кн. 7. Медсестра. ч1... окончание

                М Е Д С Е С Т Р А.

                Часть 1. ...окончание.

                Г л а в а  16.

        А дома их ждали уже Вера с мужем. Олежка, увидев, что его приятели машут ему руками, побежал проведать Вову и Лёню, а Реля  задержалась возле крыльца, услышав, как мать рассказывает:
        - Ох, и настрадались мы с Калерией этой ночью. Уж она так долго мучилась, пока сняла гипс, который мне чуть руку не отдавил. Поспать едва ли и Реле пришлось – легли перед рассветом. Рано утром поехали в Берислав, потому что хирург принимает лишь в первую половину дня. Иду я в кабинет с освобождённой рукой, а хирург на меня накинулся: - «Почему гипс сняли».
        - Это вместо того, чтоб спасибо сказать, что рука не онемела – ему отвечать пришлось бы, - послышался голос Веры.
        - Что ты, они ни за что не отвечают. Отрезал бы руку, если бы некроз случился и все дела. Но меня выручила Реля. Зашла в кабинет и выговорила: - «Что вы кричите, доктор, в коридоре слышно! Лучше узнайте, почему мы гипс сняли?» И этот  изверг сразу стал тише воды, ниже травы. Поинтересовался, кем мне приходится Реля, соловьём разлился при виде её.
        - Этот женский угодник перед каждой женщиной соловьём разливается, - ревновала Вера.
        - И смотрите, какой мне гипс наложил – не жмёт, не стягивает.
        - Хороший гипс, - похвалил мужской голос, и вслед за этим Калерия, войдя, увидела его обладателя. Это был высокий, довольно красивый на вид мужчина, и если бы Реля не знала, что Вера вышла замуж за моложе себя на шесть лет парня, не угадала бы его возраст. А старили молодого мужчину его одежда и причёска – подстрижен он был нелепо. Так в прошлых веках стриглись не очень богатые люди, если не было денег сходить к мастеру – «под горшок». Надеть горшок на голову и подстричь бедняка могла и жена. Как в двадцатом веке мужчина, когда в селе есть парикмахерская и хорошие мастера мог дать подстричь себя Вере? А что сестра так подстригла молодого мужа, Калерия не сомневалась. Вера стремилась, чтоб её муж вызывал насмешки, и неодобрение всех женщин села? И одела Вера молодого мужа соответственно - таких одежд несовременных надо было ещё поискать. Нелепые, топорщащиеся на коленях брюки, подстать им серая рубашка с длинными закатанными рукавами – всё вызывало подозрения, что муж Веры не блещет интеллектом. При разнообразии одежд в сельском магазине дал одеть себя, как никто в этом большом селе не одевается. Калерия, увидев мужа Веры, потеряла дар речи. Выручил её Олежка, зашедший неожиданно. Он, видимо, привык к одеждам своего нового родственника.
        - Дядя Володя и тётя Вера пришли! – Воскликнул он, войдя. – Здравствуйте!
        - Здравствуй, Олег! – Пожал мальчишке руку «молодожён». – Накупались? Хвастайся мамой.
        Калерию неожиданно оглядели хитрые мужские глаза. Они ничуть не убавили её мыслей об обладателе нелепых одежд, а лишь подтвердили, потому ей был неприятен долгий осмотр:
        - Не годится так молодожёну рассматривать посторонних, - пошутила она, протягивая руку: - Калерия, а сокращённо Реля. А вы, как я понимаю, Володя?
        - Совершенно верно. Но я думаю, что вы мне не совсем посторонняя. Родычи всё-таки.
        - Родственники, - подтвердила Калерия, посматривая на Веру. – А если пришли, надо на стол накрывать.
        - Вот-вот, - подтвердила манерно та. – Мама сказала, что ты вкусных продуктов привезла. Колбасы столичной хочется.
        - Будет колбаса. Но надо бы и салатик сообразить. А у мамы в огороде одни пупырышки от огурцов остались. Вы не принесли с собой зелени?
        - Мы не знали, - старшая сестра картинно развела руками. – А то принесли бы. И помидоры у нас есть.
        - Странно, что не знали. Насколько я поняла обстановку, ваша улица круглосуточно имеет воду, а у мамы по две-три недели в кране, на огороде, лишь воздух свищет. Сварить еду и то надо к соседям идти за водой, которая у них в колодце. Да что я тебе рассказываю. Ты три года жила на этой улице и прекрасно знаешь, как тут обстоят дела с водой. А нет воды, на огороде ничего и не растёт, вернее сохнет.
        Калерия могла и дальше читать Вере мораль, если бы её молодой муж не спохватился:
        - Давайте я на мотоцикле съезжу и привезу овощей. Мама же предлагала, так Вера сказала, что у Юлии Петровны всё есть.
        - Ой, дядя Володя, я с вами. – Мальчишке захотелось прокатиться. - А где это вы мотоцикл поставили, что я не заметил?
        - Со стороны стадиона, чтоб друзья твои на улице его не трогали. Пошли.
Когда они ушли, Калерия посмотрела на сестру с иронией. Они стали говорить тише, чтоб  не слышала мать, которая, как подумалось Калерии, заснула.
        - Что ты так на мужа моего воззрилась? Необычных мужчин не видела? – Вера на иронию сестры, думала её осадить.
        - Действительно. Мне показалось, или вы с Володей заключили договор? Ты не красишься, а он стрижётся под казака Голоту, и носит одежды, в которые сейчас самый последний колхозник не одевается?
        - Не знаю, кто казак Голота – книжками не зачитывалась в юности как ты. А постригла Володю я. Как могла. – Старшая сестра тоже приглушила голос.
        - У тебя же всегда был отменный вкус, что касалось тебя. В студенческие годы тянула из мамы деньги как насос, чтоб одеться модно, пожить как барыня. И, чтоб, не дай Бог, Релька не поступила учиться, - неожиданно прорвалось у Калерии то, что она давно хотела сказать сестре.
        - Признаюсь, не хотела, чтоб ты училась после школы и, как видишь, мама мне сделала такое одолжение. Ещё больше не желала, чтоб ты замуж вышла раньше старшей сестры, но тебя разве удержишь? – Отвечала насмешливо Вера шёпотом, стараясь заглушить внешне свой негатив по отношению к «Чернавке», как они с матерью когда-то Релю называли.
        - Я не училась после школы, - сдерживала гнев и Реля. - Зато ты заболела за своё хамство в отношении меня.
        - Реля, что ты так ругаешься? – Сказала Юлия Петровна, не показываясь из своей комнаты.
        - Вы не спите? Но разве я ругаюсь, мама? За то, что вы не дали мне учиться и окончить хотя бы училище какое, чтоб добыть профессию, Веру Бог наказал болезнью. Я ей говорила это, когда наша барыня только почувствовала боли, и сейчас повторяю, если она забывает уроки учить.
        - Да когда бы ты училась? – Вера от слова «учить» перевела разговор на Релю. - Вышла замуж, против моей воли, подчёркиваю, и родила чудного мальчишку.
        Калерия прекрасно понимала, что старшая сестра хочет унизить её, как прежде это делали вдвоём с матерью. Даже выйдя замуж, Вера помнила, что «Чернавка» не пожелала ей помочь устроиться жить в Москве. Калерия по-прежнему считывала мысли своих родных. 
        - Я всё делаю по велению своих звёзд, а не по «воле» барственной сестры. Я смирилась, с тем, что не выучилась, перед тем как выйти замуж и родить ребёнка. Зато в Москве я работала воспитательницей наравне с теми, кто окончил техникум. Правда получала немного меньше их.
        - А что ты хотела, «воспитательница без диплома»? - Прервала Вера. – Зато я слышала от твоей соседки, что ты была очень любима родителями твоих воспитанников. И эти родители водили тебя по театрам, и возили по Золотому кольцу Москвы.
        - И всё это прервалось с появлением одной моей сестрицы. Даже работать я стала меньше, а значит, и получать ещё меньше. – Калерия намекала на приезд Веры в стольный град.
        - Неужели Лариска, явившись внезапно в Москву, два года назад, помешала «прекрасной воспитательнице» проводить время с поляком, в поездах по Подмосковью? – Вера прекрасно поняла про кого говорила Реля, но ей было в радость свернуть на маленькую сестрицу.
        - «Ведь и Лариска насолила бывшей няньке – пусть вспомнит о том», - угадала Реля не хитрую мысль коварной «молодой жены».
        - Лариса тоже. Жила в моей конуре несколько месяцев, почти полгода. И приходилось Реле работать лишь на ставку, бегать, искать варианты, как её пристроить в Москве.
        - И при этом не забывать учиться по вечерам? Лариса в эти дни забирала Олежку из садика и возилась с ним? – Показала Вера, что знает много о проживании сестёр в столице.
        - Что же! Днями мы вместе с ней искали варианты дальнейшей жизни Ларисы в столице. И думаю, что пойти взять Олежку из детского сада, была ей разрядка. Заодно узнавала Москву. Я на неё тратила своё время, она возилась с племянником, что было ей в радость.
        - Конечно. Зато «Ляля» наша не упустила возможность украсть у сестры, уходя жить в общежитие, костюм? Единственный выходной, в котором ты могла «выйти в свет» с поляком?
- Это Лариса тебе так рассказывала? Что не унесла, а украла?
        - Это я так думаю. Отомстила тебе сестрица, за все заботы о ней. Или плату взяла, за то, что водилась с Олежкой?
        - С твоей подачи, дорогая «старшая» сестра, Лариса так сделала. Кто ей сказал, что оставил у меня рваную кофточку? И наставлял эту кофточку изъять у «Чернавки»? Ну, спутала девочка кофточку с костюмом, с кем не бывает? Но ты как ловко переключила разговор со своей особы, что я вспомнила нашу совместную жизнь в детстве и юности. Ты всегда была как юла, умела перебрасывать с больной головы на здоровую.
        - Ты обо мне хотела поговорить? Чем я тебе насолила?
        - Вот слово верное. Ты мне всю жизнь просолила, пока я жила в семье. Даже тогда, когда ты поступила учиться в Одессе, оттуда шли Юлии Петровне указания, как  ты призналась, чтоб она не учила меня. Не дай Бог, отрезала бы мама от тысячи, которую она тебе посылала каждый месяц, Реле на учёбу хоть триста рублей.
        - Считаешь по-старому, сестрёнка. Теперь, после реформы 1961 года навели порядок с рублями, и тысяча превратилась в сотню. Вот! И ты родила в тот же год. И полетел Гагарин в Космос. Как это я не заметила, что в тот год произошло столько событий? – Вера хотела внушить  сестре, что в тот год, когда родился Олежка, был знаменательным – зачем же помнить плохое?
        - Хватит уводить разговор от своей особы. – Рассердилась Калерия. - Вспомним вместе, как ты приехала в Москву три с половиной года назад.
        - Да. Ходили с тобой в Посольство Украины, чтоб меня положили в Москве в больницу.
        - И тебя положили, «больная» ты наша. И ты тоже, как и Лариса, после тебя через год, отняла у меня массу времени. Учёбу я забросила по вечерам, потому что днём пришлось ходить по магазинам, искать тебе огурчиков, помидорчиков в банках. Икру чёрную и красную, а также рыбку – продукты, которые дают лишь из-под прилавка знакомым. А мне приходилось выстаивать очереди, ведь у меня не было знакомств в магазинах.
        - И тоже работала на одну ставку и получала меньше денег? – Ехидничала Вера.
        - Работу никто не отменял, а денег, разумеется, я получала меньше, что очень урезало наше с Олежкой пропитание. Неловко сказала, но по существу. И мне приходилось ещё ездить к тебе, с трудом добытыми продуктами, чтоб усладить тебе пребывание в больнице. Тебе и твоему Ловеласу рыжему, с которым ты все, привезённые мной продукты, уничтожала под вино.
        - Каюсь, мы с Рудольфом закусывали тем, что ты привозила, коньяк, водочку и вино, всё это мы выпивали, как ты догадалась, ясновидящая ты наша в больнице.
        - Вот! Твой поклонник мог ходить из больницы по винным магазинам, а продукты доставала сестра, у которой не было времени на ваши пиршества.
        - Ты же знаешь, что Рудольф не мог доставать продукты. А винный магазин был под боком у больницы – выскочил и купил, что желаешь. На этот продукт в Москве нет запрета. Но ты не скажи Володе, как я жила, когда лежала в столичной больнице. И что ты не пожелала устроить меня в Москве, иначе бы я не вернулась к маме.
        - Вера, что ты говоришь. – Отозвалась Юлия Петровна, которая, подойдя к двери, подслушивала их разговор. -  Я и то понимаю, что Реля не могла тебя устроить жить в Москве. Она же не в Моссовете работает, где распоряжаются пропиской и жилплощадью.
        - Лариску смогла устроить, а меня нет?
        - Лариса, после окончания училища, станет работать на строительстве. А ты бы согласилась попасть в такое училище? – Поинтересовалась не без яда в голосе мать, ложась в постель, что было хорошо слышно из кухни.
        - Ну вот. Скоро меня, с высшим образованием, в прорабы отправят. Ладно, Калерия, говори громче, коль мама нас хочет слышать, и рассказывай дальше, как я тебе насолила в Москве. Впрочем, ты, приехав потом во Львово, полностью отомстила мне тем, что увела нашего общего жениха – Ивана. – Продолжала Вера, уже для матери, чтоб «любимая её» не напрягала слух.
        - Вера, что ты говоришь! – Калерия, после того, что слышала мать, не сочла нужным скрывать начатый разговор. - После «жаркой любви» с ловеласом Рудольфом, ты, через пару месяцев, влюбилась в Ивана? – Поддела замужнюю даму. – Что ж грош цена такой «любви».
        - Я не умею любить, сестричка, как ты не раз острила. Я выбираю «жертву», как пишут в книгах, и добиваюсь парня, любой ценой. Но Иван мне тогда не поддался, а тебя полюбил.
        - Считай, что я Ивана спасала от тебя, как прежде спасала Павла и Славу.
        - Это в тринадцать и четырнадцать лет, когда ты была ещё девочкой не тронутой? Я всегда удивлялась, что эти парни так «любили» тебя, когда у них под рукой были гораздо сговорчивей девушки. – Вера, как прежде жаловалась матери, за свои былые неудачи.
        - Девушки? – Подхватила насмешливо Калерия. – Извини! Если с тринадцати лет некоторые особи подставляются парням, то это уже не девушки. И ведут они себя как прожженные гулёны, думая, что доступность иным парням светит как красный фонарь.
        - А разве нет? На меня летели парни, как мухи на мёд.
        - Но не все любят «мёд, измаранный в пыли». Как раз Павел и Слава, полюбившие когда-то чистую девчонку наслаждались со мной разговорами об истории, литературе и прочих тонкостях, которые не могли вести доступные красотки.
        - Разумеется, я не вела столь глупых бесед, мне бы покорить парня иным, - с гневом произнесла Вера и Калерия видела, что сестра на пределе.
        - «Как же! – Подумала, с иронией, Реля. – Не признали то, что Вера всегда считала своей заслугой. А тут ещё два самых замечательных парня,  в течение двух лет, предпочли «Чернавку», отличавшуюся от Веры красноречием и целомудрием. Павел сравнивал меня с веткой сакуры, нежной ветвью цветущей дикой вишни. Вера, до сих пор, не знает, наверное, что это такое».
        - Но хватит разговоров. – Прервала её мысли сестра. - Ты думаешь гостей угощать? Да, не вздумай проговориться Володе о моих шалостях в Москве. Он и о Львовских моих проказах не знает. Пожалуйста, не открывай ему моих тайн.
        - Значит ты, в Москве, за короткий промежуток, пока я тебя устраивала в больницу, могла обо мне сплетничать с Марьей Яковлевной? Она сама, такая же как ты. От мужа гуляет, а про меня всякие гадости плетёт. Мне же и правду про тебя не скажи…
        - Реля, что ты говоришь! – Вмешалась Юлия Петровна, опять из своей комнаты, куда спряталась от них. – Разве можно сестре в глаза говорить, что она развратница?
        - Значит, делать всё можно – дела постыдные. И сплетничать о сестре можно, хотя я ни в какое сравнение с Верой не иду. А говорить Вере в глаза ничего нельзя?
        - Но не сейчас же, когда Вера вышла замуж за хорошего парня и живёт с ним дружно!
        - Да, сестричка, - засияла старшая. - Ты завидуешь, что я, наконец, счастливее тебя.
        - Ты не можешь быть счастливее, Вера. Ты нагло обманула парня, но когда-то он всё узнает или ему надоест жить с кривлякой и лицемеркой, у вас будет большое разногласие.      
         - Это ты так предсказываешь сестре? – Возмутилась «молодая жена».
        - Извини, но я так «вижу» вашу дальнейшую жизнь. Не всё время твой Володя будет умиляться, что взял старую деву с богатым прошлым, коль догадается о бурной молодости.
        - Он не такой умный как ты. К тому же старая дева не только с богатым прошлым, но и с деньгами в его дом вошла. Может купить молодому мужу машину – уже почти накопила – вот только пришлось на свадьбу потратиться.
        - Это и хорошо, что не сразу ему машину купила, - сказала мать, выходя к ним. – Ты поживи ещё и посмотри. Если молодой муж тебе не станет изменять, тогда покупай машину.
    
               
                Г л а в а 17.

