На одном хуторке жил старик с двумя сынами. Старшего звали Прокоп, а младшего - Степаном кликали. Когда ещё жива была матушка, так
бывало, отправит старшенького с отцом в поле, а младшенького при себе оставит, чтоб по хозяйству помогал. А Стёпушка, зная доброе
сердце матушки, чуть руку занозит или палец оцарапает, завяжет тряпицей и охает. Матушка, жалея своего любимца, всё сама делала.
Как осиротел дом без хозяйки, отец повелел сыновьям всю работу
вместе делать. К тому же в те времена крестьянский люд особо не мудрствовал. С петухами просыпались, делали, что надо по хозяйству, вечером куры на насест, а старики - на печь. Молодые тоже не долго сумерничали, помня о том, что рано вставать надо. Так и жили. Перед едой усердно молились, а перед сном просили Вседержителя простить им прегрешения, содеянные за день, чтоб спокойно ко сну отойти, а завтра день сызнова начать.
Привыкший рано вставать Прокоп, благословясь, брался за ту работу,
на какую батюшка укажет и, уж будьте покойны, сделает, как нельзя
лучше. Сядет, передохнёт малость и за другую примется. А со Степаном одна морока. Ещё и делать-то ничего не делал, а уже всем надоест
своими жалобами, охами да ахами, упомянув все превратности судьбы,
чертыхаясь и проклиная заранее ненавистную работу. А солнышко
ей-ей куда поднимется, когда он за работу примется. Степан же, знай, поторапливает его: «Брюхо подвело, пора бы и обедать, а там и на бочок
прилечь. А то, как же? Кто ж в такую жарень работает? Глупая птица,
и та в тенёк прячется. Да и то сказать, батюшка с петухами с постели
поднял. Ему-то, старому, не спится по ночам. Всё ворочается с боку
на бок... А мне и ночь мала. Как усну на правом боку, так на нём и
проснусь, будто только что лёг. А уж как мне ненавистен петушиный
крик, так и не высказать. Я и голову под подушку засуну, да где там?
Тятька тут как тут. За плечо трясёт: "Просыпайся, засоня! День Божий
окно высветлил".
Так день за днём и лето к исходу подходит. Тут уже крестьянин,
не дремай! Скорей с поля урожай убирай да на небушко поглядывай.
Моли Бога, чтоб погода постояла... И надо ж тому случиться, в эту-то
горячую пору, занемог старик. Как ни кряхтел, как не растирал "проклятую поясницу", а пришлось смириться. Работник он нынче никакой.
Видать, отработал своё. Пускай уж теперь сыны довершают начатое.
А чтоб время попусту не терять, велел соорудить на краю поля шалаш и взять с собою петуха по имени Петрович. Этому петуху он доверял больше, чем
старому приятелю. Петрович и зорьку не проспит, и чужака загодя заприметит. Вот, дескать, косою помахивайте да на петуха поглядывайте. А взлетит на дерево да головой на восток повернётся, тут и шабаш работе. Вари кулеш да спать укладывайся.
Сыны вскинули на плечи остры косы, прихватили хлебца, ещё кое-какого съестного припасу да добрый кувшин квасу и подались в поле. А как
дошли, петух выскочил с корзины, взмахнул крыльями, и к дубу полетел,
на обочину дороги сел. Туда-сюда прошёлся, по сторонам оглянулся, царапнул землю крепкими, как сучья, когтями и заорал во всё горло.
- Вот и Господи благослови! Петрович уже и место под шалаш выбрал, - хохотнул Прокоп, вынимая из-за пояса топор.
Стали братья шалаш строить, треногу ставить, обед варить. А петух
знай, похаживает да, склонив голову набок, на них поглядывает. А того больше на Степана косится. Заметив, что-то неладное, захлопает крыльями и закудахчет:
- Куд-кудак, куд-кудак! Степан всё делает не так!
Поглядит Прокоп: "И, правда, не так..." Но ведь на то он и старший
брат, чтобы делу знать лад. Подправит и как чего делать укажет. Только раз, другой и третий стерпел Степан, а там и осерчал:
- Не могу я больше терпеть этого проклятущего петуха! Давай ощиплем его и в котёл? Дома молодые петушки подрастают, от того, что мы его съедим, большого убытку не будет...
- Что ты! Что ты, братец?! - замахал руками Прокоп. - Батюшка велел слушаться его, как бы он сам тут был. Разве ж можно батюшку ослушаться? Нет, ты как хочешь, а я греха на душу не возьму.
- Ну, коли так, живи, как знаешь, а я построю себе шалаш на том краю
поля и косить оттудова зачну, чтоб и не слышать крика петушиного...
Схватил он свои пожитки и ушёл. Прокоп, вздыхая, поскреб в затылке.
"Неладно как-то всё, получается", - думалось ему. Делать нечего. Сел
в тенёк, сам поел, петуха покормил и до вечера ещё славный клин выкосил.
Вяжет снопы да на другой конец поля поглядывает. "Как там братец обстроился? Хоть и строптивый он, а всё же об нём душа болит", - вздыхает братец старший.
А петух, тем временем, на дерево взлетел, трижды прокукарекал и, повернувшись на восток, втянув голову, приготовился ко сну.
"Ну и Слава Тебе, Боже! Ночь покойной будет. Никакая нечисть подойти
к этому месту не посмеет. Всё - таки с петухом как-то сподручнее", -
рассуждал Прокоп, укладываясь спать в шалаше.
