышиты.
- Иди соседушка к себе домой, посоветовала ей вошедшая матушка. – Мои дочери сами себе кружева вяжут. Вот, с огородом управимся, узоры на рукавах краше твоих вышьем.
Обиделась гостья, зыркнула недобрым взглядом и, сквозь зубы прошипела:
- Вашу рябую Стешу золотом обсыпь, все едино на неё никто не поглядит.
И тут случилось страшное. Огнем полыхнули глаза старшей дочери. Задымился сарафан на хвастливой девке. Заплясали огненные язычки по кружевному подолу.
- Ой, горю! Горю! Спасите! – заверещала красотка и вон из избы. Выбежала на крыльцо, с крыльца на улицу. А пламя всё выше. Она, долго не думая, плюх в лужу, где хозяйские свиньи купались. Ох, и посмеялись над ней сбежавшиеся соседи. Только матушке с дочками не до смеха было. Отпаивали Стешу молоком. Прикладывали холодные компрессы. А она только стонала и плакала.
- Маменька, за что мне проклятие такое? В чём я виноватая?.. Мне уже и жить не хочется…
- Что ты, сердечко моё! Грех такое говорить. Надо и то понимать, что Судьбою назначено, надо вытерпеть.
Долго судачили бабы на деревне. Словам заляпанной грязью красотки никто не верил. Дескать, так и надо этой хвастливой бестии. Нечего хаять хороших, работящих Стешу и Лушку. В пору войдут, замуж выйдут – хорошими хозяйками станут.
Опять побежали деньки, как с горки весной ручейки. Выросли сестрицы. Обе красивы и умны. И надо ж тому случиться, обе сердечком потянулись к одному парню. А он младшенькую полюбил. Вот ведь оказия какая. Ни отнять, ни приставить, само так получилось. Некого в том винить.
А вышло вот как.
Сколько не отговаривала матушка Лушку, вперёд старшей сестры замуж не выскакивать, не послушалась девица. Просватали её. Свадьбу назначили. Почернела Стеша. В груди бедной девушки два огня схлестнулись.
«Как же можно ненавидеть сестру родную? Мы же с нею с одной чашки ели, одним одеялом укрывались.… Но, без милого мне будет и свет не мил», - думалось ей.
Догадалась матушка о сердечных муках дочки, да чем пособить ей не знала.
А день свадьбы все ближе и ближе. Уже сшит свадебный наряд, подружки невесту наряжают. Только Стеши рядом нет. Ежели спросит кто о ней, матушка на это отвечает: «Свадьба свадьбой, а скотину тоже надо кому-то обиходить».
Наконец повели невесту со двора. Заплаканная Луша, по очереди обнимала соседок, прощаясь с ними. Мама приглядывала, чтоб сундук и узлы с приданым пьяненький возница хорошенько уложил на возу. Гости пели, плясали, только Стеша одиноко стояла по другую сторону забора и в щёлочку смотрела на сестрицу свою. Она любила её и в то же время ненавидела. А когда Луша в последний раз обняла матушку, застонала и обессилено опустилась на землю.
Глядя в небесную вышину, чуть слышно прошептала:
- Боженька Милосердный! Помоги мне! Укрепи дух мой, защити…
В эту самую минуту, среди чистого неба грянул гром. Люди запереглядывались, но из-за поворота показалась лентами украшенная тройка. Радостный звон бубенцов всё ближе. Наконец смущенную невесту посадили рядом с женихом, и свадебный кортеж направился к церкви. Двор опустел. Никому и на ум не пришло, что за забором, среди цветущей картошки, в беспамятстве лежала Стеша. Огромная пучеглазая жаба сидела у её изголовья. На несчастную девушку медленно опускался золотистый туман.
Далеко за полночь воротилась в свой двор матушка. На крылечке продрогшим воробушком сидела старшая дочка.
- Дитятко ты моё! Ты так и сидела тут? Что ж на свадьбу не пришла? Там…
Но вглядевшись в лицо девушки женщина осеклась на полуслове. Что-то родное и вместе с тем незнакомое было в её взгляде. Стеша смотрела спокойно и как-то даже умиротворённо, словно монахиня, давно отрешившаяся от мирской суеты.
- Пойдём в избу, доченька. Пойдём, родная.
На следующий день и все последующие дни мама украдкой посматривала на дочь, но ни о чём не спрашивала. Наконец Стеша сама сказала:
- Я теперь другая, мама. Я слышу мысли людские, как раньше слышала шелест листвы. Ненависть ушла из моей души. Осталась тихая, кроткая любовь. Я многое забыла, но многое и обрела, о чём раньше и не догадывалась. Мне многое ведомо, только свой путь предвидеть не могу.
- Что же ты знаешь, доченька?
- Нам надо торопиться, мама. К нам гости собираются, а у нас в избе не прибрано и печь не топлена.
- Стешенька, милая. Я не жду гостей.
- Уже коней запрягают. Но замуж я не пойду. Не неволь меня, матушка.
Тихие слова девушки, будто не с губ срывались, а доносились откуда-то из груди. Женщина только вздохнула в ответ и принялась за работу. А после обеда подъехала к воротам повозка. В калитку вошли сваты. Матушка посадила гостей
за стол, накормила, напоила, а потом дочь позвала.
- Что людям скажешь, доченька?
- Не гневайтесь на меня люди добрые, - поклонилась до земли девица. – Не суждено мне на роду замужнею быть, деток к груди прижимать. А велено мне Творцом всего сущего от бед и немощей бедный люд спасать и от горестей утешать.
Залилась слезами матушка.
- Что ты говоришь, доченька? Али увечная ты, хромая или кривая? Ни умом, ни красотой не обделена. Не отворачивай лицо от счастья своего! Жених тебе достался завидный. Обвенчаетесь, и будешь, как все бабы, печь топить да кашу варить.
Ничего на это не ответила Стефания. Посмотрела задумчивыми глазами на жениха и тихо молвила:
- Домой езжай кружным путём, по бережку речному. Жить будешь долго, только остерегайся коня вороного.
Затем опустилась на колени перед родной матушкой, поцеловала ей руки и ступни ног. Молча поднялась и вышла за порог. С той минуты никто из деревенских не встречал её. Только перед самой смертью проведала матушку Стефания, но об этом знали только она и умирающая женщина. Соседки шептались, будто бы с именем старшей дочери на устах она и отошла.
Жених же, едучи домой, свернул на кружную дорогу, а сваты не поверили и поехали полем, напрямки. Повстречались с лихими людьми. Те обобрали их, но они и тем были довольны, что живы остались. Стешина матушка долго тосковала по дочери, но в Великий Пост утешилась. Коровка двойней отелилась, да и ей на порог мальчонку подкинули. Малыш крепенький рос, старушку матерью называл.
Баловала его кормилица, только на Лысый пригорок ходить не позволяла.
«То место особенное, соколик мой. Молниями исхлестано, даже трава не растет. Обходи стороной его, целей будешь».
- Такое по молодости я слышала и вам рассказала. О-хо-хо, мы люди тёмные. Многого не знаем, а может и знать нам незачем.
Бабушка перекрестилась на темный лик иконы и поднялась со скрипучей скамеечки…
13 декабря 2004 года.
Махотка – глиняная посудина.
Репродукторы 40-х – 50-х годов в деревнях называли «шляпа» или «тарелка».
Лампа-восьмилинейка – керосиновая лампа, слабо освещающая комнату.