        Увидев, что матери неприятен их разговор, Калерия спохватилась. Сделав экскурс по прошлому старшей сестры, она как бы и по матери прошлась. Ведь Вера с матерью когда-то были «подружками», поверяли свои тайны друг другу, ведь Вера как бы повторяла своими поступками прошлую жизнь их матери. Так что Юлия Петровна может принять разговор о Вериной разгульной жизни и на свой счёт. Мать и сама была ловка погулять от мужа, который тоже скакал от  жены в сторону. Это теперь матушка стала рассудительной, когда растеряла всех своих бывших «кавалеров».
        - А мне надо в погреб, - сказала Калерия. – Ты не посветишь мне, Вера, потому что темнеет, а в погребе у мамы нет света. Мама, где фонарик?
        - В погребе, сразу как войдёшь, на полке справа лежит.
        - И правда темнеет, - поднялась Вера.
        - Спустишься со мной в погреб? – Предложила Калерия, выходя из кухни в коридор, где мать их не слышала.
        - Ой, уволь, - замахала руками та. – Я однажды так навернулась в нашем погребе, что до сих пор не могу опомниться. Открывай дверь быстрей, я задыхаюсь в этом маленьком пенале.
        - Ты ребёнка ждёшь? – Осторожно спросила Калерия, открывая дверь и переступая порог.
        - Вот именно. Там я его и скинула, - говорила Вера, выходя за сестрой. – И не смотри на меня жалостливо. Я ещё могу родить.
        - Поздновато. Тебе уже много лет.
        - Всего-то на полтора года старше тебя.
        - Да? – Калерия задержалась перед погребом и посмотрела насмешливо на  Веру. - А три года назад ты себя представляла моей младшей сестрицей.
        - Что было делать? Ты имела уже сына, к тому времени, я же была ещё девицей.
        - Ты меня извини, но девицами я считаю тех девушек, которые не жили с мужчинами. Ты же отведала их, как мы выяснили, не с тринадцати ли лет? В Находке.
        - Даже раньше, - засмеялась нагло Вера. – А тебе завидно? Кстати, я старше тебя не на полтора года, как в метрике, а на три с половиной. Мама мне, как ты знаешь, наверное, убавила годочки. Значит мне сейчас не двадцать девять, как все думают, а больше.
        - Но ты, опять-таки, как и три года назад, когда вернулась из Москвы, представилась своему мужу младшей моей сестрёнкой?
        - Когда мы расписывались, он в мой паспорт посмотрел. Но не догадывается, что я его не на шесть лет старше, а больше. Ну, чего ты не лезешь в погреб? Боишься, что я тебя столкну?  А сама твоего сына стану воспитывать?
- Не посмеешь, Вера. В тюрьму тебе сейчас идти не захочется.
- Думаешь, меня мама не выгородит, как раньше, когда я тебя калечила?
- Сейчас тебя мама не станет защищать – разочаровалась в любимой дочери.
- Мама, в любое время кинется меня оправдывать. На себя возьмёт мою вину. Но я тебя не стану толкать, помня, что всякая злоба в твою сторону отзывалось мне болезнями.
- Это ты меня пугаешь, чтоб я в твоего мужа не влюбилась? Но у меня уже есть мужчина – это я говорю, чтоб ты не ревновала Володю, - говорила Калерия, спускаясь в погреб и сама себе светя фонариком: - «Зачем Веру попросила посветить? Чтоб она меня шпиговала пошлостью?»
- Мама мне сказала насчёт твоего военного. Но как это у тебя получается? Не успела приехать, как завела мужчину, по которому вздыхали женщины во Львово, а он будто тебя ждал. И всегда так – не успеешь посмотреть на парня или мужчину – как они в тебя по уши влюблены.
- Так уж получается, - не стала уверять в обратном сестру Реля. – Но ты своему Володе не скажи, что мужчины в меня влюбляются, едва увидев.
- Что я дура? Хватит мне того, что ты перехватила в юности самых лучших парней у меня.
- Вера, если люди влюблялись в меня, с первого взгляда, они никогда не могли полюбить тебя. Мы с тобой такие разные. – Калерия не спеша, выходила из погреба. - Не волнуйся за Володю. Мой взор не привлекали парни, которые любили тебя. Но предупреждаю - ты напрасно одеваешь плохо молодого мужчину. Он и в плохих одеждах может, если разденется на пляже, привлечь красивых девиц или женщин.
Она дождалась, пока Вера закроет погреб на замок. Юлию Петровну уже обворовывали, как мать писала Реле в редких письмах. И присела на скамеечку перед домом, чтоб договорить не при матери. Вера согласно, села рядом. Выдала почти детскую мысль:
- Фиг я его отпущу без себя купаться. А при мне не посмеет заигрывать с девками.
- И это говорит образованная женщина? Если верить твоим болезням, тебе нельзя ходить с молодым мужем на речку, в жару. А долго ли южный человек вытерпит без воды, живя возле реки? Так что, Вера, жди измены со стороны Днепра.   
 - Ты так предсказываешь мне? Володя станет изменять мне на берегу. Но ты мне кровь такими словами портишь.
- Когда правду тебе говорят, это портит тебе кровь? А сколько ты мне испортила крови в детстве и юности, Вера? Просто так, чтоб унизить «Чернавку». Ты и мама пили из меня кровь, облизываясь, как вампиры.
- Что ж ты матери не мстишь, а только мне? Или надо было, чтоб мне Витька руку сломал? Тогда бы ты, как и мать возила Веру в город Берислав,  и лечила меня?
- Мать есть мать, хоть и строила мне много подлостей. Да и тебя я давно простила. Но и ты меня не мечтай толкать в погреб. Не то захочешь родить, а дети не станут рождаться  у такой подлой женщины.
- Уже не хотят рождаться. Но ты не вздумай Володе что-нибудь брякнуть насчёт того, что я не могу родить. Я выкручусь с ребёнком как-нибудь. Мне другие его родят.
- Дай Бог, чтобы ты так не относилась к своим детям, как ко мне когда-то. Хамство твоё независимо от того, на кого падает, всё к тебе обернётся.
- Ладно уж, вспоминать старое, а то скоро вернутся Володя с Олегом, а мы ещё колбасу не нарезали. И прошу тебя, сделай вид, что мы с тобой любили друг друга в детстве, а не мсти за прошлое.
- Я не делала тебе гадостей, - отозвалась Реля, поднимаясь с лавочки, Вера за ней. Они прошли  за дом, где Реля утешилась видом розового куста, который когда-то мать посадила  ради их любви с Николаем. Куст, в год их развода не цвёл, а в оставшиеся время видимо опомнился и продолжал выбрасывать цветы до осени: – «Интересно, говорила ли Петровна, что она сделала  розарий мне? Или перевела куст на Веру?» - И соглашусь сделать вид, - продолжала она в разрез со своими мыслями, - что не помню подлостей с твоей стороны. Однако ты не забывай о том и больше не представляйся моей младшей сестрёнкой. Помнишь, что подруги твоей мать сказала: - «Не похоже, что Реля старшая сестра. Выглядит моложе тебя, Вера». И это, не смотря на то, что ты в свои двадцать шесть лет (или больше?) оделась как бабочка, а я была земной женщиной, родившей ребёнка и одевающейся не у модных портных, а в магазинах, что случайно встречу.
- Вот-вот! Ты всегда мне дорогу перебегала, даже одетая хуже меня.
- Странно, - Калерия задержалась возле крыльца. – Мне и сейчас, в одеждах не очень дорогих, завидуют воспитательницы, которые тратят на свои наряды втрое, вчетверо больше меня денег. Так и говорят: - «Твое платье или плащ за пятнадцать рублей  выглядит лучше, чем моё за полсотни».
- Где же ты покупаешь такое дешёвое? Уж, не в комиссионных  ли магазинах?
- Даже не знаю, где такие магазины располагаются в Москве. А если случайно встречаю, гуляя по столице, мимо прохожу. Мне ещё с улицы не нравится запах нафталина.
- Но тогда тебе кто-то помогает найти платье или плащ потрясающий? Правда о плаще твоём, если ты носишь ещё его можно так сказать. Ещё пальтишко у тебя я видела – чудо из чудес, тоже дешёвое, а останавливает взгляд любой женщины.
- Как и мужчин, - насмешливо отозвалась Калерия. – Я в этом пальто, когда иду по улице с Олежкой, одетым в красивые одежды – ему я тоже покупаю по случаю модные вещи…
- И не дешёвые! – Уколола, перебив, Вера. – Смутно помню, как ты, вместе с сыном, ловишь восхищённые взгляды. Даже фотографы тебя снимают бесплатно, с Олежкой.
- Мы так далеко зайдём в воспоминаниях, - усмехнулась Калерия. – Давай вернёмся к тебе, чтоб ты не исходила злобой, «счастливая жена». Как сделать, чтобы ты не ревновала меня к твоему мужу? Я не собираюсь его отбивать у тебя – характер не тот, как ты помнишь.  А лучше будет, если ты больше с Володей не приедешь к матери. Ты не посещала её три месяца, как вышла замуж, что ж теперь вздумала?
- Не приехала бы ты, и я бы о маме не вспомнила. А так, перед молодым мужем надо было похвастать, что сестра у меня в Москве живёт.
- Уж не приехать ли ты, с молодым мужем хочешь в Москву?
- А что если? – Вера задерживала сестру разговором на улице. Видимо не хотела, чтоб слышала мать. 
- Не вздумай. Мне негде принимать гостей в Москве. Знаешь, в какой тесной комнате живём мы с Олежкой. Там не только гостей, самим повернуться негде.
- Но соседка твоя тётя Маша принимает у себя приезжих.
- Та соседка без детей, к тому же она, с молодыми мужчинами, как ты знаешь, заводит некое подобие интрижек, а у меня ребёнок, который в школу пойдёт – не до гостей в тесноте. И хватит, Вера. Ты же знаешь, что будь у меня квартира большая, я тебя не пригласила бы – так ты мне когда-то испортила нервы. У мамы я тебя ещё могу видеть, а в Москве, извини.         
- Зря, - сказала Вера уже для матери, входя за Релей в дом. – Хорошие отношения родным ещё никому не мешали. Вдруг с тобой, что-то случится в Москве, мы бы с Володей Олежку воспитывали, как отец и мать.
Калерия вздрогнула: - И не мечтай. Я выращу сына своего без вашей помощи. И как ты себе представляешь стать ребёнку семилетнему, который тебя не очень любит, матерью?
- Почему это Олежка меня не любит?
- Для того, чтоб тебя любили, надо и самой быть человеком. А ты племяннику жалеешь воды подать, если он с жаждой по селу носится.
- Что вы тут разругались? – Вышла из своей комнаты Юлия Петровна. – Ты, Вера, зря Калерии нервы треплешь. Олежка, и, правда, тебя не принял бы, как свою мать.
- Да что же он за особенный ребёнок такой? Но хватит ругаться. Едут уже наши мужички. Калерия, не намекай Володе на наши распри.
- Я не буду. Но если он умный и сам поймёт. Шила в мешке не утаишь.
- И на том спасибо.
«Мужички» привезли с собой овощей, зелени и поллитровку самогона. Олежка остался на улице с друзьями. Вера сразу взялась за бутылку, повертела её перед собой, но пить не стала:
- Готовьте скорей закуску. А то свекровь побеспокоилась насчёт выпивки, а закусь не готова.
- Володя, вы тоже любите выпить? – Поинтересовалась Реля, начиная мыть овощи. На что молодой мужчина, принявшийся ей помогать, покачал отрицательно головой, а Вера ответила:
  - Володя у меня не пьёт. На свадьбе едва пригубил его мамы произведение из сахара, а  зря. Баба Аня наша гонит чистую слезу – не самогон, а шедевр.
Калерию передёрнуло: - «Не от этого ли «шедевра» у тебя выкидыш случился? Или не было выкидыша? Их уже столько у Веры было, что и выкидывать уже нечего. Она в Москву, на лечение, прибыла три года назад пустая уже. Вот её «многодетный отец», рыжий не взял в жёны, только сильно потрошил Верин кошёлёк. Что же Володя искал в Вере? Неужели не чувствовал какая пустая эта раскрашенная кукла, какой он её видел, наверное, до женитьбы. Что так сломило, какая трагедия в его жизни произошла, что он женился на Вере? Или из-за денег взял богатую невесту? Вера пообещала ему, что скоро умрёт, и он останется молодым вдовцом? Такое может быть».
- Как вы познакомились? – Спросила у Владимира.
И тут Вера хотела ответить, но к удивлению Калерии молодой муж её опередил:
- Приехал хоронить старшего брата. Он жил в маленькой Ольговке, если ты знаешь о том сельце, с неугодной нашим родителям женой. И что там случилось между ними, но он повесился.
- Какое несчастье. Ваш брат пил?
- Почти как я. Самую малость. Что его толкнуло в петлю, не знаю. Но точно не выпивка.
- За что его жена заслужила немилость ваших родителей?
- Так гуляла от брата, и он сам от неё ходил налево. Он был моложе своей жены на пятнадцать лет. У неё уже сын взрослый от первого мужа. Может быть, пасынок чем-то досадил брату?
Калерия в душе ахнула. Один брат вешается из-за старше его женщины, второй приезжает на похороны и знакомится с прожженной не молодой, прошедшей через огни и воды «девушкой».
- Значит, хороните брата, а на похоронах знакомитесь с Верой?
- Нет, колдунья ты наша, - прервала их тихий разговор Вера, успевшая всё же отведать «шедевр» свекрови, и закусывающая колбасой, которую сама порезала. – Я ни на какие похороны в этом селе не хожу. С Володей мы встретились в клубе, где нас познакомил его друг.
- Да и друг этот встречался с Верой, хотя и был женат. – Сумел вставить молодой муж.
- А Володя хотел отговорить друга встречаться с другой женщиной, - будто не слышала последней фразы матушка, опять ушедшая в свою комнату.
- Да сам влюбился в эту женщину, - договорила победно Вера.
- Так и было? – Калерия заканчивала резать овощи и взглянула на молодого мужчину.
Тот покраснел: - Вера поставила условие, что я, если хочу, чтоб друг мой оставил её, должен жениться на ней.
- Я пошутила, - засмеялась сестра. – А этот женский любимец согласился. Но ему надо было дослуживать, и Володя уехал к себе, в часть. Он даже не писал мне, но я ждала.
- «Что ты ждала, это вряд ли. Но что говорить, в своё оправдание престарелой «девушке?» Ведь никто из хороших парней на тебя не бросался, насколько я помню из прошлого  своего приезда к маме».
Вера будто подслушала её мысли: - Володя, наверное, не исполнил бы своё обещание. Но в его части случилась беда. Подведомственные его подчинённые погибли, при учениях.
- Боже мой! Сколько человек? – Машинально спросила Калерия. Тут же упрекнула себя – нельзя такое спрашивать.
- Шесть солдатиков, - с болью ответил Владимир. – Меня тягали из-за этих нелепых смертей, чуть под трибунал не отдали. И я дал себе клятву, что женюсь на Вере, если отскочу.
- И выполнили свою клятву?
- А куда деваться? Как только следствие закончилось, меня отпустили со службы, я вернулся домой, и скоро свадьбу сыграли.
- «Значит, не на деньги парень клюнул, - ругнула себя, в раскаянии, Калерия. – Но как же он себя подставил! Вера будет ему грознее трибунала. Ещё как раскается».
Калерии не хотелось выпивать даже за знакомство, но после своих расспросов она села за стол, чтоб помянуть несчастных мальчишек, погибших при прохождении службы. И ещё выпила капельку за несчастных матерей, которым пришлось хоронить своих детей. В тайне ото всех Реля помянула и брата Володи. А когда пила за матерей, причислила к ним матушку Володи и поняла порыв «бабы Ани», кинувшей Калерии  из-за забора что-то насчёт своей невестки. Эта бедная женщина первая поняла, во что влез её сын, со своей жалостью.
- Но хватит поминать погибших, - спохватилась Вера. – Мы их не знаем. Предлагаю выпить за нас с Володей. Ты не хочешь, Калерия, нам крикнуть горько? Мне поцеловаться хочется.
- Мы не на свадьбе, - возразила средняя сестра. – И вообще я не люблю поцелуи на людях – потому никогда не хожу на свадьбы, когда приглашают. И пить за молодожёнов после поминок не рекомендую никому. Счастья не будет.
- Ну да! Ты же у нас ясновидящая. Признаться и мне не очень-то хотелось целоваться при тебе – ещё сглазишь.
- Моя мама никогда не сглаживает, - пришёл от своих друзей Олежка. – А вы, тётя Вера, не нацеловались на свадьбе? Пока вы целовались, как жених и невеста, люди под стол валились от усталости. Мама, что у нас на ужин?
- О! Яйца курицу учат. Какой умный ребёнок! Замечания взрослым делает! – Возмутилась Вера и тут же сгладила свой тон: - Мне бы такого заступника!
- Мой руки, Олег, я сейчас тебе подогрею гречневую кашу с котлетой.
- И я хочу гречневой каши с котлетой, - Вера совсем захмелела. – Не только же москвичам такие вкусности кушать.
- Перебьёшься, - сказал вдруг сурово Владимир. – Нечего из себя маленькую девочку изображать. И нам пора домой. Там  мама приготовила чего-нибудь. Нечего у ребёнка изо рта вынимать.
- Вот это муж! Глядите, люди добрые как он жену урезонивает. Ну, спасибо. Я запомню.
- Скажи спасибо Реле, что тебя колбасой угостила. И до свидания. – Владимир поднял жену и повёл к двери. Вера лишь улыбалась всем ядовито.
- Что, Калерия, - опомнилась Юлия Петровна. – Показала характер твоя сестрица. Ну, никак она не может без спектакля обойтись. Теперь поймёшь мать, как мне довелось, с ней намучится, за три года. – Сказала лишь после того, как услышала шум мотоцикла.
- За что боролись, на то и напоролись. Вспоминаю, как вы в детстве говорили мне, в ответ на мои упрёки, что Вера у вас барыней растёт, - говорила Реля, разогревая ужин своему сыну, который помчался в туалет.
- Да. Плохо, что я вас так по-глупому разделяла на любимую и не любимую. Теперь близок локоток да не укусишь. И Вера для меня как дочь потеряна, и ты больше к матери не приедешь.
- Мама, мир такой большой, как мы с Олежкой разведали, за эти годы и так много надо узнать подрастающему мальчишке и мне тоже. Так что вы угадили. Чем тратить время на моих сестриц, которые мне доставляют лишь огорчения,  стоит покататься с экскурсиями. Мы будем ездить с Олежкой по Союзу, пока нет выездов простым людям за границу. А там, со временем, чего-нибудь изменится, и в Европу станем ездить не на танке, как наши бывшие воины сейчас шутят.
- Если ты наколдуешь, всё под тебя изменится. Я верю, что вы с Олежкой не только по Союзу станете путешествовать.
- Ой-я! – вбежал в коридор Олежка и стал мыть руки. – А куда мы, мама, станем ездить?
- Мы с тобой уже говорили на эту тему. Везде, куда нам предложат путёвки.
- Это у нашей соседки тёти Вали на работе?  Она с нами будет ездить?
- Не знаю. Садись кушать и спать. Ты что-то забегался сегодня.
- Ой! Там  Вова и Лёня поймали кроликов где-то. И хотят убить их и приготовить ужин. Но мне так жалко этих кроликов, я просил их подождать до завтра. Они же ужинали у солдат.
- Боже мой! Они сами хотят убить кроликов? – Калерия выбежала из дверей, готовая уговорить мальчиков не делать зла животным. Она готова была отдать им колбасу на ужин, только бы не убивали кроликов – дети же. Но остановилась за забором у соседей. К братьям пожаловала их бабушка, которая уже расправилась с кроликами и сдирала с них шкурки во дворе.
Пришлось вернуться домой, раздумывая: - «Неужели ты не ела в жизни мяса убитых животных? Едим! Единственное хорошо, что разделывает кроликов бабушка, а не мальчишки. Но и они научатся убивать – голод не тётка, а мать совсем не заботится о детях. Бабушка тоже. Пришла, видимо, потому, что узнала, что детям подарили кроликов. Или сама им дала и решила помочь внукам и заодно поесть мяса».
        - Что там, мама? – Встретил её Олежка, доедавший ужин.
        - Бедные кролики накормят сегодня мясом твоих друзей. Такова жизнь, родной. Мы ведь тоже едим в городе кроличье мясо.
        - Да. У Юрий Александровича в гостях ели. И курочек иногда ты покупаешь. И говядину.
        - Сейчас ты кушаешь колеты из телёнка. Я их купила в Бериславе готовыми.
        - Ладно, мама. Не грусти. Я знаю, что тебе жалко тех кроликов.
        - О чём вы говорите? – спросила из-за двери Юлия Петровна. – Ты, Реля, всегда жалела выращенных тобой животных. Бывало, убегала из дома, когда резали кабанчика или телёнка.
        - Не против ночи затеяли мы этот разговор. – Остановила всех Реля. - Олежка ты поел? Помоем сейчас посуду и ноги вымоем. И пойдём спать.
        - Да. Идите, отдыхайте. Жалко я вам  не могу помочь мыть посуду.
        - Ой, бабушка, а мне хочется телевизор посмотреть. Можно я приду, когда маме помогу?
        - Ещё бы я тебе отказывала. Ты любимый внук мой.
        - Мама, внуков надо любить так же ровно, как и детей. Не делайте разницы. По крайней мере, не портите мне Олежку разговорами о вашей особой любви.
        - Ладно. Вот  уедете вы и не приедете ко мне больше – вот  где я наскучаюсь по внуку.   
       
 
                Г л а в а  18.