Утром, чуть свет, петух уже горланит во всю силушку. "Голос чистый,
знать погода постоит ещё маленько, - плеснув воды в лицо, чтоб окончательно прогнать сон, подумал Прокоп и взялся за косу. "Коси коса, пока роса! Коси коса, пока роса!" - приговаривал он, широко взмахивая косой.
А на другом конце поля, где растут два чахлых кустика бузины, соорудил
себе кое-какой шалашик Степан. Незавидное жилище у него получилось.
"Ладно уж, не зиму ж мне тут зимовать. Голову прикрыл, а ноги небушко укроет, - бормочет про себя Степан. - Хлопотное это дело, обустраиваться на новом месте. Хоть бы братец помог. Так нет. Как же, жди... Он теперь от петуха никуда. Хм. Надо же, друга себе сыскал! Смех, да и только..." - со злобинкой в голосе рассуждал младший брат.
Пока кулеш варил - солнце на закат. Поел и растянулся на травке.
"У Боженьки много дней. Успею", - подумалось ему, и глаза сами закрылись. Проснулся Степан, когда солнце уже начало припекать. Потянулся,
оглянулся, попил кваску и стал косу точить. А голодный живот урчит,
есть просит. "Погоди немножко! Тятька велел по росе хлеб косить, чтоб
не осыпался. Вот спадет роса, тогда делай чего хочешь". Но взглянув
на потухший костер, вспомнил, что вчера не припас хворосту. Почесал в
затылке и нехотя взмахнул косой. Борясь с подступающей голодной тошнотой, он прошёл в один и в другой конец полосы и, осердясь, хряпнул косу об землю. Ушёл к шалашу. "Пока шель-шевель и обед подойдёт. А то ж мыслимо ли дело голодному косить?.."
- Правильно говоришь! О себе, в первую голову, печься надо, - послышался вкрадчивый голос. - Известное дело: откуда ж силёнке взяться, не евши...
Льстивые слова понравились Степану, и он, оглядываясь по сторонам, спросил:
- Кто ты? Покажись мне, друг мой дорогой!
- Я тут! Под кустом живу. А зовут меня Хамелеон. Правда, красивое имя? То-то же! И увидеть меня не каждый сможет. А всё потому, что я понапрасну не высовываюсь.
- Верно, говоришь, приятель! Живи себе потихоньку и всем хорош будешь, - вспоминая задиристого петуха, ответил Степан.
Так, мирно переговариваясь, они посиживали в тенёчке, пережидая жару.
Хамелеон не поторапливал своего нового приятеля, не упрекал, не лез с
наставлениями. Что бы тот ни сказал - всё ладно. Лишь бы дружбы не
нарушить.
День, другой и третий минул. Не утерпел старик. Взял сучковатую
палку и в поле пошёл. Первым делом к дубу направился. Петрович ещё
издалека старого хозяина заприметил. Обрадовался. Закудахтал. Услышав петушиный крик, вязавший снопы Прокоп, к шалашу поспешил.
- Ладный шалаш у вас! Да только тесновато, поди, в нём вдвоём?
- Не-ет! Я один в нём сплю. Петрович на самую высокую ветку взлетает. Оттудова зорьку раньше всех заприметить можно.
- А где ж Степан? - обеспокоился старик.
- Не поладили они чего-то с нашим Петровичем. Вот брат и ушёл на тот
конец поля.
Старик приложил ко лбу ребром ладонь, оглядел ровно сложенные из
тугих снопов пятнадцадки, похвалил старшего сына. Передохнул немного
и, поглядывая на небо, пошёл к Степану.
Неказистенький шалашик он не сразу и заметил. Голые пятки выглядывали из шалаша, сотрясаемого здоровым храпом.
- Бог в помощь, сынок! - пристукнув палкой о землю, сердито молвил старик.
- Га? Чо? - спросонок отозвался Степан, на карачках пятясь назад, вылезая из шалаша.
- Пришёл проведать тебя. Да вижу, живёшь ты, не тужишь...
- Да вот, вздремнул чуток. Оно, знаешь, косой махать, не щи хлебать.
И передохнуть не грех.
- Что, верно, то верно, - поддакнул Хамелеон.
- А ты откель взялся? - удивлённо уставился на него старик.
- Тут он живёт. Под кустом, - ответил за него Степан. - Друзья-приятели мы с ним. Хороший, знаешь, такой. Слова поперёк не скажет. Мы с ним во всём согласные. Не то, что Петрович... Тому всё не так! До света разбудит и всё шпыняет: и то ему не так, и другое не эдак. Говорил я брату, чтоб, значит, в суп его пора. А он ни в какую. Вот пусть теперь мучается с ним!
- Заходил я к Прокопу. Он и слова худого о Петровиче не сказал. Видать, ладят промеж собой. Да и чего там говорить? Прокоп уже половину поля выкосил и в пятнадцадки сложил. А ты, вижу, только спать горазд. Вот ещё дружка себе сыскал... Тьфу! - в сердцах, сплюнул отец.
- А я чего? Я ничего... Я только так, рядышком... - бормотал Хамелеон, пятясь назад, пытаясь поскорей юркнуть в траву, подальше от сердитых глаз старика.
- То-то же! - и повернувшись к сыну, сурово молвил, - дружбу водить - в глаза правду говорить! А кто молчит да головой кивает, злее ворога бывает!
Стыдно стало Степану да делать нечего. Былого не воротить. А чтоб
вину свою загладить, стал он так косить, как до прежь того никогда и не кашивал.
7 ноября 2001г.