        Несмотря на все огорчения и неприятности, которыми встретил её материнский дом, Калерия после приезда расцвела. Застав своего смуглого мальчонку живым и здоровым, подросшим и худым, она усиленно принялась его кормить. Они ежедневно с Олежкой ходили купаться, и постоянное общение с сыном вернуло Калерии безмятежное состояние духа, когда не надо бояться: вот он рядом, можно притянуть руку и дотронуться, можно обнять, поцеловать. И сын тянулся к матери с лаской, по которой соскучился, живя вдали от неё. Они постоянно о чём-то говорили, просыпались вместе. Калерия постепенно готовила Олежку, чтоб ложился раньше, чем он привык, живя у бабушки, а просыпался до восьми часов – ведь мальчишке меньше чем через месяц идти в школу, где режим надо выдерживать. А днём они вместе ходили в магазин или ларёк за мясом, потом готовили обед и сразу ужин. И всё время говорили о будущем их, когда Олежка пойдёт в первый раз, в первый класс и пели песни. Их было много – любимых песен: начинали с революционных «В степях, под Херсоном» заканчивали «Дорогая моя Москва!» А между революционными и о песнями о Москве, сквозили военные: «Эх, дороги!», «Алёша», «Были два друга в нашем полку». Но больше всех они пели песни из тех лет Калерии, когда она жила в Симферополе, до рождения Олежки и танцевала под южные песни: «У синего моря», «Мишка, мишка, где твоя улыбка?», «В городском саду играет городской оркестр». Олежка любил все песни матери, которые она напевала, даже ту, что пела Реля над ним, совсем ещё маленьким: - «Спи, мой Бэби».  Он мог понять знойную песню о том, как мать с отцом проливают кровь, на чужбине. И очень нежный напев: «Спи мой воробушек». Калерия мечтала, чтоб сын сохранил в своей памяти песни её юности, как и те песни, которые напишут поэты к его детству. А что напишут, она не сомневалась. Сама она, будучи воспитательницей, и обожая малышей, много отослала стихов о детях в газеты и журналы, что если хотя бы возьмут её сюжеты и переделают – Калерия не стала бы возражать – то песен у детей прибавится. А пока они пели с Олежкой «Заправлены в планшеты космические карты» или «Нежность», которую Олежка очень любил и, услышав её по радио, а потом и по телевизору, напевал. Иногда насвистывал совсем удивительный напев песни: «Уйду с дороги, такой закон, третий должен уйти». Песня эта о любви и Калерия удивлялась, что её сын, ещё не зная о соперниках, уже проявлял благородство. Или просто, по детски насвистывал то, о чём пока не ведал?
        Закончив готовить, они шли к Днепру уже без песен, потому что почти всегда в компании  Олежкиных друзей, довольно говорливых украинцев. Реля прислушивалась, о чём  говорят шести-семи -девятилетние украинцы и один русский. Мальчики до того резво общались на русско-украинском диалекте, что Реля иногда улыбалась. Олежка, если вставлял в свою речь украинское слово, то выговаривал его как иностранец, с акцентом. Маленькие украинцы были догадливей его – они повторяли за сыном русские слова, получалось естественней. Ещё больше ей нравилось, если, расшалившись, дети начинали пародировать взрослых – чаще всего актёров, в увиденных фильмах – и устраивали для Рели – она чувствовала это – такие представления…
        Компания детей, сопровождавших их к реке, становилась всё больше: уже на Днепр и обратно их стали сопровождать любители русского языка из разных уголков большого села. Они приходили вроде на стадион, «погонять мяч», как говорили, но стоило Реле с Олежкой выйти из калитки, присоединялись к ним:
        - Вы купаться? Мы с вами.
        - Мы не возражаем. Правда, Олег?
        Самое удивительное, что и с реки их сопровождали – иногда совсем другие мальчики и девочки. На этот  раз шли к стадиону, играть в футбол или в детские игры – «салочки» и «прятки». В воде тоже играли во всякие игры. Прыгали в пески – опять увлекались в «догони». «Смотри, как я прыгаю» или «плаваю». «Ласточка», «солдатик» то и дело слышала Реля.
Однажды на реке к Калерии, плавающей на надувном матрасе, что было новинкой не только в селе, но и на «Москве-реке», пристала милая девочка, школьница уже – перешла во второй класс. Она попросила сначала покататься на матрасе. Реля усадила малышку рядом с собой, не решаясь отплыть от берега, потому что чувствовала ответственность. Потом всё же соскочила с матраса и покатала девочку, не на глубине. А та крутится, то прижмётся к Реле, то поцелует:
- Ты что, Наташа? – Удивилась Калерия. – Зачем целуешь меня?
- А я люблю вашего мальчика – Олежку.
- Но ты ещё маленькая, чтоб любить, - возразила Реля, сдерживая усмешку.
- А я выросту, - ответила малышка, серьёзно посмотрев ей в глаза.
- «И не возразишь», - подумала молодая женщина. Сама Реля тоже влюбилась, насколько она помнила, на втором году своей учёбы в школе, но в своего учителя, вернувшегося с войны на деревянной ноге. Тогда об этом ей не пришло бы в голову говорить открыто. Лишь расплакалась на уроке, когда ей погладила голову жена Александра Потаповича – доктор, пришедшая проверять головы детей на живность в волосах: - «Даже вспомнить приятно о детской влюблённости. Будет ли взрослая эта девочка потом с улыбкой помнить о своей?»
Между тем Олежка, не зная, какие чувства он вызывает у маленьких украинок, играл одинаково, что с девочками, что с мальчиками, внося некую элегантность как в «салки» в воде, так и в прыганье с высокой кучи песка. Он никогда не командовал, как некоторые сельские мальчики, что особенно нравилось матери, но и не подчинялся никому – просто не шёл в те компании, где «наводил порядки» какой-нибудь «Наполеон». Такие «лидеры» не нравились и Калерии – она заметила, что командовать любили недалёкие и чаще всего недоразвитые мальчишки, по принципу «Сила есть – ума не надо». Она отожествляла маленьких «Наполеонов» со своим родственником – Виктором. Такой же, наверное, и он был: петушился, до тех пор, пока не найдётся более сильный, который подомнёт под себя: - «Командиров нам не надо, командиром буду я!»
И только Реля подумала о Викторе, как перед ней нарисовался старший брат его, Николай. Он давно, ещё с прошлого приезда Рели в это село претендовал на её внимание, хотя и был женат, гражданским браком, на местной учительнице начальных классов. Гражданский брак – это когда люди живут не расписанные, поэтому Николай и вовсе считал себя холостым. В украинских сёлах Гражданские союзы не считались браками, это называлось «под жениться».   Парень живёт у женщины, которая обстирывает, готовит еду, ложиться с ним в постель. И при этом хорошем к нему отношении, мужчина считает себя холостым, и бегает направо и налево. Так бывало, если женщина не могла развестись с предыдущим мужем или так настрадалась в замужестве, что со следующим не желала расписываться. Обычно женщины пришедших к ним на иждивение мужчин баловали, чтоб не ушёл к другой.  В положении женского любимца находился Николай, но считал себя «женихом» и ещё три года назад добивался внимания Калерии. Добивался нагло, в стиле сельского Казановы – пришёл, увидел, победил. Но три года назад Казанову поставил на место Иван, полюбив Калерию с первого взгляда. И выиграл, проявив некое благородство, в защите Рели от наглого Коли. К тому Иван тогда не был женат, а Реля сильно соскучилась по мужчине. Перед собой она никогда не скрывала, что влекло её к Ивану именно мужское начало. И, быть может, она бы вышла за Ивана замуж, не учись он в институте на агронома. Пригласить его в Москву, такого любителя земли, она бы не решилась, а ехать за ним в село, которое Реля посещала лишь в отпуск, ей не позволяла любовь к городам. Уехав когда-то из украинского села и попав в большой город Симферополь, Калерия вместе с освобождением от нелюбви матери, почувствовала, что она любит города, где никто не покушается на её свободу. А если и покушается, как когда-то Горилла в Симферополе, или как её бывшая свекровь в Москве, города давали ей возможность отстоять свою независимость. Иван в тот год, когда оттеснил от Рели наглого Казанову немного давил на молодую женщину, покорил её своей мужественностью. Чем было спастись? Не придумала ли тогда Калерия недостатки у Ивана?
- «Нет, - подумала и она, когда возник перед ней местный Казанова. – Иван был жаден. И навязывать такого отчима Олежке было бы с моей стороны безумием. Но что скажет этот урод? Вспомнит ли об Иване?»
- Что? – Скривив лицо, предстал перед нею в шляпе Николай. – Наша красавица Москвичка никак не может жить без мужчины? Лишь только приедет во Львово, как находит поклонника. На этот раз тебя покорил, как я вижу, приходя на этот берег, даже не украинец.
- Я должна перед тобой отчитываться? – Поинтересовалась с иронией Реля. – Кто ты мне?
- Родственник. А ты меня даже не пригласила отметить свой приезд.
- Я обязана была? – Релю всё ещё не покидала насмешливость.
- Думаю да. И Витьку тоже с твоей сестрой. А то пригласила лишь Веру с её молодым мужем. И знаешь, мы встретили Володьку на днях, хотели ему почесать кулаки, да не смогли.
- Он об вас почесал свои кулаки? Парень мощный против вас обоих.
- Конечно, мы бы победили вдвоём. Но тут нарисовался твой прибалтийский друг со своими солдатами и отбил у нас охоту.
- Вот странно. Он мне не говорил о своём благородстве.
- Наверное, не знал, что Володька твой родственник.
- Теперь узнал, - послышался голос Домаса, и он предстал перед спорящими, на радость Реле: – Не угодно ли тебя больше никогда не подходить к родственнице, если она тебя не выносит на дух?
- Да уж, Коля, пожалуйста, сделай вид, что ты меня здесь не видел.
- Но это общий берег, и я могу приходить сюда, когда захочу! – Зло ответил родственник.
- Кто бы спорил, а я не буду, - согласилась Калерия. – Но подходить  ко мне вовсе не обязательно, тем более, что разговора не получается. Одни упрёки с твоей стороны, хотя ты мне не муж. А муж ты своей жене, за которой, как я слышала, гонялся на днях с топором по двору.
- С топором по двору? – Заинтересовался Домас. – Как это получается у мужчины? Или ты не мужчина? Не хочешь ли встретиться один на один, где-нибудь не в людном месте?
- Вот ещё! – Взмутилась Калерия. – Он слова доброго не стоит, а ты будешь драться с ним.
- Тем более, - сказал, сплюнув сквозь зубы, Николай. – Ты, мужик, под присягой сейчас, служишь Родине. И тебя не погладят по головке, если покалечишь меня, уже покалеченного.
- Кто тебя покалечил? – Спросила по инерции Калерия.
- Не кто, а что! На мотоцикле родственник твой катался и с горушки вон той навернулся прямо в воду. Видимо почки отбил, - сказал жалобно Николай.
- Да что ты! А мотоцикл-то жив? – Реля продолжала издеваться, и замолчала, прикусив язык. Она вдруг поняла, что Николай не обманывает. Он и правда болен смертельно – печать смерти увидела на лбу родственника.
И то ли ужас отразился на её лице, то ли от её насмешек, Николай быстро отошёл.
- Даже не ответил тебе.
- Ой, Домас, он, в самом деле, серьёзно болен – так мне показалось.
- Но это не даёт ему права калечить других людей. Гонялся он за женщинами по своему двору – тёщей и женой, как мне сказали. И не по своему двору, а по тёщиному – это дом её.
- Да. А Коле в наследство хочет дом отписать свекровь моей сестры – Вали. Но я вижу, что дом ему не пригодится – умрёт он скоро, раньше своей матери.
- Не говори так – у меня мороз по коже бегает. Но как так может быть? Живёт твоя сестра со свекровью, ухаживает за ней, а дом та «толстуха», как Юлия Петровна говорит, хочет отписать другому сыну?
- Валя недолго жила со свекровью в одном доме – пока училась. А как закончила свекровь их отселила в цыганский домик, который цыгане продали, когда им захотелось покочевать.
 - Цыгане жили в том маленьком домике, который ты мне показывала?
- Да, и я тебе даже рассказывала, как воевала с цыганом, в свой прошлый приезд во Львово.
- Я пропустил мимо ушей, что ты воевала. Интересно, как?
- Значит, я плохо поведала тебя, как, увидев, что цыган, играя на гармошке во дворе того маленького домика, «учил» своего ползающего сына ходить.
- Вспоминаю, что он отбрасывал ребёнка ногой на пару метров, когда тот пытался встать, держась за ногу отца. А твоя душа воспитателя малышей не выдержала и ты, взяв в руки палку, бросилась на выручку ребёнку?
- Точно. И влепила бы цыгану, если бы он не забежал в дом и не заслонился дверью, изрядно поломанной. Даже старшие дети его, помню, испугались за отца и закричали, чтоб я его не била.
- А где цыганка была?
- Беременная цыганка, обычно ездит спекулировать и гадать по сёлам, чтоб прокормить семью. Но в то время, отвозила очередную дочь – тринадцати лет – отдавала замуж. Дикие нравы цыган, за что я их ненавижу. Все дети у них даже начальной школы не закончили. А если и ходили немного в школу, то ничего не усвоили. Не умея читать и писать девочки в той семье, не думали учиться, а мечтали лишь о замужестве. Все разговоры, которые я слышала от маленьких цыганок, это, что мать повезла очередную невесту куда-то продавать, а следующая очередь той-то.  И «той» остальные завидовали, что она уедет. А что ждёт цыганочку в другой семье?
- Да. Что ждёт маленькую девочку, которую спешат сделать женщиной?
- Рабство, Домас. Ей купят или сошьют свадебное платье. Ей сделают «золотые» зубы.
- Это коронки оденут? Надеюсь, не на передние?
- Как раз на них, чтоб всем видно было, что живёт в семье с достатком. Подпилив сначала здоровые зубы, чем наводят на юное лицо просто уродство. И эта, так сказать «жена» будет жить с «мужем» - таким же мальчишкой до четырнадцати лет. Потом, она уже может рожать детей, где-то в четырнадцать лет. Итак, продаёт её мать в рабство. С того дня, как выйдет замуж, она уже не хозяйка себе – всё делает по указке мужа или свекрови.
- Печально всё это. И мне грустно, что ты так близко принимаешь все их уродливые нравы к сердцу.
- Ещё грустнее оттого, что цыганята не хотят учиться. Их же заставляют, когда семья оседает. И, видимо, чтоб дети не учились, семья, пожив некоторое время в собственном доме, снимается с места. Свекрови Валиной это было на руку. Она живо покупает освободившийся домик и выставляет невестку с сыном из своего большого дома.
- Но и Юлия Петровна, наверное, помогла в приобретении цыганской хатки?
- Думаю, мама помогла. Но и возмущается, что Валя ухаживает за свекровью, но дом та отписывает старшему сыну, вот этому самому Николаю. У свекрови Вали было ещё два сына, старше Виктора. Но мальчик двенадцати лет тонет во время войны в Днепре – люди говорят, сам утопился, видя как его мать «гуляет» с немцами. Второй погиб года четыре или пять назад в аварии. Ехал с любовницей, у которой, как и у него, было трое детей. И, наверное, заигрались в тракторе, что он перевернулся в ров. Оба насмерть. Шестеро детей остались сиротами. – Реля говорила с такой болью, что Домас решил отвлечь её. 
- Прошу тебя, перестань переживать за других. У меня вторая половина дня свободная, поплывём на лодке, покатаемся? Пойду за Олежкой, он с удовольствием поплывёт с нами.
- А чего за ним ходить? Вон сын плывёт, увидел тебя. Осторожней, родной, здесь водоросли.
- Здравствуйте, дядя Домас. – Олежка встал ногами на дно и шёл среди водорослей, выдёргивая их и вешая себе на плечи и шею, как бусы – забавлялся. - Вы на лодке хотите покататься?
- Ты слышал? И не против? Пойдёшь со мной к нашему деду за вёслами? Только надо твоё украшение снять, а то старик испугается. Подумает, что водяной к нему явился.
Мальчик, с помощью матери избавлялся от  водорослей. Между делом Калерия спросила у Домаса: - Ты, в самом деле, арендуешь у деда эту лодку? Олежка мне рассказывал.
- Договорился с дедом, за деньги, разумеется, что когда лодка свободная, я могу брать её.
- Но она свободная почти всё время, как я приехала.
- Дед рыбачит рано утром и то не всегда. Он уже старый. Ну, мы пошли за вёслами, - сказал Домас, когда Олежка освободился окончательно от водорослей.
 - Я с вами, мальчишки. Думаю, что никто не унесёт нашу одежду.
- Как раз Николай и может навредить – возьмёт и утопит. Возьмём одежду с собой.
- Хорошо. Положим её в пакет, который мне подарили наши дипломаты, приехав из-за границы. Вот. Наши с Олежкой вещи сюда вмещаются, - Калерия, стесняясь, вложила платье своё и Олежкины шортики с рубашкой в пакет, с рисунком заморского пляжа.
- Это вам с Олежкой из Польши привезли?
- Нет. Это наши дипломаты из Парижа. Видишь рисунок «Золотого пляжа».
- Я не был там. Но у нас, в Прибалтике, тоже стали делать пакеты из пластика с видами городов и крепостей. Достать эти пакеты можно, если путешествуешь. Вот если вы опять пожалуете в Прибалтику, то поедем в Торунь – это крепость, где продают пакеты.
- Хорошо, - улыбнулась Калерия. – А пока будем пользоваться этим. Но твоя форма в пакет не влезет, если ты её снимешь сейчас. 
- А свои вещи я сам понесу. Вот только сниму их и окунусь, а то жарко.
- Удивляюсь, дядя Домас, как вы можете жариться в форме?
- Она не жаркая, Олег, я тебе уже говорил. Нам сшили летнюю форму, как раз хорошо работать на полях. А не раздевался я, потому что думал, выдержу, пока схожу за вёслами.
- Но вы будете купаться? Я поплыву с вами.
- А я разве против? Может, и мама наша составит нам компанию?
- Я только окунусь, - сказала Реля. – А заплывать не буду. Напугал ты меня своим Николаем.
Когда её любимые немного поплавали, и они все вместе поднялись на склон, откуда был виден прекрасно Днепр со всеми его островами и рукавами, Калерия не удержалась:
- Стойте, мужички! Посмотрите, какая изумительная панорама открывается перед глазами. Когда я была девчонкой, видела ещё старый Днепр. Был он не широкий, как сейчас, как вот тот рукав, который вы, мальчишки мои, хотели переплыть в первый вечер.
- Мы хотели плыть на остров, - вставил Олежка.
- Да, на тот остров, как вы видите с этой высоты, очень густо заселенный деревьями. Даже среди жаркого дня там можно укрыться в тени. Но там, на этом прекрасном островке, немало змей и местные жители его зовут «Гадючим», как я узнала на днях. Так что нельзя, как вы хотели с бухты-барахты туда плавать.
- Но ты нас тогда остановила, - заметил Домас. – Как я подозреваю не зря – у тебя работает материнский инстинкт. Но я бы назвал этот остров иначе, глядя отсюда – островом любви.
- Мы на этот «Остров любви» с мамой плавали, тоже на лодке, когда мне было четыре года, - вспомнил Олежка. – Ты, мама, забыла, а я помню. Ой, дядя Домас, представляете – мама гребёт, а я лилию хотел сорвать. Протягиваю руку, а на цветке гадюка головкой своей лежит. Я как закричу маме, чтоб она лодку разворачивала.
- Да, - взволнованно подхватила Калерия, - я сначала не поняла, почему моё чадо кричит. А как увидела, вот тут и сработал «материнский инстинкт». Лодку я развернула мгновенно, хотя в тине почти гребла.
- Мама, не в тине, а в водорослях – большая же трава была. Правду дядя Домас сказал. Тот остров надо называть «Островом любви». Гадюка же любила лилию, если охраняла её от людей.
Калерия с Домасом переглянулись и улыбнулись друг другу – как ребёнок понимает слово Любовь. И чтоб как-то отвлечь Олежку от этой темы, мать сказала.
- А я бы назвала «Островом любви» следующий остров. Смотрите, он показался сейчас, вот с этого места, как сказочное существо. И с правого берега к нему приплыл пароход и на нем туристы, которые высаживаются на песчаный пляж, чтобы купаться. Вот бы нам на таком пароходе путешествовать.
- Да, - отозвался сын, не отрывая глаз от парохода и снующих возле него людей.
- Да, - зачарованно посмотрел на Калерию Домас. – Возьму как-нибудь путёвки по Днепру или по Волге, и мы поплывём все вместе.
- Лучше по Днепру, дядя Домас. Мы ещё с мамой Днепр, как следует, не рассмотрели. А у него берега один лучше другого – так мне мальчишки говорили, которые были и в Каховке и в Херсоне. Да и здесь, посмотрите. Мы ещё с вами, дядя Домас не обследовали много красивых мест.
Калерия еле очнулась от грёз. Она с благодарностью посмотрела на своих «мужичков»:
- Лучше не загадывать, чтоб не разочаровываться. Думаю, что путёвки на пароходы сейчас очень дорогие. Это не то, Олежка, что нам соседка наша обещала брать, за треть цены. Давайте лучше посмотрим на красоту берегов возле Львова, с высоты. Путешественники не смогут того наблюдать, проезжая на пароходе. Если бы сюда забрался кинорежиссер то, думаю, захотел бы снять эти красоты и вставить их в свой фильм.
- Да, - шепнул ей на ухо Домас, - особенно «Остров Любви» тот, который ты назвала . И мы с тобой сплаваем на лодке сегодня же ночью туда. А сейчас, - сказал он Олежке, - пойдём за вёслами к деду. Или ты останешься с мамой?
- Что вы! – подпрыгнул мальчишка. – Я на черепаху давно не смотрел. У деда же черепаха живёт, - сообщил радостно матери.
- Откуда она у деда взялась? – Заинтересовалась Калерия.
- Говорит, из Днепра приплыла.
- Удивительно. Никогда не видела в Днепре черепах.
- А мы видели. Правда, дядя Домас?
- Видели. Плыла на плотике из водных растений. Но когда мы с Олежкой решили к ней приблизиться на лодке, нырнула в воду.
- Фантастика! Днепр преподносит подарки.
- Ну, вы тут любуйтесь на Днепр и на пароход, вот тот, который плывет, а не тот, что к берегу причалил, а я пойду за вёслами, - мальчик быстро направился к дому деда.
- Не надорвётся он над вёслами? – забеспокоилась мать. – А как насчёт собаки? Не укусит?
- Собаки нет у хозяина. Но и самого деда может не быть дома. Впрочем, Олежка знает, где вёсла лежат. Но я не заставлю нашего любимого мальчишку надрываться вёслами. Пойду следом за ним. Только хотел тебе повторить, что мы, как стемнеет, поплывём на остров Любви.
- И луна выстелет к нему дорожку, - подхватила молодая женщина. – Но до появления луны мы обязаны отвести домой сына и накормить, спать уложить и сами немного покушать, а то ты вести лодку не сможешь по лунной дорожке.
- Вот именно. Люблю тебя, что ты такая замечательная мать. Обожаю прекрасную женщину, начинаю сходить с ума, что скоро расстанемся. Нас посылают в Казахстан, где тоже станем хлеб убирать. Меня в Казахстан, а ты останешься здесь, где к тебе липнут типы, подобные Николаю.
- Не мучай себя. Типов, как Николай,  я живо от себя отталкиваю. И разве тебе мало, что хоть немного нам досталось любви?
- Мало. Увёз бы тебя на необитаемый остров, чтоб людей совсем не знать, завели бы себе сад, огород.
- Козу, - подхватила, смеясь, Реля. – И жили бы как Робинзоны. Но ты забыл, что у меня есть сын и я его должна вырастить среди людей, а не на диком острове. Вон он идёт, и поспеши, чтоб Олежка не волок вёсла по земле.
- Бегу, - Домас быстро пошёл навстречу Олежке. Перехватил вёсла у мальчишки и нёс их на плече, при спуске покачиваясь.
Пока они с Олежкой выливали воду из лодки, которую в неё кто-то плеснул ведро или больше, пока они прогуливались по крутому склону: - «Не иначе как Николай, - беззлобно подумала Калерия, которая, оставив сумку с вещами на берегу, зашла в воду и плавала, не выпуская из виду сумку: - Неужели такой глупый мужик, что покусится на вещи?»
Она снимала жару с тела, а тем временем «мужички» отвязали лодку, пристроили вёсла и сами, окунувшись немного, забрали сумку с вещами с берега, и ждали Калерию.
Домас сел на вёсла, Олежка пристроился на носу, а Калерия уселась сзади, на корме. Плыли они на третий остров, куда местные жители часто путешествовали за раками.
- Так вот, граждане, я вам не договорила.
- За Днепр, что ли? – Как мальчишка спросил Домас, усвоивший местный диалект.
- Именно, что о Днепре не всё, что знаю, поведала. Катаетесь вы сейчас по нему, такому широкому, красивому, можете заехать на один из прекраснейших островов. Прекрасных, сын?
Олежка, зачарованно смотревший на проплывавший мимо медленно пароход, который они видели с горушки, кивнул головой: - А я разве спорю? Рассказывай о Днепре.
- Милые мои, Днепр, до того, как построили на нём Каховскую ГЭС, был очень узким и не судоходным, пороги на нём были и водовороты – вот что я видела совсем маленькой.
- И ты запомнила? – Удивился Домас. – Я ничего не помню из того, что было до семи лет.
- До семи? – В свою очередь удивился Олежка. – Мне сейчас семь лет, а я много помню.
- Может, я перебрал с годами, но из очень маленького возраста ничего не вспоминаю.
- Это когда вас в коляске возили? – Опять Олежка. – А я вот вспоминаю, как меня мама возила в коляске на улицу Воровского. Но по пути у нас была ещё улица Толстого. А на той улице дом со Львом на крыше. Правда домик невысокий, всего в три этажа.
- И ты из коляски видел Льва?
- Да. Особенно когда мама везла меня по другой стороне. И если я капризничал, мама давала мне в руки мандаринку, как игрушку. А чтоб я эту игрушку не ел на морозе, она тут же забирала и делала вид, что бросала Льву. Это я потом сообразил, когда старше стал, что мама не бросала мандаринку, а прятала её в карман.
- В каком возрасте это было? – Спросил у Калерии Домас.
- После двух лет. И точно мы ещё в ясли ходили на улице Воровского. Это потом сын мой запомнил, на какой улице почти три года был в яслях. А улица Толстого близко от нас, знаменитая особыми домами, которые мы обследовали, гуляя с Олежкой.
- Да. И мама мне рассказывала, в каком доме жил Горький. Мы даже в музей его ходили.
- Ты читал Горького?
- Нет. Но мама сказала, что в школе его книги будем изучать. Потом почитаю. Сейчас читаю сказки разных народов и сказки Пушкина – эти книги у нас дома есть. Ещё «Три толстяка».
- Ты «Три толстяка» прочёл? – Ахнул Домас. – Но это трудная книга для восприятия.
- А чего трудного? Тибул борется против толстяков. А девочка Суок попала в дом наследника толстяков как кукла. И как он наследник Тутти узнал, что она живая, а не игрушка.
- Занятно рассказываешь. А в каком возрасте ты прочёл эту книгу?
- В пять с половиной лет, - вмешалась Калерия. – Мы пришли домой: я с работы, Олежка из сада и, естественно, я прошла на кухню, чтоб приготовить ужин. И ждала, что непоседа мой, как всегда, станет вертеться в нетерпении, когда я освобожусь.  Мы поужинаем и сядем рядышком на диване то ли за книги, то ли диафильмы станем смотреть. У нас тогда не было телевизора – мы его чуть позже купили – и книги для Олежки были хорошим подспорьем в его развитии.
- Но приходилось читать маме их? – Ревниво спросил Домас, гребя вёслами.
- Разумеется. Я на работе много сказок рассказывала своим малышам в группе, и играла с ним в разные игры. По дороге с работы и на работу с сыном обо всем проговаривали, что видели. За день я так, бывало, наговорюсь, что вечером хотелось помолчать, а дома приходилось опять начинать сначала, потому что сын требовал внимания.
- Матери много надо тратить усилий, чтоб воспитать такого сына как Олежка. – Заметил  тихо, наклонившись в сторону Рели,  Домас. И убедившись, что мальчик не слушает их,  увлечённый рассматриванием, как рыбак подтягивает свою добычу, на соседней лодке, удивлённо: -    Кроме сына ещё чужих детей приводить в норму.
- Чужих детей не бывает. – Улыбнулась незнанию воспитания мужчин молодая женщина. - Мне все малыши были как родные. Даже те, кого другие воспитатели считали плохими. Но мы отвлеклись от темы. Напоминаю, о чём речь была: приходим домой с Олежкой. Переоделись, переобулись, умылись, и я принялась за ужин. И чудно мне, что сын не спешит за мной в кухню, с вопросом скоро ли мы займёмся его образованием. Что-то он в комнате затих. Мне интересно и я поспешила заглянуть в нашу конуру. А там мой, самостоятельно начавший читать сын, сидит на диване с ногами и читает «Три толстяка». Я думала, картинки разглядывает – купила эту книгу за немалые деньги, с иллюстрациями. А он читает текст и довольно бегло.
- Ты попросила его продемонстрировать?
- Конечно. И была поражена, что может прочесть текст с выражением.
- Но ты так ему читала, и твой сын повторял тебя в деталях.
- Говорю тебе, книгу эту я ему не читала – только купила. И с тоской ждала на кухне, что Олежка придёт с желанием её послушать. Очень была усталая в тот день.
- Значит, тебе был сюрприз? Что твой сын читает?
- Ещё какой! У меня отпала надобность без конца говорить и дома. А то с раннего утра, идём с сыном в садик, говорим, потом я со своими малышами чирикаю,  сказки, игры, гуляние на площадке – это всё голосовые трели воспитателя. Иногда даже голос срывала.  Но, как только Олежка сам стал читать, мы дома отдыхаем от длительных разговоров. Теперь уж больше сын мне говорил о прочитанном, чем я ему. Вернее сын дал маме возможность читать не только его книги, но и свои.
- У вас большая библиотека?
- Если бы мы и хотели, нам негде её заводить – настолько тесно в комнате, где мы живём. По счастью, близко от нас, на прекрасной улице Большая Бронная находится библиотека, в которую мы ходим с Олежкой, где-то с трёх лет его.
- Это после того, как покормили Льва на доме улицы Толстого? – Пошутил Домас.
- Точно! – Воскликнул Олежка. – Мы с мамой стали ходить в библиотеку и мне выбирали книги, тёти, работающие там. Но потом я сам себе выбирал, когда стал читать.
- И дошёл до сказок народов мира?
- Да, не только же русские читать.
- А какие ты русские знаешь?
- Много. Пушкина. Потом «Конёк-горбунок» Ершова. Ещё Бажова «Хозяйка медной горы».
- Действительно много. Но мы с тобой занялись воспоминаниями, и совершенно забыли, что мама хотела нам рассказать о Днепре. Калерия, ты можешь нас простить и вспомнить, что ты хотела рассказать?
- Нет уж, дорогие мои! Воспоминания Олежки так меня увлекли, что я забыла всё о Днепре. Мне понравилось, что мой сын помнит такие юные свои годы. Но самое замечательное, что он выделяет улицы, на которых проходит его детство. Ещё почитает «Справочник о старой Москве» или книжечку «Силуэты Москвы», которую сам нам в лотерею выиграл.
- Ещё, мама, мы выиграли «Москва златоглавая», в которую я заглядывал пока лишь по картинкам. Но ты обещала, что по этой книге мы станем по Москве бродить.
- Обязательно. Вот дядя Домас к вам приедет, и мы его по Москве поведём.
- Не расстраивайте. А то я сбегу из Казахстана, нарушив долг, и приеду к вам в Москву.
- Сбегать не надо, - вполне серьёзно отозвался Олежка. – А когда отпустят вас, приезжайте. И спать вам  будет где, правда, мама? Ты говорила, что тётя Валя разрешила тебе пользоваться её комнатой. Она ведь почти в ней не живёт.
- Вышла замуж наша соседка и разрешила мне пользоваться её комнатой. Так что приедешь, в самом деле, поселю тебя там. Думаю, соседка не будет возражать.
- А до того, как я приеду, как ты станешь пользоваться свободной комнатой? Других гостей там поселять? – Заранее ревновал Домас.
- Только желанных гостей, - Успокоила его Калерия. - А желанным будешь один ты. Я не решусь заселять комнату соседки гостями, которые как татары станут приезжать, без разрешения. Это к другой нашей соседке ездят так.
- Да, - сказал Олежка. – Бабушка Маша их встречает, поит, кормит, потом провожает и говорит; - «приезжайте ещё». И только гости за порог, начинает проклинать: - «Чтоб вы провалились, чтоб вас поезд переехал, чтоб вам счастье в жизни не было!» Я сам слышал.
- Это правда? У вас такая соседка? Но зачем тогда зовёт гостей?
- Мне не хочется о тёте Маше говорить. Это такая лицемерка! Я не раз ей замечала, что проклинать не надо. Лучше не приглашать. Но «гости» едут к её мужу – родня его. А тётя Маша живёт на шее мужа. И встречает его родню с «радостью». Только её проклятия, как мне кажется, начали действовать. Этой весной приехал молодой брат её мужа – ни на что не жаловался. А вернулся домой, лёг в постель и умер. Мне кажется, что тётя Маша могла отравить его. Соседи говорят, что она знает травы долгоиграющие, которые не сразу убивают.
- Так с ней опасно жить? Особенно, если она тебя не любит.
- А за что ей любить меня? Я с ней не сплетничаю. Как у меня дела с мужчинами не докладываю, хотя ей очень хотелось, чтоб я делилась. Но если я не делюсь, она нашла соседку с шестого этажа нашего дома, с которой я работала в детском саду, и перемывали мне косточки, выдумывали всякие небылицы, то, что я о себе не знаю.
- Ненавижу склочных женщин и мужчин. Но как тебе помочь не знаю.
- Успокойся. Я ведь тоже не подарок для соседки. Иногда так на неё рявкну, что она как собака хвост поджимает. И надолго язык на замок запирает.  Я грозно рычать на тётю Машу учусь от порядочной соседки, которая мне комнатой её пользоваться разрешает. Ой, Домас, срочно тормози,  впереди  несётся «Ракета» или «Метеор», отсюда не разглядеть.
- О! – Воскликнул Олежка. – «Метеор» - он только в это время бежит. Мы сейчас на волнах покатаемся.
- Есть, Капитан! – Сказал Домас,  и начал грести чуть назад.
Калерия замерла от испуга. Она давно уже не каталась на лодке, по Днепру, и помнила из прошлых приездов, что часто попадают люди под лопасти несущихся на большой скорости судов. Были и смертельные случаи в этом прекрасном месте. Но видимо она во время заметила, «Метеор» лишь покачал их на довольно высоких волнах. Глядя ему вслед, молодая женщина подумала, что на вид судно манёвренное, а свернуть на воде не может: - «Сколько неосторожных жертв отправило на дно это чудо науки?»
Олежка же, не так испугался как мать, и когда они прокачались на волнах, и продолжили свой путь к берегу, заметил: - Удочки мы забыли взять.
        - Зачем нам удочки? Мы же решили прогулять твою маму по Днепру, а не рыбачить, на огорчение ей.
        - Ну да. Маме надо отдохнуть от домашних дел, но и рыбки ей, наверное, хочется. А я вижу артель рыбаков знакомых. Побегу и они дадут мне пару рыб. Всегда дают.
        - Просить нельзя, - строго сказала Калерия. – А денег я не захватила.
        - Я дам денег, - отозвался Домас, причаливая к берегу. - Но мама, наверное, не захочет с рыбой возиться вечером? – Он многозначительно посмотрел на Релю, умоляя это вечер посвятить ему.
        - Да, Олежка. Не надо нам рыбы. Я приготовила хороший ужин и надо его кушать, а не с рыбой возиться вечером. Я и так два часа провела  у ларька, ожидая, когда привезут мясо. Прибавь к этому время, столько мама твоя провела у  горячей плиты, готовя обед и ужин нам, почти на три дня.
        - Не надо рыбы, - согласился сын. – Но разреши, мама, мне сбегать к рыбакам, посмотреть на улов. Я им даже помогу рыбу выбирать, они любят помощников, за что и дают рыбку. – Сын виновато смотрел на мать. Его вид вызывал вопрос – как же так? Мне дадут рыбу за труды, а я должен отказаться?
        Калерия смягчилась:
        - Сначала окунись, ведь плыли столько по жаре, а потом беги, помогай. И если они, действительно, дадут тебе пару рыбок, не отказывайся. За труд если платят, надо брать. Мы тёте Вале отдадим рыбу, а то её муж, хоть и не работает, но рыбы ей редко приносит.
        Олежка быстро зашёл в воду и поплавал. Выскочил из воды и помчался к рыбакам, боясь, что мать передумает и остановит.


                Г л а в а   19.

        - Как здорово бежит, - восхитился Домас. – И рыбу поможет доставать из сетей, что не просто. Ты правильно решила, что если платят за труд, не надо отказываться. Это он от соседей ваших научился рыбакам помогать. Те беспризорные мальчишки, соседи Юлии Петровны, я видел, часто себе на пропитание так стараются.
        - Я сама, в возрасте Олежки, когда мы жили на хуторе, под Вильнюсом, помогала старикам литовцам, за что получала от них то сало, то молоко – у нас этого не было.
        - Вот с этого места, как говорят следователи, подробней. Мне Юлия Петровна рассказывала, что вы жили в Литве, сначала в Вильнюсе, потом на хуторе.
        - Давай поплаваем, тоже жару сгоним и поговорим.
        Они плавали, не касаясь друг друга. Калерия, с детства презирала игры взрослых в воде, а Домас, по-видимому,  это чувствовал или просто вёл себя, как воспитанный прибалтийский мужчина.
        - Что тебе мама рассказывала о том, как мы жили на хуторе?
        - Чудную, как она сказала, историю. Как ты нашла в лесу, когда вы ходили за продуктами в соседнее село, двести рублей и Юлия Петровна пообещала купить тебе пальто. Но поехала на рынок с мужем и привезла поросёнка вместо пальто своей будущей ученице.
        - Да и пришлось мне в очень рваном пальтишке ходить за четыре километра в Вильнюс в школу. Знаешь, как замерзала. А поросёнок заболел какой-то болезнью, и пришлось папе его забить, сжечь и закопать. Так приказал ветеринар, которого мы вызвали к поросёнку.
- Вот эту историю рассказывала мне Юлия Петровна. Ещё сказала, что тебя нельзя обижать  – это им с мужем наказание было, за то, что тебя пальто лишили.
- Думаешь, маму чему-нибудь этот урок научил? Нет. Она всю жизнь терроризировала меня плохими одеждами, пока я не кончила школу и не ушла от мамы в одном платье, без денег.
- А куда отец смотрел?
- Отец, за три года до окончания школы мной, ушёл от мамы через тюрьму. – Калерия удивилась, что говорит такое Домасу: - «Всегда стеснялась, что мать ко мне так относилась, а теперь почему-то разговорилась. Или Домас мне уже настолько родной, что лгать, какая мама наша хорошая, не хочется».
- Ладно, отец устранился от дочери, но куда Вера ваша смотрела – старшая сестра?
- А старшая сестра лишь себе всё рвала. Она была рада, что мама меня плохо одевает, думала, что ей «Дикарка» и «Чернавка», как они меня с мамой называли, не будет соперницей.
- А они с матерью хорошо одевались?
- Даже во время войны мама Веру и себя прилично одевала, а уж после… Куда бы мы не приезжали, у неё был блат в магазинах и с поставщиками товаров.
- Ей не мудрено, работала на таких должностях.
- Ладно, Домас, поплавали, теперь позагораем немного, - говорила Калерия, выходя из воды.  - Я тебе не буду жаловаться на маму, не хочется себя травить. До сих пор воспоминания душу тревожат, и год от года не хочется ехать к маме. Не ездила год, потом два, а последний раз три года пропустила. И вот жду, что мама дёрнет за нервы, как прежде, чтобы вообще сюда не приезжать. Надоело, что меня здесь принимают как служанку. – Проговорив свою горькую жалобу, она опустилась на чистейший песок, ощутив его солнечную, лечебную энергетику.
- Всегда Юлия Петровна тебя дёргает за нервы?
- Такой у мамы характер. Вот сейчас я ей нужна, потому, что ухаживаю за ней. А стоит чуть её полечить, как её плохой характер толкает маму на подвиги. Где-нибудь, чем-нибудь она меня укусит, сделает больно. И я это, по старой памяти предчувствую – мама не может иначе.
Домас осторожно прилёг рядом, вздохнул: - Признаться, Юлия Петровна произвела на меня совсем другое впечатление. Значит, она лицемерила, говоря, что ты у неё самая хорошая дочь?
- Намучившись с Верой три года, когда две лицемерные женщины вынуждены были жить вместе, мама, предполагаю, не одному тебе говорит, что Реля у неё самая хорошая дочь. Может быть, я и самая хорошая, но самая нелюбимая мамой с детства. И переделать Юлия Петровна себя не может. Но что мы о ней говорим. Давай лучше вспомним о чём-то хорошем.
- Значит, я не услышу, как ты жила в Литве? Ничего хорошего про мою страну мать твоя не говорила. Только, как вас оттуда изгнали «лесные братья», начав стрелять в русских.
- Она не из-за «братьев» так плохо отзывается о Литве, - улыбнулась с печалью Реля. - Единственный угол в Союзе, где у мамы не было блата, потому что жили на хуторе.
- Но как вы попали на хутор?
- Долго рассказывать. Хочешь, стихами изображу. Но сначала посмотрим, что Олежка делает у рыбаков? Никак они там уху затеяли варить? Похоже, накормят ребёнка моего.
- Пусть ест, он растёт. Скушает и твой ужин, не беспокойся. А ты говори мне стихи о Литве.
- Как мы попали в Вильнюс немного своими словами. Папа приехал из госпиталя, где находился полгода, после Победы, и увёз нас в Литву, у него был фронтовой товарищ из Вильнюса. Мы приезжаем в Вильнюс и живём там холодную зиму. Вера и мама, одетые во время войны в какие-то трофейные одежды, разумеется, не так мёрзли, как я в их старых обносках.
- А кто Юлии Петровне присылал заграничные вещи? Муж?
- Нет. За всю войну папа прислал лишь одну посылку, с «мелочью», как удивлялась потом мама. Ей кто-то слал из её бывших возлюбленных, подозреваю, что Верин отец.
- Так у Веры другой отец? Мне сразу показалось, что она не похожа на других сестёр. Вы все темноволосые, а она то ли рыжая, то ли сильно выкрашена.
- Первоначально, насколько я помню, Вера была с песочными волосами, которые ей не очень нравились. Слышала, она жаловалась маме: - «Почему у Рельки сражающие наповал, тёмные кудри, а у меня мало того, что прямые – их надо навивать – но и цвет какой-то грязный».
- Но у тебя, действительно потрясающие волосы, а эти выбеленные пряди украшают их.
- Я тебе не говорила, что это не «выбеленные», а седые волосы? Мама мне их покрасила так, своим нежеланием участвовать в судьбе её домработницы, когда я оканчивала среднюю школу.
- Вот так сразу, такими широкими прядями ты поседела в семнадцать лет?
- Были маленькие полоски, но потом, когда расходилась с мужем, мне уже его мама, моя свекровь, добавила. Так что спасибо мамам – «добрым и чутким», что они у нас есть.
- Но хватит расстраиваться. Ты выжила с нехорошими женщинами, на мою радость и смотри, как выглядишь, оторвавшись от них. Ещё и сына хорошего растишь, каким он не был бы, живи ты с матерью или мужем. Или с мерзкой свекровью. Но теперь читай свои произведения.
 - Да, пора переходить с прозы на стихи. Хорошо, что мы отметили, как мама всю жизнь давила на меня, потому что в стихах это есть. – «И разве только мама?» - Калерия живо вспомнила разговор с Верой, её нелепые претензии. - Есть пословица: «У кого чего болит, тот о том и говорит». Я стихами своими боролась с мамой и Верой, тем самым, отрекаясь от них, как от людей не только злых, по отношению ко мне, маленькой, замерзающей не от мороза, а от их  ненависти, девчонки. Они ненавидели не только меня, но и родившуюся в Вильнюсе Валю. Вера не раз, думаю, что не без разговоров мамы, что девочка родилась в голодный год, пыталась Валю отправить на тот свет.
 - Юлия Петровна мне говорила, что ты спасала маленьких сестрёнок своих от смерти.
- Да? Мама, наконец-то это признала? И то сказать, маме не с Верой, как она мечтала, старость свою доживать, а с теми девчонками, которых я в голодные годы (да и потом) спасла от маминого и Вериного деспотизма. Но что-то мы углубились в историю нашей семьи. Малышкой я лишь с дедом так разговаривала. И стихи у меня сложились не без помощи деда.
- Мне Юлия Петровна говорила, что дедов и бабушек вы не застали в живых.
- Она и Вера не знали, что давно умерший прадед является мне во снах, и сильно скрашивает существование любимой правнучки. Любит лишь меня – не Веру и не маму. Предупредил  прадед, что и Валя с Ларисой, со временем, доставят мне огорчения. Они и выросли жадными, готовыми уже няню бывшую раздеть, единственную, красивую вещь  у меня изъять. - Калерия вспомнила выходку Ларисы с её костюмом и вздохнула. - Это уже влияние Веры. А мне остаётся лишь любовь Олежки и прадеда. Он может появиться у меня в стихах, незримый Верой и мамой «Дед», как он просил «внучку» его звать, так что ты не удивляйся.
- Я в нетерпении жду твои стихи.   
- И слушай, - Калерия улыбнулась. – У меня эти стихи лежали глубоко в памяти. Я думала, что не вернутся ко мне. Потому что после них, я писала уже во взрослом состоянии и всё раздаривала людям – те стихи были посвящены не моей семье, особо не трогали меня, потому не запоминались.
- А ты не записываешь, когда сочиняешь?
- Я записываю, но они пропадают, как и те, детские мои поэмы. Но разговорилась как-то с соседкой о своей семье, что как потребители ко мне относятся даже мои младшие сёстры. Валя, та самая соседка, которая дала в пользование комнату свою, каким-то внутренним убеждением заставила меня вспомнить детские стихи. Они ей не только понравились, но она, выучив их почти наизусть, сумела выпросить  у сил небесных такую же девочку, какой была я. Не знаю, какая у неё родится дочь, но соседка хочет именно такую.
- Это сложно, - вдруг сказал Домас, забыв, что ждёт стихи. – Как я понял из отношений с твоим «Дедом», он к тебе притянулся из Космоса. Значит и твоё появление на свет – это веление Космоса. Отсюда и неприятие тебя земными людьми. Они обычные люди, не понимают твоей высокой души. Плохо, разумеется, что даже те, кого ты спасала от смерти, не взяли твой бескорыстный характер, но это уже земное притяжение на них так действует, - пошутил.
- Ты правильно заметил. Я, в своей семье, почти как Татьяна Ларина из романа в стихах Пушкина, - Калерия чуть не сказала «Деда моего», но вовремя опомнилась. Нельзя ей говорить о великом поэте – запрещено тем самым Космосом, который ввёл в их разговор Домас.
- Это, где «Она в семье своей родной казалась девочкой чужой»?
- Точно. Но у Татьяны не было врагов в семье. Её плохо, бедно, но отвезли в Москву и выдали замуж. Меня же, Домас, всю мою юность ломало от хамского отношения ко мне.
- Мы забыли о стихах. Я жажду услышать их.
- Пожалуйста. Погрешности я не исправляю. Скажу тебе так, как написала в детстве. Итак:
               
                К тому же в Вильнюсе голодно.
                Зимой одежды мало – холодно.
                Зиму и весну переживши смутно,
                Семья стремится жить на хутор.

                Там средь лесов привольно Реле,
                И даже капризуле старшей – Вере. («Её тогда Герой звали»).
                Литовские соседи – брат с сестрой
                Ведут их в тёмный лес густой,

                Привычно ищут светлые места,
                Растёт где земляника чаровница.
                Те ягодки такая вкуснота!
                Вначале дети ели и смеялись,
                Увидев друг у друга лица.

        - Извини, пожалуйста. Ты написала «К тому же и в Вильнюсе холодно». К чему?
        - К тому, что мама родила в Вильнюсе первую послевоенную девочку и хотела избавиться от неё. Меня это очень волновало. Но ты не хочешь ли, чтоб я прочла всю поэму? Это займёт немало времени. А Олежка, мне кажется, собирается бежать от рыбаков к нам? Посмотри.
        - Ты не хочешь, чтоб он знал о твоём холодном и голодном детстве? – Домас взглянул в сторону пребывания Олежки, но не заметил того, чего волновало Калерию. – Он помогает рыбакам. Собирает хворост для костра.
        - Тогда сознаюсь, что больше всего, я не хочу, чтоб он знал о плохом отношение ко мне Юлии Петровны. Возненавидит бабушку. Сын и так, какой-то интуицией, уже чувствует, как плохо она ко мне относилась в детстве и отрочестве.
        - Что бабушка испортила маме юность, твой сын очень чувствует – дитя Космоса.
        - Спасибо за догадливость. Но слушай дальнейшую нашу жизнь на хуторе:

                Потом корзинки заполняли.    (Ягодами, Домас, если ты забыл)
                Те ягоды несёт родня на рынок.
                Всё в тот же Вильнюс относили.
                И деньги там за ягоды давали.
                За деньги можно купить хлеба,
                И молока, сметаны, масла, крупы.
                Реля не раз благодарила небо
                - «Как хорошо. Не голодно на хуторе».            

                Пошла к соседям – живут в землянке
                Два старика – им в лес-то не зайти.
                И не согнуться, ягод не найти.
                Но скучно им без земляники,
                Особенно скучали без черники.
                Та вроде улучшает зрение.
                И из неё вкусно варенье.
                Что делать? Жалко стариков.
                Им витамины тоже надо.
                И Реля делит ягодку свою: -
                - Берите, от души я вам  даю.
                И сало получает как награду.

                Мать отлупить за то хотела.
                Делиться ягодой! Но видит сало.
                И мысль неожиданно созрела:
                - Ты умница, что ягод им давала.
                Ходи к ним чаще – у них корова есть
                И, кажется, коза – там  молоко.
                Сметана, творог – добра не счесть.
                Ты, Реля, видишь очень далеко.
                Ходи к ним – помогай по дому.
                Козу, я видела, пасла ты на лужку.
                Что ж молока не принесла?
                Сама-то выпила хоть кружку?

        - Видишь, Юлия Петровна тебя оценила! – Заметил Домас.
        - Оценила, потому что я домой начала молоко, сметану и творог носить, чем кормила маленьких сестёр, и всю семью. Но ты забыл, Домас, что мама, как бы не «ценила» меня за добро, которое я приносила всей семье, продолжала одевать плохо – вспомни о пальто - и эксплуатировать. Особенно мне досталось, когда я заканчивала школу. Мама забыла, что у неё есть ещё одна выпускница – совсем не замечала, что я существую. Она почти не одевала меня. В последнее лето я работала и сама себе курила кое-что из одежды. Слёзы купила, потому что работала в колхозе, где на трудодни давали мало денег, остальное натуральными продуктами. Так же, чтоб сшить себе выпускное платье, из дешёвого штапеля, мне пришлось белить большой дом одной старушке снаружи  и внутри. Белила я, как и с литовскими стариками делилась ягодами, думая, что бесплатно, но женщина оказалась с понятием. Она недоумевала, что мама меня – «такую работницу» одевает плохо, причём, сама Юлия Петровна одевалась с шиком. Ещё за Верой в Одессу летели тысячи рублей, что знало всё село от работников почты. И женщина, которой я белила избу, осуждая модную «зоотехника» дала мне сто рублей – это сейчас десятка. На эту десятку я набрала материала, а шила сама. И сшила платье, которому девочки-одноклассницы завидовали.  Хотя им матери купили намного дороже материалы на платья и шили «у модисток», как называли платных портных.
        - Прости меня, что я забыл о твоей подлой матери. Читай дальше стихи.
        - Нет уж, прости. Вон сын несётся и размахивает руками. Что-то он нам сейчас скажет.


                Г л а в а   20.

        - Ой, вы что сидите и не видите, что дядька Витька может утонуть? Он же не умеет плавать!
        Тут только Калерия и Домас взглянули на Днепр и замерли. Слева из-за поворота показалась «Ракета» на подводных крыльях. Она стремительно надвигалась на лодку, где находились трое не совсем трезвых мужчин. Среди них был Виктор, муж Вали, Релиной сестры. Но если им с берега «Ракета» стала видна лишь сейчас, то алкашам на стремнине, она была должна быть видна и раньше. Видели они «Ракету» или нет, но принимать меры к безопасности стали слишком поздно. Видимо растерявшись, они не поставили свою лодку так, как прежде сделал Домас, чтоб волна не перевернула их плавательное средство. Пьяницы, наоборот, стали неловко, рывками, поворачивать лодку и попали под удар самой сильной волны. Кто-то вскочил, лодка перевернулась вверх дном, и все трое оказались в воде. Двое были ещё в уме, как говорят в Украине, они ухватились за перевёрнутую лодку, и их понесло вниз, по течению, прямо на рыбаков, где их могли выловить. А распрекрасный Витя, обожаемый женой, то ли кинулся спасать самогон, который они везли в маленьком чемоданчике, то ли не успел схватиться за днище лодки, но стал вместе с самогоном тонуть. Затухающие уже после «Ракеты» волны топили не умеющего плавать алкаша.
        - Надо спасать, - мгновенно отреагировал Домас, и, столкнув с берега  лодку, вскочил в неё.
        - Я с тобой, - Калерия за ним. – Олежка, будь здесь, не уходи никуда.
        - Ой, мама, скорей, он же утонет.
        Домас быстро грёб и успел схватить Витьку за волосы, когда он уже уходил под воду. Рывком подтянул его к лодке и крикнул: - Цепляйся за борт.
Но утопающий его не слышал или наглотался воды, что не мог даже это сделать. Он закатывал глаза и был, как Реле казалось, без сознания. Домас ухитрился подтянуть его, взяв под мышками. Калерия со своего места ухватила родственника за ноги и они, сделав усилие, забросили утопающего в лодку, перевернули его на бок, чтоб выливалась вода. Домас быстро погрёб к берегу, где они вытащили на песок, находящегося без сознания Виктора, не без помощи Олежки.
- Мам, он умер?
- Не думаю. Сейчас мы его откачаем. Домас, ты знаешь, как это делается?
- Спасал людей не раз. Но из родственника вашего уже вылилась вода, вот он и глаза открыл. Что, утопленник? Если не умеешь плавать, зачем в лодку сел?
- Так мы это... К рыбакам плыли. А где чемоданчик со спиртным?
- Утонуло твоё сокровище. Что же вы такие неловкие с друзьями, что «Ракету» не заметили. Или выпивали на борту? – Домас допрашивал как следователь.
- Пили. Вот и не видели «Ракеты». А Костя с Сергеем где? Утонули?
- Вижу, что рыбаки выловили твоих друзей. Пойдёшь к ним или останешься?
- Поползу. Родственница недовольна, что я таким убогим ей показался, - Виктор поднялся, при помощи Домаса и Олежки. Покачиваясь, сделал несколько шагов.
- Да уж, исчезни с глаз! – гневно сказала Калерия ему вслед и заплакала: - Кого спасали? Он жену бьёт и тёще «нечаянно» руку сломал. Его утопить надо было, а не спасать.
- Не надо, мама. Если бы не спасла, потом жалела бы, - мальчик был полон сочувствия.
- Точно, - подтвердил вернувшийся незаметно Виктор. – Вон Серёга и Костик едут за мной. Но я боюсь с ними садиться в лодку. Отвези меня ты, Домас.
- Ничего, сядешь, - отозвался сурово литовец. – Как сюда доплыли, так и обратно вернёшься. А если трусишь с ними обратно плыть, то вспомни, какое несчастье жить с тобой слабой женщине, твоей жене. Я же своих любимых не оставлю ради тебя. А с тобой везти опасно.
- Да я бы и не села с ним, - отозвалась Калерия. – Так что поезжай, «утопленник», вместе с компанией. А по дороге подумай, как советовал тебе Домас, о своей дальнейшей жизни. Если будешь и дальше пить с дружками, с ними когда-нибудь и погибнешь. Никто вас спасать не будет – во Львово ты известен как бандит и кровопийца.
- Спасибо, родственница за то, что спасла. Живым останусь, то отработаю тебе за милость.
- Не надо мне твоей отработки! Что ты можешь, тунеядец и разбойник? Плавать не научился, живя у реки, зато прославился самыми погаными делами.
Виктор, не отвечая, сел в лодку к протрезвевшим приятелям, тоже молчавшим, и лодка направилась к берегу, откуда приплыли. Калерия, Домас и Олежка проследили, как три алкаша причалили к берегу и столкнули свою лодку с песка.
- Пора и нам, - сказала Калерия. – Мама, наверное, уже ждёт свою служанку.
- Почему бы тёте Вале не стать прислужницей, муж которой бабушке руку сломал? - спросил Олежка.
Калерия с Домасом переглянулись: - Словами ребёнка глаголет истина! – сказали вместе и улыбнулись впервые, с момента их вылавливания Виктора из Днепра.

          Вечером Калерия покормила мать и Олежку, уложила обоих спать, а сама пришла к берегу, где её с лодкой поджидал Домас. Поплыли к Острову Любви, как планировали днём. Луна выслала им туда дорожку серебром. Но говорилось почему-то на обыденном языке.
Домас припомнил незаконченный разговор о соседках Рели в Москве, интересовался бытом:      
- Короче, ты живёшь между хорошей и плохой соседкой?
- Есть ещё соседи. И они тоже делятся, на приятных и не очень – в равных пропорциях.
- В Москве, как в Литве. У нас тоже есть хорошие и плохие соседи. Разница в том, что я живу не в коммуналке, а в отдельной квартире.
- Нам тоже дадут когда-то отдельную квартиру, но это очень не скоро – надо ещё на очередь стать, - улыбнулась Калерия. – А сейчас приходится мириться с теми, кого Бог послал. И если беречься, то и Марья Яковлевна не отравит, и никто не убьёт.
- А ты умеешь беречься?
- У меня очень сильные Ангелы, - серьёзно сказала Калерия. – Они меня здорово оберегают от всяких неприятностей. Соседку я предупредила о том. Сказала, что если вздумает мне вредить, получит в ответ болезни. И она, в общем-то, здоровая женщина – никогда, даже в войну, когда люди голодали, не болела, а после очередного пасквиля на меня, вдруг слегла.
- Пасквиль – это сплетни?
- А что ещё она может? Но испугалась наша Марья Яковлевна. Призвала меня, через хорошую соседку, и покаялась. Сказала, что она на меня выдумала. Я не сразу её простила. Она продолжала болеть. Пообещала мне, что больше не станет вредить, лишь тогда встала на ноги.
- С тобой опасно иметь дела, - пошутил Домас.
- Со мной можно дружить, если не вредить мне исподтишка. От дружбы со мной люди только выигрывают. Дела у некоторых идут плохо, а, подружатся со мной, всё налаживается. Это замечено не мной – люди говорят. Вот эта Валентина, которая своей комнатой разрешает пользоваться, когда не живёт там, была безродной женщиной – не могла иметь детей. Разговорились мы как-то с ней. Дальше больше – дружба наша расцветала. Я ей стихи о своём не очень хорошем детстве прочла. Она поэму эту просила меня записать. И путешествуя по Парижу, зашла в русскую церковь. Пожаловалась Богу, что даёт он совсем плохим матерям, таких девочек, которых они не достойны. А ей, обожающей  чужих детей, не позволяет родить. И что ты думаешь – встречает в этой же церкви, в Париже, тоже мужчину безродного из России. Они знакомятся, возвращаются в Москву, в его отдельную квартиру, и Валя беременеет, в свои сорок четыре года. И я уверена, что выносит дитя и родит легко – мне это интуиция подсказывает.
- Ты как добрый Ангел для твоей соседки? Поэтому она тебе разрешила пользоваться её комнатой. Что ты станешь делать с этой комнатой? – Видно было, что этот вопрос не давал Домасу покоя. Реля даже читала мысли его, что свободная комната даст ей возможность водить мужчин. Насчёт того, водила ли мать любовников в их тесную жилплощадь, он знал от Олежки. 
- Сказала же, что ты там станешь проживать, если приедешь в Москву. Думаю, что Валентина позволит мне делать это. Ты не навредишь, не поцарапаешь и ничего не разобьёшь в её святой обители. Святой для меня, потому что Валя эта тоже стала для меня Ангелом-хранителем. Она меня спасала от вредной соседки, от её сплетен. Она меня защищала от всех недоброжелателей, как мать. Разреши она Марье Яковлевны пользоваться своей комнатой, та бы заселила её приезжими из разных концов страны. А чужие люди, как мне кажется,  много бы там  испортили. Я же приезжих, кроме тебя, никого не поселю.
- Почему? Разве к тебе не приезжают посмотреть Москву?
- Смотреть Москву надо только с экскурсиями, как я с Олежкой по другим городам езжу. Заплатить, тебя встретят и поселят в гостиницу, накормят, а потом поведут или повезут и покажут самые выдающиеся места. А вот те, кто приезжает к Марье Яковлевне, хоть и говорят, что приехали «Москву посмотреть», по сути её не видят. Сходят на Красную площадь и ещё несколько уголков посетят, и всё это ничего не зная о тех местах ни по книгам, ни от экскурсовода. Уезжая, говорят пренебрежительно: - «А что ваша Москва! Большой и шумный город». Меня это оскорбляет. Спрашиваю:  «А вы хоть в одну экскурсию по Москве ездили? Их, на Красной площади, много организуют за плату». - «Вот ещё, деньги тратить!»  Меня это просто бесит: - «Зачем же ехали? Чтоб потом рассказывать людям нечего было?» - «Пусть сами едут и посмотрят».
- Да психология у людей. Пустота, она пустотой и остаётся. Или жадность давит?
- Думаю, что это они мне так отвечали. А сами долго будут хвастаться – в Москве побывали.
- Только что соседке твоей жизни от них не видать – встреть да накорми.
- Да, она их кормит, хотя в Москве на каждом углы дешёвые Кафе и столовые. Заходи и ешь. Но терпят голод до вечера, чтоб поесть бесплатно.
- Не дай Бог, к тебе такие едоки приедут.
- Я их просто не пущу, если явятся без разрешения. Потому что у себя мне их держать несколько дней невозможно. А в Валину комнату, святую для меня, никогда не поселю. Да и она не разрешит, зная, как такие приезжие хуже татар себя ведут в Москве.
- Но что ты будешь делать с комнатой, когда меня не будет?
- Полагаешь, что я туда намерена водить других мужчин? Такую пошлость тоже себе не позволю. У меня мечта – комната Вали будет у меня кабинетом для написания книг. Материала я много уже собрала, встречаясь с хорошими людьми, с плохими, с мудрецами, гениями.
- Ты притягиваешь к себе хороших людей, гениев тем более. А не писать о них грех. Ты же с твоими талантами, станешь хорошим писателем.
- Я надеюсь на это. Только печатать меня при советской власти не будут. Я уже столкнулась с этим. Мне сам Шолохов советовал, что нельзя писать, как видишь, как чувствуешь. Надо писать «как должно быть» - это такую рецензию дал он мне на первую мою рукопись. Мне передали, что стиль написанного ему очень понравился, слог у меня хороший. И краткость – сестра таланта тоже присутствует. Но вот пишу я не так, как Советская власть диктует.
- Что же ты станешь делать? – огорчился Домас. - Писать в стол, как это делают некоторые писатели, как я слышал. Но они хоть за границей умудряются печатать. А у тебя есть связи за границей?
- Какие? Был у меня приятель поляк, который возил нас с Олежкой и своими детьми по Подмосковью и Золотому кольцу Москвы. Он дипломат и вскоре уедет в Варшаву, потому что детям надо учиться в польской школе. Просить его напечатать мою первую книгу в Польше, я не посмела, да он бы и не стал, как мне думалось.
- Но всё же надо было попробовать. Ведь о нём ты могла написать, а это очень льстит людям. Ведь он не простой человек, а дипломат.
- Он очень человек интересный, но дипломат, - возразила Реля. - Как раз в силу этого он не стал бы заниматься моим творчеством – так мне кажется. Ведь Польша дружественная страна Союзу. Хотя я ничего против Союза не пишу, а только о некоторых людях, портящих жизнь народа, но…
- Можешь мне не говорить. Я уже понял, как ты можешь ярко и ёмко написать, не взирая на лица. Ты – правдист, а правда глаза некоторым колет. Жаль, что ты не можешь приспосабливаться, как другие писатели.
- Тот же Шолохов, - отозвалась, с горечью Калерия. – «Тихий Дон» не он написал, а какой-то белый офицер, оставивший у него рукопись, который в дальнейшем погиб.      
- Слышал я про «Тихий Дон». И обидно, что человек, написавший книгу, погиб, а этот  человек воспользовался. Зато как возвысился!
- Настолько, что может молодым авторам указывать, как писать. Я тому человеку, который передал мне отзыв Шолохова, сказала, что это он может прославлять Советскую власть, что он  и сделал в своих последующих книгах, совсем не похожих на «Тихий Дон», а я пишу так, как вижу и чувствую. Ничего против власти я имею, но прославлять её, когда  часто наблюдаю несправедливость, не могу. Увижу добро, обязательно напишу о том, но и о плохом не смолчу.
- Мне очень жаль, но я, наверное, не доживу, чтоб почитать твои книги. Когда ты начала писать? Судя по стихам в раннем детстве.
Калерия вздрогнула – ей показалось в первый же день встречи с Домасом, что ему мало лет отмеряно на земле. Потому поспешила наградить своей любовью.
- В раннем детстве писала исключительно стихи, - едва отошла она от желания подтвердить его слова о недолговечности жизни. – Думаю потому, что общалась со своим Дедом во снах, как я тебе уже рассказывала, почти стихами. И в них выражала свой гнев на маму. Дед, надо сказать, тоже не любил Юлию Петровну – он вообще с мамой и Верой знаться не хотел.
- А как он мог с ними общаться? Как с тобой, в сновидениях?
- Наверное, но говорил мне, что даже во сны их не хочет залетать, презирает их.
- За то, что мать с Верой угнетали тебя?
          - Они угнетали меня, а я их шпиговала стихами. Думаю, не без помощи деда, который вкладывал в мои строки колкие слова, от которых Юлию Петровну и Веру просто коробило. Не очень приятно прочесть о себе, что ты распущенная женщина, введшая блуд в превосходную степень. Они считали, что их поступки украшают их, просто люди не все такие умные, что осуждают. Правда я все стихи свои прятала, но мама или Вера, всегда их находили и рвали от  злости. Так у меня некоторые стихи пропадали на годы.
          - Но мать твоя, работавшая на руководящих постах, да ещё при четверых дочерях, как могла позволять себе такую жизнь, за что люди осуждают.
          - Маме было безразлично, что говорят о ней люди. Подумаешь, какие-то селяне. Хотя в сёлах проживают учителя, врачи, агрономы, механизаторы – люди, с высшим образованием. Сама мама едва выучилась в техникуме и была животноводом.  Но как все образованные всегда участвовала в Правлении колхозов и совхозов. Один год даже руководила винодельческим колхозом: - «Вот кто долго будет жить, Домас!»
- Тогда, наверное, Юлия Петровна и к вину приучилась? – возлюбленный не почувствовал её колебаний.
- И ты заметил, что мама наша пьёт много?
        - Да, а уже возраст такой, что пора бы начинать сокращать употреблять вино.
        - Вино не вредное, как Юлия Петровна говорит. И я бы согласилась, если бы мама употребляла его умерено. А то литр может за день уговорить. И, кроме того, гонит самогон, как многие в этом селе. Мама меня убеждает, что это ей надо для расплаты с людьми, которые ей помогают в хозяйстве, но, думаю, что сама тоже выпивает.
        - Пила самогон с моими солдатами, когда мы ей уголь привезли и занесли в сарай.
        - Видишь, что я не лгу. Но мы так много говорим о том, что не касается нашей любви, что, мне кажется, совсем забыли о ней. И давай, Домас, помолчим и посмотрим на луну, на лунную дорожку на Днепре, которая ведёт нас к острову Любви. Послушай воздух, он звенит всеми теми жизнями, которые были до нас на многовековой истории этой прекрасной реки.

                Г л а в а  21.

        Некоторое время Домас грёб молча. Казалось он под влиянием тех же чувств, которые испытывала его спутница. Но он не читал украинских книг о великой реке, о людях, живших до того, как появились на свет не только его с Калерией бабушки и дедушки, но и средних веков, даже рабовладельческих. История не только реки, но и Земли была неведома Домасу, он не ощущал величие веков, величие прекрасного, созданного на земле природой, потому что спустя несколько минут, после её просьбы помолчать, он вернул разговор в старое русло.
        - Мне хотелось, чтоб ты выговорилась о своей жизни в Москве, Ещё о Юлии Петровне, которая, как я чувствовал ещё до знакомства с тобой, держит тебя за свою служанку.
        - Поэтому тебе хотелось познакомиться с подневольной женщиной? – улыбнулась Калерия.
- Вовсе ты не раба, если ушла от матери в одном платье, без денег. Но Юлия Петровна, я это чувствовал, желает тебя вернуть, любыми путями.
- Мама всегда хотела мною командовать. Другая, не такая сильная девушка, сломалась бы. В то время, когда из села выпускали с трудом – только тех, кто отправлялся учиться – я вырвалась от мамы, чего она не ожидала. И хватит о Юлии Петровне. Больше я её слугой не буду, уже предупредила властную женщину. Достаточно маме Вали, которую как я уеду, она подомнёт под себя. Пока, правда, Валя вместо себя подставила меня, но это временно.
- Потому ты не сердишься на сестру?
- Что маму на меня спихнула? Нет. Я у мамы отработаю, пока здесь. А уеду, и больше сюда приезжать не буду. Радуюсь, что с Олежкой ничего не случилось этим летом. И тебя встретила здесь. Мне это подарок за неприятности с Юлией Петровной.
- Мне повезло, что именно в это лето меня забрали дослуживать.
- Да, встреча наша будто небесами подстроена, радость моя неожиданная. Но говорим мы о неприятном, хотя плывём на «Остров Любви».
- Я потому и хотел, чтоб ты высказалась. На фоне неприятностей, любовь нам покажется Раем. Ещё больше тебя люблю, когда узнал, что человек ты не обычный, а талантливый  - поэт и писатель. Что ты не будешь мне изменять в Москве, а займёшься творчеством.
- Что займусь творчеством – это я зря сказала. Будет ли у меня время? Олежка идёт в первый класс. Ему надо уделить очень много внимания. Предстоит знакомство с первой учительницей сына и его первыми друзьями в школе.
- Какая ты умница! Это важно.
- Ещё бы! Думаю, как подружиться с первой учительницей, даже если она будет старушкой.
- Со старушкой легче всего. Предложи ей свои услуги – например, пойти с классом в поход.
- Первые классы не ходят в походы – это мне уже говорили. Но в детские театры, которых полно в Москве, музеи – вот куда я с удовольствием поведу одноклассников сына.
- Да, но это ехать из конца в конец города иногда.
- Мы живём в центре. МТЮЗ – это театр юного зрителя в пятнадцати минутах ходьбы. От школы, куда мы Олега записали, может подальше. Но я хочу его перевести в соседнюю школу, за углом от нашего переулка. Это ходьбы минут десять и не переходить не одну улицу.
- У тебя получится перевести? Я слышал, что школы в Москве переполнены.
- Да. По много учеников в классах, поэтому я и хочу помогать первой учительнице сына.
- Ты же работала воспитателем, а это всё рано, что учитель.
- Работала я воспитателем без диплома, с маленькими детьми, - улыбнулась Реля, - которым больше медсестра нужна.  Медицину же я изучала, за время работы в детском саду.
- Если работала, значит, по вечерам училась? Трудно это?
- Очень. Отдавать всю душу детям и сыну, которого я, в дни, когда училась, отдавала в суточную группу, правда редко. А чтоб там ему было хорошо, покупала в соседнем магазине казинаков, орехов в сахаре – это восточные сладости, чтоб Олег детей несчастных угощал.
- Почему несчастных?
- Домас, отдают детей на пятидневку в Москве больше всего родители, которым дети не нужны. Имеют бабушек, дедушек, хорошие квартиры. В квартирах прекрасная мебель, ковры, хрусталь, даже собаки, которых надо несколько раз в день выгуливать, а дети там мешают – их отдают в суточную группу.
- Какая чёрствость! А не получат ли эти люди в старости, что дети их захотят отдать в дома инвалидности или престарелых?
- Я подрабатывала в пятидневной группе и не раз этих чёрствых родителей спрашивала об этом. Правды ради, надо отметить, что встречаются на пятидневке дети людей, работающих много, как я, или учащихся.
- Но работающих людей, я понимаю – особенно на заводах, посменно. Но учащиеся? Им разве нельзя после института забрать детей из детского сада?
- Я имела в виду учащихся как я, вечерами. Но отдавали детей и очники. Этим погулять надо. Была даже одна безалаберная мать – не работала, не училась, лишь гуляла, а девочку отдавала в суточную группу. Обычно детей почти всех забирали в пятницу – на субботу и воскресенье. А эта мать и в субботу пыталась придти за девочкой позже, чем разбирали детей в дневных группах. Потому я жалела всех этих обездоленных детей и в те редкие ночные смены, когда отдавала Олега в ночную группу, покупала им всем гостинцев. Знаешь, как они радовались, когда мой сын оставался ночевать.
- Представляю. С Олежкой и играть и разговаривать интересно даже взрослым. А уж детям!
- Мой сын вносил радость в редкие свои посещения. И ему интересно было иногда побыть среди тех детей. Он, с удовольствием, оставался в суточной группе. Но всегда был рад, если я, после практики в больнице, успевала приехать до того, как их уложили спать. Идём, бывало по улице Красина – это наш обычный путь - Олежка довольный тычет пальцем во все большие вывески: - «Это какая буква?» Потом буковку не на одном плакате не пропустит. Затем, о следующей букве спрашивает. Идём, он твердит: -«А, а, а», «Б, б, б» Потом слоги стал складывать. Так и читать научился.
- И сразу засел за «Трёх толстяков?»
- Если бы ты один этому удивился. Воспитательница Олежки – дама, любящая мужчин и не обращающая внимания на сына – а сын её Алексей находился её  группе и вместе с Олежкой – допрашивала меня: - «Почему ты своего «всезнайку», как зовут Олега в группе, научила читать, воспитательница без диплома, а я над своим Алёшкой как не бьюсь, не могу его научить?»
- А она значит «воспитательница с дипломом»?
- В том-то и дело. Правда я ей не поверила, что она «бьётся» над Алёшей. Она сына водила в наш дом, к сплетнице медсестре – разгулянной и любящей застолья.
- Если она ходила в горсти с сыном к такой женщине, значит сама такая же?
- Возможно, мало пьющая, но находила прелесть, дружа с откровенной выпивохой. Дружба их заключалась в том,  что в комнате «подруги» встречалась с любовником.
- Приходила на встречу с любовником и сына приводила? – заинтересовался Домас.
- Увы, но это так. А чтоб сын не узнал, что встречается мать с посторонним дядей, говорила, что этот дядя  -  «отец» сына медсестры Максима.
- Морочила мальчишке голову? Поэтому и некогда было выучить сына читать.
- Разоблачил всё это дело Олежка, который гулял во дворе и встретил соседа Максима и этого самого Алёшу, который жил очень далеко от нашего дома и даже не в нашем переулке.
- Хватило у любовников ума выпускать мальчишек на улицу, пока они выпивают. Но как Олег их разоблачил? – Домас старался вникнуть в рассказ Рели. Она догадывалась, что в Литве он знал таких дам – быть может близко. Но сейчас начал понимать, что развязные, доступные женщины, это и плохие матери: – «И чаще всего бывают негодными воспитателями».   
- Он не разоблачил, - едва оторвалась Калерия от своих мыслей. - А приходит с прогулки и говорит мне: - «Встретил в нашем дворе Алёшу», -  и называет фамилию. А это же и фамилия его матери, а сына моего воспитательницы. Олег спрашивает: - «Ты как сюда попал?» Тот отвечает: – «Мы пришли в гости к маме Максима с отцом Максима». А Максим удивился и говорит: - «Ты что? Это не мой папа, а твой». Этот  спор мальчиков удивил и Олега. Сын передал мне недоразумение с большим вопросом – как это может быть: - «Алёшу уверили, что дядя – папа Максима, а Максим говорит, что это не его отец?» Еле я отговорилась, что это недоразумение, и мальчики выяснят это в квартире Максима.
- Разведённая эта воспитательница Олежки, или нагуляла ребёнка? Что так безобразно обманывает сына?
- Ни то, ни другое. У этой «воспитательницы» был муж, но она постоянно заводила себе любовников. – «Муж для денег, - смеялась, - а милый друг для души и сердца».
- Думаю, что никакого сердца у неё не было, если травмирует мальчика, берёт на свидания с чужими дядьками! – По голосу Домаса, чувствовалось, что он негодовал.
- Прости, что ввела тебя в такой трепет. Но Галине Николаевне удавалось обмануть наивного мальчика. Если бы я делала так, то с умом Олежки он бы меня живо разоблачил. А медсестра, к кому эта весёлая дама ходила в наш дом, была разведённая. Это потом соседка моя вышла замуж за мужчину из тюрьмы. Обе эти женщины Галины. Одна Галина обрела себе мужа вышедшего из заключения. Вторая Галина, которая была замужем, стала любовницей бывшего хулигана. Красивого мужчину, на десять лет её младше «заарканила», как говорили.
- И при этом имела порядочного мужа?
- Думаю, порядочного, но не замечающего, чем жена занимается. Он, зная несколько языков, водил как гид иностранцев по Москве. И все заграничные вещи, что они ему дарили, переходили через жену любовнику, вышедшему из заключения.
- Но когда-нибудь муж узнал о её проделках? Ты могла бы ему глаза открыть.
- Я такими делами не занимаюсь. Это две Галины и копания их сплетничали обо мне. Доводили до сведения заведующей, что я встречаюсь с иностранцем.
- А ты встречалась?
- Каюсь, ходила с ним в театры, билеты в которые в Москве нелегко достать.
- Когда я учился в Москве, мы ночами выстаивали в очереди за билетами.
- И сейчас не легче достать билеты в хороший театр. А мой поляк, как ты уже знаешь, был дипломатом. В Посольстве достать же  билеты, стоять в очереди не надо. Но мне этого Юрия Александровича, с которым я ещё ездила по замечательным местам Подмосковья, пришили в любовники как раз вот эти разгулянные дамы, которые им интересовались, но поляк их презрел.
- Зачем ему гулящие женщины, когда есть такая жемчужина.
- Я больше предпочитаю, когда меня сравнивают с янтарём, - усмехнулась Калерия. – Но Юрий Александрович, хоть и много сделал для меня и Олежки хорошего, не требовал от меня, чтоб я расплачивалась своим телом.
- Но обладать тобой он хотел? Это ты не скроешь.
- Признаюсь, - сказала Калерия грустно. – Но я не поддаюсь женатым мужчинам. Дружить – пожалуйста. Рожать детей – это дело его жены. Юрий Александрович мечтал иметь такого как Олежка.
- У него не было своих детей?
- Есть. Трое. И двое их них мне нравились – довольно забавные. Но поляки, как мне показалось, жадные на детей. Желают иметь их в любом конце земного шара. В Москве не удалось. Иной раз мне казалось, что была у Юрия такая женщина и в Москве, согласная родить от красивого мужчины, должна признать.
- А тобой он просто прикрывался? – Ревниво съязвил Домас.
- Хорошо прикрытие! Если со среды начинал меня атаковать вопросами, где мы проведём время в субботу и воскресенье. Если не заставал Релю в детском саду, то звонил по телефону.
- Вот, телефон мне твой надо тоже записать, потому что звонить я буду тебе тоже часто.
-  Это, пожалуйста! Будешь звонить, но не ревнуй. Повторяю, я никогда не посягну на женатого мужчину. Ездить по Подмосковью или ходить в театры с ним я была рада, но с согласия его жены. Она, когда убедилась, что я не любовница Юры, сама просила, чтоб я не отказывалась.
- Отказалась бы ты с ним выполнять культурную программу, он нашёл бы себе более сговорчивую женщину, которая, быть может, и в постель твоего влюбчивого поляка увлекла.
- Мне неприятно об этом говорить, но было бы именно так. Наши же воспитатели, такие как Алёшина мама, имея мужа, как мама Максима, пока не вышла замуж, сильно мне завидовали. Правда, они бы не стали ездить по Золотому Кольцу Москвы, предпочитая то, что ты обозначил как постель. Потому что ездить с Юрием Александровичем по Подмосковью, это надо много знать  из истории развития государства. Литературы надо было много читать во все времена жизни, самой развиваться не в смысле разврата, как они делали в детстве и юности.
- Да, некоторые девушки рано начинают жить половой жизнью, особенно в городах.
- Не только, - возразила Калерия. – Пример тому моя старшая сестра. Она в сёлах достигла такого, что в мои тринадцать лет, когда у меня была первая любовь с учителем на восемь лет меня старше, пыталась его совратить.
- Надеюсь, что твоя любовь была платоническая, даже без поцелуев?
- Не волнуйся. Целовал меня Павел два раза лишь в присутствии своих родных и в щёчку. Зато Вера, надеясь отбить учителя от «Дикарки», «Чернавки», как она меня называла, предлагала ему другие услуги, но тщетно.
- Кто любит тебя, на других женщин даже не обращает внимания, по себе знаю. Думаю, что и любовь девочки не тронутой, тоже дорогого стоила. Твоя чистота, начитанность смутили учителя, и он, я думаю, решил дождаться твоего совершеннолетия, чтоб жениться на тебе?
- Да, - у Рели покатились слезы по щекам, блестя в лунном свете. – Мы бы поженились, но Павел погиб, через год, после нашего знакомства. Не обращай внимания, что я плачу, греби к берегу, а то сейчас должен пройти пароход «Верещагин» - он нас может потопить на этой лунной дорожке.
- Милая моя! – Домас послушно направил лодку к берегу острова, к которому они плыли. – Ты столько пережила, по вине своей сестры. Думаю, что и Павел погиб, из-за какой-то каверзы Веры? Эти ранние женщины никак не могут успокоиться, если парень любит не их.
- Павел погиб из-за женщины – я тоже стала так чувствовать, но не из-за Веры. Он защищал диплом в Днепропетровске. Там же была дама тридцатилетняя, которая мечтала женить его на себе и увезти за границу. Этому были причины – Павел знал три европейских языка. Сама эта барынька даже родного языка хорошо не знала, хотя готовили их на учителей русской литературы. Я с ней говорила и помню, как она извращала русский язык. Но Павел не желал с ней ехать даже за границу. И вот, думаю, она наняла бандитов, которых выпустили после смерти Сталина, чтоб Павла убили. Это случилось в 1954 году.
- Сочувствую тебе, Янтарь моря! Павел погиб, потому что не мог с тобой расстаться. Я тоже боюсь, что погибну из-за тебя. Буду рваться к тебе, в Москву, а дочь моя родная не станет отца отпускать. Мне цыганка нагадала, что именно так я приму смерть, от руки дочери и из-за прекрасной женщины.
- Она тебе моё имя сказала? – испугалась Калерия.
- Она не могла знать твоё имя. Лишь намекнула, что оно будет особенное. А что касается «прекрасной женщины», такой как ты, я ещё не встречал в своей жизни. И, думаю, что не встречу, - говорил Домас, в то время, когда лодка причалила к берегу. – Сиди. Я подтяну лодку, и снесу тебя на сухой песок.
- Что ты выдумываешь! Я сама сойду. Вот! – Калерия сняла босоножки и держа их в руке, ступила в воду, где ей было по колено. - А что касается смерти, - продолжала она, выйдя на берег и обуваясь, - не смей о ней говорить, пока мы любим друг друга, ничего с нами не произойдёт.
- Пусть слова твои услышит небо и пошлёт нам смерть в один день или ночь. Но если я умру раньше, не грусти по мне. Умереть за такую женщину – счастье. Несчастьем было бы, если бы я не встретил тебя.
        - Господи! Какой же ты мнительный! – Калерия обвила шею Домаса руками, чтобы отвлечь его от предчувствий, тянулась к его губам. Они застыли в долгом поцелуе, и с этого момента для них исчезли страхи. Были лишь они, луна, небо и цикады, выдающие песни любви.


                Г л а в а  22.

        В счастье прошли ещё несколько суток их любви. Днём виделись на пляже, куда Домас с солдатами приезжал в обед. Они успевали немного поговорить, и литовец уезжал, в надежде, что увидятся вечером. Калерия, после прихода с реки, управлялась по хозяйству, кормила мать и Олежку ужином, укладывала обеих спать и ускользала из дома часа на два. Солдат сорвали с уборки урожая внезапно.
        - Дан приказ уезжать во второй половине дня, - сказал Домас, появившись раньше времени на пляже. - Пришёл попрощаться на всякий случай. Но будем ехать возле вашего же дома, думаю, что я успею заскочить ещё раз, чтоб сказать, как я полюбил тебя.
        - А если мы будем ещё в дороге с пляжа? – предположила Калерия. – Попрощаемся сейчас, чтобы нам с Олежкой не рваться и не бежать домой по жаре, раньше времени.
        - Это как? Я тебя не поцелую? Потому что при народе, ты мне даже в щёчку не разрешаешь.
        - Не только при народе, но и при детях, которых полно на пляже. Давай оставим поцелуи на будущее.
        - Но Олежку ты мне разрешишь поцеловать?
- Конечно. Олег, прерви ненадолго свои игры с мальчиками, - позвала Реля сына, когда он после очередного прыжка взобрался на борт. - Иди, попрощайся с дядей Домасом. Он уезжает.
- Ой-я! – Мальчик нёсся к ним с причала, с которого нырял с друзьями. – Дядя Домас, вы надолго уезжаете? В степь?
- Нет, дорогой мой! В этом селе наша работа закончилась. Мы едем в Казахстан – там тоже убирать хлеб надо.
- Это долго ехать надо? На машинах, да?
- Скорее на поезде. И машины туда погрузим – они с нами поедут. Пожелай мне счастливой дороги, чтоб ничего не случилось плохого. И скорой встречи всем в Москве.
- Желаю вам хорошей дороги. А в Москву вы, когда к нам приедете?
- Как только закончим уборку в тех краях, думаю, и служба моя окончится. Тебе же в Москве идти в школу, хорошо учиться, чтоб  маму не огорчать. Разреши тебя поцеловать.
- Ой, я и сам вас поцелую! – Олежка поцеловал в щёку, склонившегося к нему Домаса. Литовец взял его за талию и, подняв, поцеловал сам в обе щёки.
- Дорогой мой мальчишка! Как же я обожаю тебя! Тебя и твою маму! Как жаль, что живём не в одном городе, и редко будем видеться.
- Вы разве не искупаетесь на дорожку? – Удивился Олежка.
- Некогда. Пришёл попрощаться, а скоро в путь. Так что до встречи в Москве.
- А вы наш адрес записали?
- Мама твоя дала мне ваш адрес. И телефон. Как вернусь со службы, позвоню и вскоре приеду – мне отпуск положен. Проведёшь меня на горку?
- Конечно. Мама, ты разрешишь?
- Проведи. Я сама пошла бы, но будут смотреть за нами сплетницы. А ты его друг. До свидания, Домас. Счастливой вам дороги. Всем солдатам передай моё пожелание.
- Спасибо, вам тоже доехать хорошо до Москвы.
Калерия с тоской провожала глазами Олежку с Домасом. Они взошли на горку, и солдат наклонился ещё раз к её сыну. Похоже, наказал беречь маму. И вот Олежка идёт вниз, а Домас, махнув ей рукой на прощание, исчез из виду.
- Что, красавица, не провела свою любовь? Поцеловались бы там, наверху. Или целоваться не научил тебя вояка твой? – сказал мужской голос сзади.
Калерия вздрогнула от неожиданности и обернулась. Её новый родственник стоял почти рядом, подстриженный не под «скобу», как видела его Калерия ранее, а с современной стрижкой.
- Володя? Ты что тут делаешь и без жены? Вера говорила, что отпускает тебя лишь на ваш берег, где почти нет народа.
- Туда не интересно ходить. Я здесь купаюсь. О, а сын твой почему-то не захотел со мной поцеловаться как с родственником. Умчался опять нырять. Так может ты, загорелая, поцелуешь меня? – Внезапно ухватил Релю за талию и привлёк к себе.
Молодая женщина не растерялась и звонко шлёпнула молодого мужчину по щеке.
- Ты что? – Володя отпустил Калерию. – Я же шутя. Мы же родычи! А родным можно всё.
- Если ты женился на одной сестре, думаешь, и других будешь хватать и целовать?
- Какая ты суровая! А вот донесут твоей сестре, что ты её мужа хлещешь по щекам.
- Пусть донесут. Вера удостоверится, что я на её добро не покушаюсь.
- Что ж! Больше не стану к тебе подходить. Но ты учти, если заметишь, как другие женщины ко мне всей душой тянутся здесь, на берегу, не вздумай доносить.
- Мне всё равно, вешаются на тебя женщины или нет – пусть это волнует твою жену. И не стой возле меня, и не подходи ко мне больше.
- Смотри, ещё пожалеешь!
Володина угроза прошла мимо ушей Калерии. Она возвращалась с берега с Олежкой, который шёл немного впереди матери и общался со своими друзьями, шедшими в их край села на «футбол», как они говорили. Дети болтали о Днепре, рыбалке, хвастались мифическими или действительными уловами. Рассказывали, как плавали в «плавни» и что там видели или делали. Если бы молодая женщина не была так опечалена внезапным отъездом Домаса, повеселилась бы вместе с ними. Но она размышляла о своей женской судьбе. Почему, если Калерия не разочаровалась в литовце, как три года назад в Иване, то встречи их так резко оборвались. Почему все прежние привязанности её так редки и обрываются, не доиграв до конца хотя бы одной песни? В чём причина? – «А, может, - думала молодая женщина, - так лучше? Павел погиб, так и не успев мне признаться в любви. Признавался, лишь шутя. И кто я была тогда? Девочка, не сумевшая справится с горем и чуть не умершая вслед за любимым. Потом Слава четырнадцатилетнюю девушку, не поцеловал ни разу. Впрочем, это и хорошо. Не дай Бог, привязалась бы к нему. А так отстрадала и жила дольше. Любовь с Николаем, будущим мужем, была дольше всех – почти три года. Сумела за это время родить Олежку. Умудрилась родить от бывшего алкоголика здорового мальчишку – спасибо Космосу за это. Предсказано мне было родить в любви и в 1961 году – родила в это год-перевёртыш. Тогда же и Гагарин полетел. И ещё перемены произошли. Космос мне не только Николая выправил, отправив его служить, перед тем как нам встретиться, а спустя полтора года родить от солдата Олежку, но и много подсыпал  неожиданностей. Впрочем, если вспомнить, то я была предупреждена о встрече с Николаем. Его показали мне трезвым и сделали его таким задолго до встречи со мной. И всё это Дед постарался. Думаю, что и в Москву он завёз меня с Олежкой. Хотел наш дорогой Пушкин, чтоб жили мы в том городе, где он родился. Чтоб ходили с сыном по местам, где ступали его ноги. Голову разбили мне родственники Николая – это должно было произойти. «Ушла» я от родных Николая, потратив на них немало нервов, и крови они моей испили. Мало им моей крови досталось, но каждой каплей они давились.  Если бы не Дед, то убили бы родственники. Он как-то смягчал все удары, которые выпали на мою долю не только в Москве. Но и раньше – от мамы «дорогой». Уж она надо мной поиздевалась, когда отказалась учить после десятилетки. Выучила Веру на громадные деньги, которые посылала своей студентке. Гордилась Верой и всячески её восхваляла перед людьми. И что получилось из той дочери, с которой мама мечтала доживать свои годы? Отчитывала меня, если я, в гневе, кричала ей, что о старости своей мама не думает:
- «С Верой лишь вижу себя, когда стану немощной. Ни с кем из вас, даже не мечтайте, жить не буду!» И вот Вера, отучившись, уезжает на прекрасный остров Сахалин, где прожила в большом городе три года. Вернулась оттуда ко мне, в Москву, желая подлечиться и остаться в столице. Не получилось ничего, хотя была такая возможность, если бы вышла замуж за журналиста, которого привёл к ней, в больницу Верин же ловелас Рудольф. Но нет! Поборола Верина влюбчивость в алкаша, с которым почти месяц увлекались выпивкой и, возможно, постельными делами. Как хвалился сам Рудольф передо мной – в этом деле он большой дока. Но этот хвастун ни сам не женился на Вере, ни журналисту не дал, ушедши с разгневанной красавицей в глубокие заросли весеннего леса. Вера думала, что я брошусь её прописывать в Москве. Да, я тратила своё время на не любимую сестру, доставая ей деликатесы, и ходя с ребёнком в больницу. Но прописывать её, даже если бы у меня были такие возможности, не стала бы, помня, как они унижали меня с мамой в детстве и юности. Как оскорбляли «Дикарку» своими обносками, с «барского плеча». И вот Вера вернулась к маме в богатое украинское село. Приехала «умирать», чем и доводила «любимую мамочку» до белого каления. Представляю, сколько крови они испортили друг другу, две эгоистки, собравшиеся в одном доме. Вот мама и пожила с Верой, о чём мечтала. Так насолили две эгоистки в доме, что и теперь там солью пахнет. И серой от Веры. Удивляюсь, как это молодой муж не унюхал, что от его жены попахивает тиной и болотом? Но хватит о неприятных мне людях! Что это я с Домаса переключилась на маму и Веру? Неужели потому, что он всякий раз расспрашивал у меня о моей семье. Бывшей семье. Надо мне прекращать сюда ездить. Теперь моя семья Олежка и, возможно, Домас, но это уж как сложится. А насчёт приездов сюда мне и Олежке, то те же деньги, которые я вкладываю в свою ненормальную семейку, я стану тратить на поездки по Союзу. Ведь мне Дед ещё в детстве говорил, что каждый из моей семьи меня жутко разочарует. Так и случилось. Все – даже Валя и Лариса – их  Реля когда-то спасала от мамы и Веры, то есть от смертей, которые Вера с мамой пытались им устроить. Когда сестрёнки подросли и стали довольно забавными, мама, кажется, их «полюбила» - уже не желала хоронить. Но Вера ещё долго лелеяла мечту послать «малявок», как она говорила в Могилёвскую губернию. Но когда  я, в одном платье, ушла из материного и такого неласкового ко мне дома, Вера, приехав, на каникулы домой из славного города Одессы, вдруг увидела в подросших сёстрах, таких же алчных как она, и, стало быть, «помощниц» ей в травле бывшей Дикарки. Не знала мамина «красота», что это была уже не «травля». Вера однажды себя потешила тем, что отобрала у меня полтысячи на пальто, которые мама собиралась мне выслать. И выслала мама мне на воротник и рукава. Вера думала, что я на эту сумму лишь куртку смогу купить. Но оставшуюся сумму на пальто я смогла, с помощью подруги Жени набрать из нашей нищей зарплаты. Вот вспомнила о Жене! Как она, моя верная подруженька? Уехала из Симферополя и не ответила мне на письмо. Но ведь и я не писала несколько лет, пока Олеженька болел, и адоптировались мы в Москве. А как прошёл туман, вспомнила, оказалось, и Женя уже не в Симферополе. Куда уехала? Что с ней произошло? Надеюсь, не видела страшных родных своего мужа, которые ей голову «по нечаянности» разбили. Женечка! Как бы я сейчас с тобой поговорила о нашей жизни. Помнишь, как мы мечтали родить наших детей? Я-то знала, кого мне Бог в сыновья предназначал – вот этого беловолосого мальчика. Но вырастет Олег, и  мы с ним поменяемся цветом волос. Я окончательно поседею – от этих шикарных, как говорят прядей седых, перейду на просто седые. И не стану краситься как мама – буду гордо носить раннюю седину. А Олег станет тёмным кудряшом. Кудрявые волосы природа оставит и мне»…       
Все мысли Калерии – приятные и не очень – прервали возгласы мальчишек:
- Ой-я! – усилил голос Олежка, чтоб мать слышала. – А тут и, правда, играют в футбол!
- Говорил я вам, - начал местный мальчик на русском языке, но сбился на украинский, - що играють сёгодни наши, Львочане с Каховскими. Гайда, ребята, места занимать, если есть где сесть. Олежка, ты с нами?
- Нет, хлопцы, идите, а я домой зайду и потом приду к вам.
Когда мальчишки пошли к сидячим местам по краям стадиона, Калерия спросила сына:
- Ты, наверное, есть хочешь, что не пошёл с ними?
- Поесть и в туалет сходить – не на стадионе же это делать. Некоторые приезжие делают это в кустах, что в другой стороне от нашего дома. У нашего забора никто не гадит.
- Зато в прошлый наш приезд во Львово, объедали вишню и шелковицу у бабушки.
- Футболисты и их болельщики и в этом году немало веток сломали, из-за того, что спешат нарвать вишни, пока никто не видит. И тянутся же из-за забора и не только вишни рвут, но и ветки ломают. Бабушка ругает приезжих за это, но им же надо рот смочить – так они говорят.
- Конечно, ехать горожанам в село интересно, но взять купленных фруктов в дорогу или хотя бы воды в фляжки, не догадываются. У многих в Каховке и сады есть.
- Украинцы такой народ – это бабушка говорит – что «раскрывают рот» на чужое добро, с удовольствием. Им фрукты и ягоды из чужого сада вкусней кажутся.
- Это известная истина, что чужое – всё вкусней.
- Ой-я, мама, смотри, дядька Витька бегает в команде.
- Ясное дело. Как убирать хлеб с полей, надо солдат вызывать – местные  бездельники только кушать дары полей, предпочитают. Зато гоняют по полю мяч. Смотри-ка, сколько тут бездельников бегает, вроде Витьки.
- Да. Большинство из этих дядек не работает в колхозе. А где-то в карьере или в Берислав уезжают на заработки. Дядька Витька тоже работал в начале лета в Бериславе и заработал много денег – больше ста рублей.
- Да что ты! Витька заработал такие деньги? Это две моих зарплаты.
- Это три твоих зарплаты, мама, - показал сын, что считать умеет. - Потому что денег он заработал не сто, а сто пятьдесят рублей. Но не донёс их домой. Приехал пьяный из Берислава, и говорит тёте Вале: - «Валюха, бери топор, руби мне голову. Обокрали твоего мужа». Но бабушка и тётя Вера сказали, что его не обокрали, а пропил, наверное.
- Вот ведь беда с ним Вале – корми тунеядца. Подозреваю, что денег у него и не было.
- Он и не работал, наверное – делал вид, что отправляется на работу, а сам на берегу спал.
- А мы его ещё спасали с Домасом.
- Но я тебе не досказал, мама. Тётя Валя не взяла топор и голову дядьке Витьке не отрубила, - мальчик сказал это с таким сожалением, что Калерия улыбнулась. – Вот ты бы, мама, отрубила своему мужу голову, если бы он «потерял» деньги или пропил их?
- И садиться за негодного человека в тюрьму, да?
- А за это разве сажают, если он сам просил отрубить ему голову?
- Разумеется, сажают. Но я бы с таким как Витька, жить не стала. Разошлась бы в первый год, чтоб детей от него не рожать. Мне бы одного ребёнка хватило, что жить вдвоём, без такого мужа. – Калерия с содроганием вспомнила, что мать ей рассказывала о мёртворождённом мальчике Валей. Она испугалась, что Олежка тоже может знать о том, но сын помнил другое. 
- А наш папка тоже пьяница. Только пьяный приходит меня навещать. И подарков не приносит, как другие папы, которые с детьми не живут.
- Не грусти, родной мой. Я тебе подарки делаю, когда мы ездим с тобой по разным городам. Одна такая поездка стоит сто игрушек даже самых дорогих.
        - Но ты и игрушки и книжки мне покупаешь! – возразил сын.
        - Это само собой, дорогой. Но самое замечательное – наши поездки будут. Особенно, если сумеем фотографироваться в них, - Калерия уводила разговор от жадности отца Олежки.
        - Конечно. Потом откроешь альбом и вспоминай, где были, чего видели.
        - Да. А для этого нам надо фотоаппарат купить – самый дешёвый. Мне бы хотелось тебя снять, когда ты в школу пойдёшь. Это будут фотографии на всю жизнь. Но, - вздохнула она, открывая калитку, - вот мы и дошли. Шагай в туалет, а я пока ужин наш достану и разогрею.
        - Да, мама. Хорошо, что мастер починил бабушкин холодильник, тебе в погреб не лезть.
        - Холодильник – это просто подарок. Надо нам с тобой будет купить, хотя бы маленький.
        - С холодильником можно не бояться, что продукты испортятся.
        Олежка пошёл по дорожке в саду, к заветному домику, а Реля зашла на кухню и застыла.


                Г л а в а   23.
 
           - «По причине вероятности, вспомнишь гадости, получай неприятности!» - Молодая женщина застыла перед столом немытой посуды.   
         - Мама, кто это к нам в гости заскочил так удачно? Всё, что я готовила на три дня на вас, себя и Олежку, смели. Ещё и посуду мне немытую оставили. Кто так облагодетельствовал нас?
        - Ты разве не видела, что на стадионе играет команда наших игроков против приезжих? И там же родственник наш бегает, съев для бодрости все твои котлеты. – «Это, - изрёк Витька, - мне для быстроты бега».
        - А кто это Витька? А, это «утопленник», которого мы с Домасом вытащили из объятий Днепра неделю назад?
        - Да, зятёк хвастался этим. Сказал, что если бы не вы, его давно бы не было на свете.
        - И вместо благодарности его жена не позвала нас с Домасом и не угостила чем-то вкусным, а привела своего обожаемого сюда, и дала ему уничтожить то, что я наготовила на всех нас на три дня?
        - Витька жрал в три горла твои котлеты и облизывался, но один и он не смог бы столько съесть.
        - Ему помогала Валя и, может быть, малышка Лариса? Но и она не могла столько проглотить. Маленькое горлышко не позволило бы, - предполагала, в гневе, Калерия.
        - Что ты издеваешься, Реля, над племянницей? Да она одну котлетку едва ли съела. Зятю помогали его соседи – Сердюки. Пришли смотреть на футбол и болеть за Витьку сосед, его жена и двое их детей.
        - Оп-па! И эта вся  праздная толпа навалилась на приготовленную мной еду? Как хорошо, мама! Я два часа стояла за мясом возле вашего местного ларька. Пока его привезли, пока разрубили, пока продавщица отварила всех своих знакомых и родных, которые рвались без очереди.
- Да, Реля, здесь такие нравы. Но что ты их по рукам-то не била? Я, лично, никогда, никого без очереди не пускаю.
- И зная ваш нрав, они при вас без очереди не рвутся. Скорее вы без очереди пройдёте. Но моё терпение местные женщины испытывали. Не драться же против них. Скорее я бы мужьям их по мордам надавала, если они хоть чуть похожи на Виктора. Но продолжаю воспоминания как я, получив это вожделенное мясо, приплелась, по жаре, домой и в жаре же в маленьком коридорчике, готовила ещё несколько часов борщ. И прокручивала сквозь мясорубку мясо, чтоб котлетки эти сделать. Потом, сдыхая от жары, поплелась на берег, чтоб искупаться. А, вернувшись, застаю всё жадно уничтоженным, и посуду не вымытой.
- Не ругайся, Реля. Это же Сердюки пришли к тебе, чтобы ты им разрешила приехать к тебе в Москву, на несколько дней, чтоб город посмотреть, который ты так любишь.
- Я Москву обожаю, но не хочу, чтоб  такие гости, как Сердюки ко мне приезжали.
- Это ещё почему? Они тоже стремятся посмотреть столицу нашей Родины, как говорят.
- Для того чтоб увидеть мой красивый город, в вашем Львово некоторые люди работают,  до седьмого пота, на полях или на ферме. Потом им, как примерным труженикам, выделяют путёвки в Москву или в Киев, на несколько дней. Всё оплачено – гостиница, питание, экскурсоводы, автобусы. Их встречают, расселяют, возят по Москве или Киеву, всё показывают.
- Но, Реля! Во Львово пять тысяч народу. Не могут же всем дать путёвки. А другие тоже хотят посмотреть.
- Правильно, - сказал Олежка, входя, и моя руки. – Тогда гости приезжают в Москву и садятся на шею москвичам – пои их, корми, води по Москве – ещё и недовольные уезжают. – Всё это Олежка мог наблюдать по соседским гостям. Калерия удивилась, что сын так тонко чувствовал настроение приезжающих и принимающих. Или Марья Яковлевна так ворчала, провождая своих настырных постояльцев.
- К вам приезжали уже? – заинтересовалась Юлия Петровна.
- Нет. Это к соседке нашей приезжают и садятся на шею, по её словам, - ответила Реля. – Это, действительно, очень неприятные люди, с которыми надо ходить в туалет, в ванную, потому что они смыть за собой не могут или мочатся мимо унитаза. В ванную, потому что горячую воду надо через нагреватель пускать – гости этого не могут. А если сами пытаются, могут весь дом взорвать, потому что у нас газ воду греет. Да ещё их корми, пои, потому что в столовые им зайти «не охота», как они считают. Вот таких гостей вы нам пытаетесь навязать, мама?
- Разве это я? Это Валя хотела вам навязать своих соседей.
- Я вижу, что и вы стараетесь. Иначе не дали бы всё, приготовленное мной с таким трудом, уничтожить.
- А что, мама, у нас и есть нечего? – догадался Олежка. – И кусты с малиной кто-то сильно объел, хотя они не растут со стороны стадиона. Это не болельщики – им не добраться.
        - Валя с соседями, наверное, закусывали, - догадалась Юлия Петровна. – Но я им малину не советовала есть, зная, что у Вали и Сердюков своей малины достаточно.
- Да, - сказал Олежка, – у них много малины – что в одном, что в другом дворе. Но мне они не очень разрешали её есть, если я забегал к тёте Вале. Чуть-чуть, чтоб и другим досталось. Но у нас оборвали даже недоспелую ягоду. Вот это они наелись нашей малины.
- Да, родной. Видишь, тётя Валя, привела к нам гостей и своего мужа – любителя чужих котлет, чужого борща и даже чужих ягод, когда своих много. Всё сожрали! - Калерия не могла сдержаться от гнева. – Сейчас пойду на стадион и вытрясу из их желудков всё, что они уничтожили. Как, мама, вы благословляете меня на подвиг?   
- Ты думаешь, Реля, что это я им разрешила всё съесть?
- А то они без разрешения устроили здесь обжираловку? Витька, который вам руку сломал, вообще не должен переступать порога этого дома. Но, как видно, он, вместе с соседями принёс вам бутылку вина, и вы расплавились. А, может, хотели меня довести до белого каления, за то, что я приехала и ухаживаю за вами? То, что должна была делать Валя, делаю я. И она имеет наглость ещё мне, измученной вами, приводить своих гостей, чтоб они у меня всё уничтожили.
Не слушая возражений матери, Калерия быстро пошла на стадион, визжащий от восторга или выражающий свой протест. Бегун в голубой майке – а это был Виктор, забил в ворота первый гол. Но это был гол в ворота своей команды. И бегающий судья этот гол, как положено, засчитал противникам Львовчан. Трибуны гудели.
- Браво, Витя! – Закричала Калерия, дойдя до скамеечки, где восседала её сестра, со своими соседями. – Забей ещё гол в свои ворота! А потом подерись с противниками, что они ваши ворота от тебя не защищали. Котлеты, которые ты сожрал у тёщи, должны сработать.      
 - Калерия, ты что? – Валентина, которая решила, что сестра помогает её мужу играть, поняла, что помощью тут и не пахнет. – Ты не то кричишь. Ругать надо судью.
- Да что ты! А я бы судье орден дала, потому что правильно гол засчитал. О! Ещё гол в свои ворота. Вот это напор! Или это уже противники активизировались? Давайте, гости! Забейте  ещё этим «игрокам». Они чужих котлет объевшись, пришли бегать, отяжелели.
- Калерия, помолчи. Что ты позоришь Витьку? Ему же мама разрешила подкрепиться перед матчем. Ну, съел у мамы несколько котлет!
- Не несколько, а два десятка. И что? Мама одной рукой эти котлеты готовила полдня?
- Ты готовила, но мама же разрешила. Мы ей вина принесли за это.
- А может, не надо спаивать мать, а дождаться того человека, кто у плиты жаркой стоял? И твой муж, идя на игру, не знал, что есть надо дома? Пока дошёл до стадиона, пища бы усвоилась. А то выскочил играть, нагрузив желудок чужими котлетами. И я ему к каждой ноге привязываю котлеты как камни. Гляди-ка, проклятие моё работает. Упал заядлый футболист. Ногу, наверное, сломал или ушиб? Беги скорей, надо обжоре помощь оказать.
- Что ты меня позоришь! Витьку поднимут и без меня. Я же с соседями пришла, которые к тебе в Москву хотят приехать.
- С соседями? Это вы? – Калерия, не сдерживая гнева, поклонилась в сторону Валиных соседей. – Хотите в Москву – надо было меня в гости позвать, и стол накрыть. А не ко мне приходить и уничтожать то, на что я потратила полдня в жарище. И готовила на три дня нам, троим. А вы нас даже без ужина оставили. Спасибо вам большое! Не угодно ли вам пройтись сейчас к дому нашей мамы, и помыть за собой посуду? Валя, бери своих соседей, отправляйтесь убираться за собой. А мы с Олежкой пойдём в столовую, может, там нас накормят, уже за деньги, а не бесплатно, как удалось поесть вам. Но где же мой голодный сын? А, вон он ждёт меня на дороге в столовую.
- Столовая закрыта, - сказал кто-то из зрителей, видимо сочувствуя Реле.
- Да что вы! Тогда пойду по селу побираться. – Калерия направилась к Олежке вдоль рядов.
- Реля, да разве у мамы нечего больше приготовить на ужин? – Валя пошла за ней.
- Все продукты, которые я купила утром – я приготовила, вы съели. Но если ты думаешь, что у мамы в холодильнике магазин или ларёк, найди продукты и приготовь. Верни нам хотя бы еду на ужин. А мы пойдём, прогуляемся с сыном. Утихнет мой гнев, вернёмся. Если нас где-нибудь не накормят, надеемся на твою стряпню. Хорошо бы ты купила у соседей творог и сделала сырники.
- Боже! Кто же идёт на стадион с деньгами? – Подойдя близко к сестре, шепнула Валя. Она не  отставала от Рели, будто провожая.
- Возьми у мамы, как это ты делаешь часто для своей семьи и не возвращаешь долги. – Так же тихо ответила Калерия. – Тем более, сейчас мама даст безвозвратно, потому что ей тоже захочется поужинать. Приготовь ужин, накорми маму, потому что я устала ей угождать и работать за чужие грехи. Хорошо бы ещё ты вернула ту пищу, которую я приготовила на три дня.
- Как ты считаешься, Реля! – обиделась сестра.
- Почему бы, не посчитаться? Ты приводишь людей, совершенно мне не нужных, и вы уничтожаете пищу, приготовленную  мной, с большой затратой сил и денег, надо сказать. Я же хожу мимо твоего дома каждый день на пляж. Ты хоть раз махнула рукой – зайди, сестричка, отведай рыбки, которую наловил мой муж, спасённый тобой.
- Так Витька же говорил, что тебя надо отблагодарить с Домасом за то, что спасли его.
- И вместо этого, ты приводишь его и своих соседей на мою еду – это благодарность? Или в вашем селе все так делают? Хотят сказать спасибо человеку, приходят к нему и уничтожают всё, что на глаза попадётся. В ответ не получают ли хорошей трёпки? Я имею в виду ссадины, синяки.
- Так и дерутся во Львово часто родственники. Может, же из-за такого нахальства, что мы тебе учинили. И ты же Витьке синяков наставила своими выкриками. Ты думаешь, он зря упал? Никогда же падал. Это его «уронили» из его же команды, услышав, что он ел перед игрой. 
- Теперь на каждой игре он будет падать  и калечиться, – пообещала Калерия. – Стыдно, что тридцатилетний мужчина, нигде не работает и пьёт, сидит на шее у жены, но играет в футбол. Позорище то, что он сделал, придя к покалеченной им тёще.
- Ты его уже за это опозорила на всё село. Теперь люди будут болтать, что он, набив брюхо, бегал и загонял мячи в свои ворота. Но я тебя хочу спросить за Сердюков. Ты их простишь и примешь в Москве, на несколько дней? Хотят же посмотреть столицу нашей Родины.
- Я рада, что люди хотят посмотреть Москву. Но у меня же очень тесно, ты была у меня и должна это помнить. И если ты знаешь, что наша мама, поехав в Ивановскую область, когда оформляла пенсию, дала мой адрес нескольким родственникам, которые им воспользуются, уверяю тебя. И приедут незваные, хотя могли бы предварительно письма написать. Я бы им ответила, что не могу, в нашей маленькой комнате, принимать гостей. И объяснила бы почему. 
-  Наша Петровна и мне говорила, что дала адрес твой. Я её поругала за это. У тебя же тесно, а станут приезжать колхозами. Родственников очень много в Ивановской области.
- Вот! А сама мне хочешь навязать Сердюков. - Калерия остановилась, не дойдя до сына, который тоже о чём-то спорил с местными ребятами. - Кроме ужасной тесноты, от которой волком завоешь, если приедут чужие люди, ты ещё вспомни, что Олежка пойдёт в школу. Его надо провести рано утром, накормить перед занятиями. И я буду работать в больнице, в которую тоже надо бежать, сломя голову – опаздывать нельзя. Какие гости, которых надо будет тоже по утрам кормить. Да и вечером они не откажутся от ужина. А когда мне всё это готовить?
- Ты всё же выучилась на медсестру? – Валя пыталась отвлечь Калерию от рассуждений.
- Да. И заметь без всякой помощи со стороны мамы. Ты же тянула с матери и Веры на свою учёбу. Теперь Лариска тянет, хотя учится за счёт государства, на всём готовом.
- Да, их же одевают и кормят в училище.
- Их кормят и одевают, - подтвердил подошедший Олежка, который оставил мальчишек, увидев, что Реля двигается в его сторону. – Но, уходя от нас с мамой, Лариса не забыла украсть у мамы единственный костюм, в котором мама ходила в театры. И красивый, модный шарф тоже уговорила уйти с ней в общежитие.
- Ой, Боже! Я дам тебе, Реля шарфик, если Лариса украла твой.
- Это не тот шарфик, которым ты думаешь, шею закутывают при холодах. Это модный, иноземный шарф – длинный и широкий – сделанный из мохеровой шерсти. Этим шарфом кутаются женщины на праздниках, в театрах щеголяют в этих шарфах.
- И что Лариска гуляет в этом шарфе украденном?
- Нет. Она – добрая девочка – разрезала этот  шарф пополам, и с подружкой сделали себе модные шапочки. Конечно, я могла бы пойти в милицию и заявить. Ларису бы живо выгнали из училища и из Москвы. Но, как видишь, стерпела. Как, по-видимому, придётся смириться и с твоей наглостью. Но Сердюков я в Москве не приму. Есть у них возможность приехать в Москву по путёвке – тогда будут жить в гостинице, кормить их будут три раза в день, возить по Москве, но за путёвку надо заплатить деньги.
- Да где же они столько денег возьмут? Путёвка же дорогая.
- Для этого надо копить деньги. А не ехать, по дешёвке, и садиться людям на головы. Кстати сказать, эти дешёвые приезды ничего не дают людям в познании Москвы.
- Да они и не стремятся к глубоким знаниям – увидят Москву и ладно.
- Не очень «ладно»! – возразила Калерия. – Потом говорят: – «А что ваша Москва! Шумный город и только». Меня это бесит. Перед тем как куда-то ехать, я стараюсь читать книги о тех местах, и уже говорю местным людям, что места их прекрасные и интересные тем-то и тем-то.
- Но это, Калерия, ты книги такие находишь. Нам же некогда книги искать в библиотеках. Да и не найдёшь, тем более про Москву.
- Разумеется, тебе, учительница, некогда ходить в библиотеку – лучше на стадион. Как же ты собираешься учить детей? Кроме библиотеки, куда ты их будешь посылать за добавочными знаниями? И вот тут я заступлюсь за сельские кладовые книг. Я о Москве, о Киеве, о Львове, о Польше, Литве, и других странах и городах, об истории всяких замечательных мест, читала ещё девочкой, в Маяке. Потом искала подобные книги в Качкаровских двух библиотеках, где мы жили. Лишь в Чернянке, быть может, не так резво ходила за книгами и то потому, что голодала в том красивом селе, когда заканчивала десятилетку.
        - Мама же и нас тогда не очень кормила.
        - Вспомни, вы с Лариской, как открылись мне перед отъездом из дома, мамины тайники, в которых она прятала вкусные продукты от выпускницы, разоряли. Так что питались вы неплохо. О сестре, сдающей экзамены, ни разу не подумали, чтоб её чуть подкормить. Подвожу итог нашей беседе. Вы, мои младшие сёстры – Валя и Лариса – при вашей наглости, хорошо жили тогда, когда я голодала. Умеете жить и теперь – дерёте с мамы при помощи крика на неё. Мало того, привыкли, что я вам, маленьким, еду свою отдавала, так вы и теперь используете меня. Лариса, прожив несколько месяцев с сестрой, уходя, как мы выяснили с тобой, обокрала Рельку. Ты, вместо того, чтоб позвать сестру и накормить за своего спасённого мужа, пришла к маме с компанией и без меня уничтожила всё приготовленное не для вас.
        - Божё! Я и не знала, что ты так умеешь ругаться, Калерия.
        - Вы с Лариской из любой гадости, которую то она, то ты делаете мне, передрались бы.
        - Чего это мы передрались бы? – оскорбилась Валя.
        - Оставляю тебя додумать, из-за чего бы вы наставили синяков друг другу, учительница. А мы с  сыном пойдём, побродим по селу.  Что, Олег, пойдём искать по Львово, где нас накормят?
        - Да, мама пойдём к тёте Вере. Может, она нас накормит, услышав, что твою стряпню всю съели, как хорьки, не спросив разрешения. О! Ещё забили гол гости. Видно все игроки, как дядька Витька пришли на поле объеденные.


                Г л а в а  24.

        Вера встретила сестру с сыном у забора, как и в первую их встречу:
        - Вообще-то я высматриваю Володю. Где-то мой муж задержался. Но и с вами  рада буду поговорить. Заходите. – Вера прошла к высокой калитке и открыла её мудреный замок. – Выше ноги, у нас тут перекладина.
        - На стадионе, наверное, дядя Вова - предположил Олежка, переступая через препятствие, сделанное, как подумала Реля, для защиты от воров или от непрошеных гостей. – Там  сейчас много народу. Играют же с футбольной командой из города Каховки.
        - Володя на стадион не ходит – это не в его характере, - возразила Вера.
        - Твой муж не играл в футбол? Даже в детстве? – Реля, ошарашенная хитрейшим замком, которых  не встречала в сёлах, разглядывала богатый двор. Здесь всё говорило о  достатке и богатстве. Даже запах из сараев, где находилась, видимо, не одна свинья, целое стадо, не считая коровы и телят, подтверждал её мысли. Кролики шевелились в клетках во дворе. Куры, прогуливались сытые, готовые сесть на насест.
- «И ко всему этому, - подумала  Калерия, вспомнив своё, проведённое в бесконечных трудах детство, - Вера не прикладывает своих холёных рук. Хозяйство висит на свекрови. Барыня наша рук не испачкает, зато ест за двоих. Ишь, как поправилась, уйдя от матери». 
- Про детство Володи не спрашивала. А после свадьбы я ему запретила. Там же дерутся, после матчей. Могут так покалечить, что родные не узнают.
- Сегодня тоже, наверное, будут драться. Дядька Витька влепил первый гол в свои ворота. А когда мы уходили, игроки из команды Каховки ещё два гола навесили, - делился новостями Олег.
- Вот. А наши сельчане, насколько я помню, на своём поле редко уступали. Будет драка. Уж сколько я их видела, живя возле стадиона. Теперь блаженствую на тихой улице.
- И с водой, - добавила Калерия. – Мне, чтобы сварить обед, надо к соседям ходить с вёдрами к колодцу кланяться. А тебе приготовить обед или ужин – вода во дворе, в кране.
- Добавь ещё, что эту воду, которая в августе на Днепре цветёт, приходится процеживать. - Ехидно сказала Вера, давая понять, что вода им тоже достаётся с некоторым трудом. - Да вы проходите в дом, я тебе, Калерия, свадебные фотографии покажу.
- Спасибо, но мы к тебе голодные пришли. Не накормишь ли ужином, прежде чем фотографии предлагать?
- Это в русских народных сказках, до которых ты была большая любительница, сначала сажают за стол, кормят, поят. Здесь, на Украине, не так.
- Вот тебе раз! – сделала вид, что удивилась Калерия. – Насколько я помню, ты пришла к матери, а заодно и мужа мне показать и в первую очередь села за стол. Или я ошибаюсь?
- Так ты же привезла колбасы – это мама нам с Володей сказала – вот я и села за стол, чтоб угостили.
- А теперь, тётя Вера, мы к вам пришли голодные, - подал голос Олежка, - входя вслед за хозяйкой в коридор. – Разрешите и мне с мамой сесть за стол, чтоб вы нас накормили.
- А твоя мама сама не готовит разве?
- Мама приготовила на три дня нам вместе с бабушкой, но пришла тётя Валя, привела с собой своих соседей и съели всю мамину готовку.
- Вот это Валя может. Поэтому, хоть мы живём недалеко друг от друга, я ей не разрешаю переступать через калитку. Говорю, что есть у нас обед или ужин, но не про её честь. Как это ты, Калерия, разрешила своей бывшей подопечной сесть себе на шею? И её милому мужу.
- Они наскоком уничтожила наш ужин и еду на три дня. Нас с сыном не было дома. Конечно, я бы не позволила так пировать. Тем более, что шли из дома на стадион и голодные. Анекдот.
- Да ещё вели с собой стадо Сердюков, - добавил Олежка. – Те и вовсе шли не на стадион, а попроситься к нам, в Москву, приехать.
- «Стадо Сердюков», это где ты так научился говорить? – изумилась Реля.
- Это ребята мне так сказали, услышав, как ты, мама, опозорила дядьку Витьку на стадионе.
- Об этом мы поговорим с тобой, но не на голодный желудок, - улыбнулась мать.
- Уж не думаешь ли ты ругать своего потомка? – вмешалась Вера. – Подметил он здорово! И если бы у меня сейчас был ужин, я бы вас накормила. Но, увы! Мы с Володей тоже собирались в гости пойти, к его другу. Так что, не обессудьте.
- Ну что ж! Я, признаться, и не мечтала, что ты нас накормишь. После твоего приезда в Москву, на лечение – и когда ты полгода сидела у меня на шее, в отношении хождения к тебе и ношения всяких вкусностей.
- Вкусные продукты ты покупала на мои деньги! – перебила Вера.
- Ещё не хватало, чтоб за свои я тебя кормила. Хватит того, что я, дура, половину дня не работала, а моталась по магазинам в поисках продуктов для тебя. И, стало быть, получала вдвое меньше, чем могла бы заработать.
- Я бы заплатила тебе второй нищенский твой оклад – это где-то рублей сорок-пятьдесят? Но ты не прописала меня в Москве – вот и я не стала раскошеливаться.
- Но это был должок, о котором мы с тобой говорили. И ты обещала мне эти деньги отдать. А что касается прописки – ты же жила в городах и знаешь, что даже в простые города не прописывают по желанию барышень. Ты не маленькая девочка, чтоб мне тебе толковать, что я не работаю в Моссовете, и не имею возможности никого прописывать. И хватит спорить! Не надо морочить мне голову. Зажала мои деньги, как ты всегда это делала, Небо тебя покарает. Догадываюсь даже как, но говорить с тобой больше не хочу ни на какие темы. Пойдём, Олег, - Реля развернула сына, и они вышли из дома, направились к калитке.
- Подождите, - выскочила вслед Вера. – Я, пожалуй, накормлю вас, но ты, Калерия не напускай на меня новые беды. – Старшая сестра явно фиглярничала
- Мама, тётя Вера нас накормит. – Олежка взял мать за руку.
- Пусть сама давится, жадина. Знаешь, как открывать эту калитку?
- Да. Сейчас, - Олежка открыл мудреный засов и обернулся к тётке. – Спасибо за хороший ужин. А свадебные фотографии пусть рассматривает кто-нибудь другой. – «Как старая тётка выходит за молоденького мальчика», – так говорили люди на вашей свадьбе с дядей Володей.
- Ты, маленький паршивец, весь в мамочку. - Вера подошла к калитке, чтоб захлопнуть её за гостями. – Вот уж никогда не думала, что племянничек такое ляпнет.
- Я не паршивец! – возразил Олежка. – А вот вы посмотрели бы на вашего мужа, как он на пляже с молодыми девицами обнимается.
Вера не знала, что ответить, но и Калерия была поражена. Когда отошли немного от дома «гостеприемной» сестры, она спросила: - Ты сам видел или тебе мальчики сказали?
- Не мальчики, а девочки. Одна девочка пришла к нам, когда мы с ребятами прыгали с баржи  и говорит: - «Вы гляньтэ, як Володя Коломиец цилуется со своей старой любовью». И все посмотрели – это было как в кино. Дядя Володя с этой дамочкой думали, что их никто не видит.
- Олеженька, - Калерия взяла сына за руку, - больше никому не говори, что ты видел.
- Я никому бы и не сказал, если бы тётя Вера нас не выставила голодными. Барыня пришла к бабушке и села сразу за стол – кормите её. А у самой полно еды, но никогда не пригласила меня, если я мимо двора их шёл, чтобы покормить. И ведь я тоже голодал у бабушки, пока солдаты не приехали.
- Родной ты мой! – У Калерии навернулись слёзы на глаза. – Больше я тебя не отпущу к бабушке. Ведь и раньше я везла тебя, везла тушёнку и сгущёнку, я уж не говорю о гречневой крупе, которой в Украине никогда не видела в продаже. И в этом году, отправляя тебя с Ларисой, тоже передала с ней продукты, чтоб ты не голодал. И посылку отправляла.
- Ну да! Бабушка получила посылку и две банки тушёнки отдала тёте Вале – её Витька же тоже ест мясо прямо из банки. Третью банку он, не стесняясь, у бабушки съел.
- Всё сами ели! А тебя никто не думал кормить! - с горечью констатировала Реля.
- Так когда! Тётя Валя, видишь сама, носится за мужем своим. Если его нет дома, она прямо изводится. Вместо того, чтоб по библиотекам ходить учительнице этой, она игру  в футбол своего балбеса идёт на стадион смотреть. И каждый раз заходят к бабушке, «поисты».
- Конечно. Если и приманка есть в виде консервов и моих приготовлений. Вот тунеядцы! Но где нас с тобой накормят?
- А у тёти Лили. Ты знаешь её? Лиля Степановна – она раньше возле бабушки жила.
Калерия живо вспомнила Лилю «упитанную», как говорила мать, но довольно статную женщину. Муж у Лили важный, с небольшим животом, обожал жену, в разговорах, по определению Юлии Петровны, «к месту, и не к месту» хвалился ею – хозяйственной и домовитой. Тогда Лиля не работала, управлялась только по дому, и своим мужем-управляющим. Но как знает  эту семью Олежка, Реля решила узнать через вопросы.
- Это которая была замужем за заместителем председателя колхоза? Он полный мужчина?
- Ну да. Ещё он приезжал на машине и привозил продукты тёте Лиле. И она с дочкой Галей быстро, чтоб люди не видели, заносила всё это в дом. Но бабушка видела и тогда тётя Лиля и ей давала помидор, огурцов и синеньких, кабачков.
- Помню. Ящиками дары полей и не только их возил. Всё же дармовое. Но и бабушка твоя делилась с тётей Лилей сметаной и сливками, которые она выписывала в колхозной конторе, но брала на маслобойне больше, чем положено.
- Это ей давали больше, по блату. Да, бабушка делилась с тётей Лилей. Ей же и давали, наверное, больше, зная, что она поделится по-соседски. - «Лиля жила, как сыр в масле купалась» - это бабушка говорила. И вдруг тётя Лиля мужу изменила. Он её выгнал или она сама ушла – не помню.
- В их семье же девочка была, - вспомнила Калерия. – Красивая девочка – почти девушка – Галей зовут. Она с кем осталась – с папой или мамой?
- С Галей самая интересная сказка. Оказывается эта девушка не родная тёте Лиле. Галю эту – совсем маленькой – подбросили в семью мужа тёти Лили.
- Как это в семью мужа? – удивилась Калерия.
- В семью тёти Лили и её мужа. Поняла?
- Лили Степановне с её мужем подбросили ребёнка? Получается Галя ей не родная?
- Нет. Но тётя Лиля её выхаживала с пелёнок. Галя родная дочь мужу Лили Степановны.
- Получается, какая-то женщина родила от мужа Лили Степановны и отдала дочь им на воспитание? – Калерия вспомнила, она догадывалась, что Галя не родная Лиле,  но ей интересно было послушать, как расскажет сын. В устах ребёнка иногда знакомые события звучат по иному.
- Бабушка говорит, не отдала, а подбросила. Лиля Степановна и растила эту девочку. А сама, почему-то, детей не имела. Тогда изменила мужу и сразу забеременела. – Олежка явно говорил это, со слов бабушки – Калерия слышала интонации своей матери. - Муж её был рад, думал, что от него ребёнок. Растил сына с гордостью – всему селу хвалился, что у него наследник появился. Некоторые мужчины считают, что девочка не наследник.
- Это издавна идёт. Мальчик наследовал то, что отец приобрёл или получил от своего отца. А девушек выдавали замуж в другую семью.
- С приданным, - вставил сын, - а без приданного девушку не брали. Это я читал в книге.
- «Интересно бы знать в какой?» - подумала, с удивлением Калерия, но решила, в другой раз выяснить этот вопрос. А пока она вернула сына к заданной теме.
- Вспоминаю. Лиля ещё в тот наш приезд к маме, родила сына. И тогда она не разошлась с мужем. И тот добродушный человек гордился, что от него сын родился.
- Не разошлась. Потому что тот, от кого она родила, сел в тюрьму. Он работал на машине и кого-то задавил – его посадили.
- Кто тебе это всё рассказывал? Неужели бабушка? – «Такие подробности ребёнку!»
- Нет. Это всё Львово гудело давно – так девчонки на пляже говорили между собой, я слышал нечаянно. Не хотел подслушивать, а слышал.
- Дети болтают о делах взрослых?
- Ну, говорят. И вдруг года два или три назад в село вернулся тот, от кого у тёти Лили мальчик родился. Никто бы и не знал, но она опять влюбилась и уже открыто сказала мужу, что она его не любит, и мальчик не от него. Вот тогда они и разошлись. Тётя Лиля ушла от богатого мужа к этому негодяю, как говорят, потому что он опять что-то натворил и попал в тюрьму.

Калерия вспомнила того мужика. Три года назад он подошёл к ней на пляже – она сидела возле лодок, а Олежка играл с детьми поодаль – строили песочные домики. Приезжая не знала человека в замасленной одежде, в шляпе, надвинутой на  узкий лоб. Но этот человек стал с ней заигрывать, воображая себя первым парнем на деревне. Льстил Реле лживыми, коробящими её комплиментами. Мол, такая «ягодка», такая «красотка» и вдруг одна на пляже. Калерию эти заигрывания возмутили:
- А вам какое дело? Снимите шляпу, я посмотрю на вашу лысину.
Как он её материл, шипел, подойдя совсем близко, хорошо дети не услышали. Идя с пляжа, она подумала, что неприятный мужчина мог её и убить – так возмущался её нежеланием знакомиться с ним. Дома Реля рассказала матери про неприятную встречу. Юлия Петровна подробно расспросила о мужчине и засмеялась:
- Ты зря хотела заставить его снять шляпу – тот  молодой человек действительно лысый.
- Он молодой человек? Мне показался лет пятидесяти.
- Лет тридцать ему есть. Но каков негодяй! Живёт теперь с Лилей, хочет жениться на ней, а со всеми заигрывает. И ты права, мнит себя первым парнем.
- Но Лиля старше его получается?
- Да вот. Первый муж её был старше лет на десять, а Лиля старше этого злодея. Он очень страшный человек, может внезапно убить. Так что ты зря над ним насмехалась, Калерия. Вот такая любовь у негодного человека с Лилей! Удивляюсь, что он к тебе подошёл. Наверное, думал, что Степановна, как называют Лилю в селе, не узнает о проделках его.
- И пусть не знает. Вы никому не говорите. Я Лилю уважаю. Она – хорошая женщина. – Реля лишь догадывалась, что Лиля растит чужую дочь, но чувствовала в ней благородную мать.
- Уж кто, а Лиля в твоём уважении вряд ли нуждается, - обиженно сказала Юлия Петровна. Её оскорбляло, что Калерия перед кем-то преклоняется, но не перед ней.
- Ошибаетесь, мама. Мой гнев, мои обиды в детстве и юности вылились вам и Вере в болезни. А если я кем-то восхищаюсь, что бывает довольно редко, это, действительно, бывает человек необычный.
- Такая уж  редкость твои восхищения? Артистами, я думаю, глядя на Веру, увлекаешься. Живёшь в Москве и видишь их часто. – Матушка уводила разговор от неприятной ей темы и Реля поддалась на эту уловку.
- В живую редко, потому что в театры недавно начала ходить. Ещё где-то недалеко от нас дом Артистов находится. Я в поликлинике столкнулась с Олегом Стриженовым. А Олежка Юрия Никулина до ЖЕКА провожал.
- А ЖЕК находится в вашем доме? – вспомнила Юлия Петровна.
- Точно. Так что, выходя из нашего подъезда, можно столкнуться со знаменитостью.
- Но ты не сталкивалась?
- Почему же? Носом к носу с Ульяновым.
- Вот  же красивый актёр. Мне он нравится с Ноной Мордюковой в фильме «Председатель». Я же тоже Председателем колхоза была. Конечно, не такая грубая, как Мордюкова, полагаю.
- Вы нежная были… с мужчинами, приезжавшими к вам выпить и закусить хорошо. Зато колхозников в чёрном теле держали, как и детей своих, кроме любимой Верочки.
- А Мордюкова не держит детей в чёрном теле? Я слышала от твоей соседки, что актёры не видят детей, не обращают на них внимания.
- Очень жаль, что они так увлечены творчеством, и … чего уж скрывать, банкетами тоже, - Калерии хотелось напомнить матери об её «пирушках», когда Юлия Петровна была председателей колхоза, но сдержалась. - Будут жалеть впоследствии актёры о детях. Ох, как будут жалеть, когда детей потеряют. – Тут, к удивлению Рели, ей представилось лицо пожилой Мордюковой. Актриса плакала, вспоминая о сыне. Калерия трудом проганяла от себя видение.
- Ладно каркать! - Совсем отогнала её видение мать, - лучше бы побереглась Лилиного поклонника. А то ты можешь потеряться здесь между скал или в Днепре. Убьёт, не посмотрит, что ты москвичка.
- Спасибо, что предупредили. Но думаю недолго этот негодник будет здесь людей выслеживать, чтоб чем-то навредить им – живо в тюрьме окажется. – Калерия не догадывалась, что эти слова её окажутся пророческими. Как, спустя много лет, она узнает о смерти сына Мордюковой. И увидит её старой кающейся в телевизоре.
 
Вспомнив неприятный эпизод своей жизни в этом селе, Калерия вздрогнула: - «Неужели Лиля  не знала, каким неприятным человеком был её возлюбленный?» И продолжала расспрашивать Олежку:
- А Галя осталась с отцом? Я имею в виду прежнего мужа Лили Степановны.
- Нет. Галя стала с тётей Лилей жить. Поступила учиться в Бериславе, на медсестру, как ты. И вдруг является какая-то пьяная тётка туда, где Галя училась и заявляет ей, что родила Галю она. Но Галя отказалась с ней жить, сказала, что у неё есть уже мать – это Лиля Степановна.
- Ничего себе история! Лиля – героическая женщина. Воспитала чужую дочь как свою – вот Галя и прикипела к ней душой.
- Да, все так удивлялись. Про Лилю Степановну писали в газете, какая она хорошая. «Мать и мачеха». Так тётю Лилю назвали матерью, а ту женщину, кинувшую девочку, мачехой. Она же увидела, что Галя уже большая, хотела, чтоб доченька работала на неё, пьяницу.
- А кто же ещё может бросить новорожденного ребёнка? Только выпивоха. Теперь мне увидеть Лилю ещё интересней. Но примет ли она нас? Ведь у неё беда – новый муж в тюрьме.
- Ой, ты не знаешь тётю Лилю. У неё ещё новей муж есть. Она вышла замуж сразу, как того алкоголика в тюрьму засадили. И за хорошего человека – так бабушка говорила. И опять родила девочку уже от нового мужа. Девочку назвали Леной – она такая забавная.
- Откуда ты знаешь?
- А я заходил к тёте Лиле. Она меня позвала, чтоб посмотрел на новорожденную.
- И накормила, наверное, тебя?
- Конечно. Я знаю, что она не откажется нас ещё покормить.
- Было бы хорошо. А то дома есть нечего, столовая как на грех, закрыта. К Вале идти нечего, раз она с соседями нашу еду уничтожила.
        - Как саранча налетели на нашу еду. Это я в книге читал, что саранча всё уничтожает.
        - Да, родной, потому я не люблю гостей, и сама в гости нечасто хожу. Только вот к нашим полякам, да то после множественных приглашений, когда неудобно не идти. Но у них Аня не готовит, прислуга имеется.
 
      
                Г л а в а  25.

        Лиля Степановна встретила их радушно в приятном дворе, где не пахло свиньями, хотя, Калерия была уверена, что они есть. Но двор был ухоженный и открытый, по нему, на трёхколёсном велосипеде катался маленький Лилин сын. Сама Лиля довольно полная, с животом. Если бы Реля не знала, что недавно были роды, подумала бы, что Лиля беременная. Но это участь многих женщин, особенно тех, кто поздно рожает. В целом Лиля и сейчас поражала – природная красота сочеталась с красотой родившей женщины и влюбленной в своих маленьких детей. Материнство даёт женщине совсем иную внутреннюю силу, как бы делает её Мадонной. 
        - Ой, Славик! – Олежка стал помогать малышу, кататься – тот ещё не очень умел.
        - Боже мой, Реля! – всплеснула руками хозяйка. – Ты всё хорошеешь.
        - Да и ты не плохо выглядишь. Девочку родила.
        - Пойдём, покажу. Это чудо из чудес. Олежка, ты хочешь посмотреть на Леночку?
        - Да, тётя Лиля. Но потом опять стану играть со Славиком. Он такой интересный. 
         И показав свою маленькую спящую дочь, Лиля посадила незваных гостей за стол, где уже стоял в вазе виноград, на который Олежка покосился, но брать не стал, зная, что фруктами закусывают еду.
 - Садитесь, сейчас я накормлю вас. Ах, руки помыть? Так вон и умывальник наш – мойтесь, - говорила Лиля, ставя на стол салаты, достав их из холодильника. - Слышала, что объели вас сестрица с мужем и её соседи. Вот же люди нахальные. Придут вроде по делу, и не стесняются выесть всё, что глаза увидели. Много харчей поели?
- Смели всё, что я наготовила на три дня.
- Удивляюсь на Юлию Петровну. Она женщина зажимистая. Уж не мстила ли она тебе, Реля, за что-нибудь?
- Ты же хорошо знаешь маму, Лиля. Она просто жить не может, чтобы фокус какой мне не преподнести. Петровна к моему отъезду видимо готовится. Всегда так. Приезжаю, радуется, жалуется мне на других детей. А дело движется к отъезду, она начинает характер показывать.
- А особенно теперь, когда ей руку сломали? Да Вера замуж вышла. Ох, они с Верой ругались! Даже я на этом краю села об их распрях слышала, - Лиля Степановна, поставила на стол стаканы с компотом, затем яичницу с салом, приготовленную на плите в коридоре. - Кушайте.
Калерия с Олежкой поели, как положено, с салата. Научились этому в семье поляков, где соблюдалась последовательность блюд. Впрочем, Калерия и раньше знала это – в городе живя, привыкаешь к его совсем иным порядкам. Хрустя редиской, Реля думала, что ответить хозяйке дома на её слова.
- С Верой мама ругалась, а со мной не получается, - пожаловалась она, в перерыве между салатом и яичницей. – «Олежка, в четыре года слышал их ругань», - подумала с сожалением. -  И, пожалуйста, получаю огорчение. Это у мамы перед отъездом моим коронный номер – что-нибудь да выкинет. Помнишь, Лиля, я тебе рассказывала, как с маленьким Олежкой у мамы водилась?
- Юлия Петровна долго терпела, понимая, что кормящую мать огорчать нельзя. Но перед отъездом твоим, я помню, не поленилась дёрнуть дочь за нервы? Сама мне рассказывала об этом и вроде как огорчалась, - Лиля вспоминала не спешно, понимая, что Реле надо поесть.
- Вот и сейчас у мамы коронный номер получился.
- Перебирайся жить ко мне. Сколько вам до отъезда осталось? У нас комната гостевая есть в нашем большом доме. Иной раз приезжает много людей. Свекровь и свёкор новые, Галя иногда с подругами или другом. Я люблю гостей, они вносят что-то новое в нашу сельскую жизнь. Тем более ты, такая начитанная, как я тебя раньше знала, всегда что-то интересное есть у тебя. 
- Лиля, я бы рада была пожить с нормальным человеком, - с сожалением сказала Калерия, зная точно, что она не может уйти от матери. По селу поползли бы жуткие сплетни. - Тем более с такой знаменитой на всю Херсонскую область женщиной. В какой газете про тебя и Галю печатали? – Свернула гостья с опасной темы, в надежде, что хозяйку слова её отвлекут.
И, кажется, цели Реля достигла сразу. Лиля вспыхнула румянцем, будто ждала вопрос.
- Ты не поверишь!  – воскликнула она. - В «Днепровской правде».  Считай, не только на область прославилась. А как у тебя дела, дорогая? Я слышала, что у тебя любовь тут случилась?
- Ещё и какая, Лиля! Я в Москве почему-то не могу встречаться с мужчинами. Вернее могу, но только без физической близости, - Калерия покосилась на Олежку. Тот проглотил всё, что предложила Лиля, и уже заканчивал кисть  винограду: – Ты поел, родной? Не хочешь пойти во двор, поиграть с Лилиным сыном?
- Ой-я! Хочу. Мне Слава нравится, он даже на русском языке умеет говорить.
- Так, Олеженька, - с видимым удовольствием сказала хозяйка.  - Мы в семье все говорим на русском языке. Вот даже боюсь, как он в школу пойдёт украинскую? Но думаю, что к тому времени мы переедем с мужем в село, где есть русская школа. Иди, Олеженька. Мне нравится, как ты умеешь дружить с местными детьми. Если захочешь пить, в коридоре в большом термосе всегда для тебя и Славика есть вкусный напиток.
- Я знаю, тётя Лиля. Уже не раз пил из вашего красивого термоса, что с краником. Как не иду мимо вашего двора, вы всегда угощаете меня вкусным то квасом, то компотом.
- Да, Олеженька, всегда держу вкусненькое что-то не только для домашних, но и для таких интересных мальчиков, как ты.
И когда мальчишка ушёл, Лиля ловко убрала посуду и вывела Калерию на открытую веранду, Где они сели в удобные кресла, откуда видели зелёный двор с деревьями и цветами и играющих мальчиков. Иногда друзья исчезали куда-то, затевая не то игру в прятки, не то какую другую игру – матерей это не очень беспокоило, потому что вскоре мальчики появлялись. 
- Рассказывай, москвичка, как у тебя дела в столице. Как живёшь ты там?
- Выучилась на медсестру, учась по вечерам. Могла бы раньше закончить, но Вера же приехала три года назад лечиться в Москву, и мне продлила учёбу на целый год.
- Ну да! К ней же ты ходила в больницу – мне Петровна рассказывала. Значит, из-за неё у тебя был лишний год учёбы.
- Конечно. И работала я тогда по смене, чтоб было время ходить по магазинам, выискивать продукты для Веры. А это почти вдвое меньше денег получала. Потом ездила на другой конец Москвы к ней, в больницу, с Олежкой на руках – ему четырёх лет не было. Потому что если бы он своими ногами шёл от остановки автобуса до больницы, мы бы до вечера не дошли, а пускают в больницы до определенного времени. Приходилось брать его на руки, а в другой руке сумка с продуктами.
- Представляю, как это тяжко. – Лиля поёжилась.
- Тогда же учёбу забросила – просто не было сил ходить после всех тягот ещё учиться.
- Работать и учиться – это тоже тяжело. И мать тебе не помогала?
- Мама помогает лишь тем, кто у неё просит, унижается. А таким как я  молчунов она не любит и не слышит. Всю жизнь так, Лиля, - пожаловалась Калерия.
- Милая моя! – Лиля положила свою полную, мягкую ладонь на смуглую руку Калерии: - Не унывай. Петровна ещё как поплатится, что к тебе так относилась. Я ей говорила о том. Так она виду не подаёт, что ты у неё была в загоне. Хвастается тобой, будто ты самая её любимая.
- От такой любви как у моей мамы ко мне, дети вешаются. Но я выстояла, уехала от модной на то время женщины в одном платье, без копейки денег. Но что мы о плохом. Расскажи о себе.
- А что я! Слышала, наверное, что люди обо мне болтают.
- В газете о тебе пишут! А что люди выдумывают, пусть будет на их совести. Главное, что ты воспитала чужую тебе девочку как свою родную. И Галя, я думаю, не испытывала мук нелюбимого ребёнка, чего я испытала со своей матерью.
- Галину я любила, и любить не перестану, хотя у меня появились свои дети. И как не любить брошенного ребёнка, я же думала, что она  мужу родная. А когда дошло до меня, что он безродный, что детей от него у меня не будет, поняла, что и Галю та женщина подбросила моему чудаку не от него. Ещё больше мне жаль девочку, стало. И одевала её как принцессу, и снарядила в техникум – она ж тоже как ты станет медсестрой.
- Передай ей, чтоб тебе отвечала взаимностью – это моё пожелание.
- Так и любит же. Но, как и ты хочет странствовать по свету. Не хочет в селе работать медсестрой. Какой-то парень из Крыма, из маленького городка, ухаживает за Галей – скоро и поженятся. Я им на свадьбу хочу стол хороший накрыть, свиней откармливаю.
- Хорошая ты мать, Лиля. Я это с первой нашей встречи чувствовала.
- Петровна говорила мне, что ты многое наперёд угадываешь. Ясновидящая!
- Маме я говорила лишь о плохом, что в этом селе случится. Всё сбылось. Но тебе мне хочется только доброе предсказать. Ты – хорошая мать и у тебя вырастут дружные дети. Относись к ним ровно, не выделяй любимчиков.
- Вот же боль в тебе говорит, Реля. Обидно вспоминать даже сейчас, что мать тебя не ценила? Ты самая хорошая дочь у неё. А Петровна выделяет негодных. Вера ваша до свадьбы своей такие финты выкидывала. Многих гулящих мужиков через себя пропустила – женатых, холостых.
- Это ей, Лиля, тоже нехорошими последствиями скажется. Блудит Вера давно. Чуть ли не с тринадцати лет.  Помню, в Находке, где мы жили два года, у неё были связи, с блатными парнями и с мужчинами старше Веры. Потом, когда вернулись на Украину, немного приостановилась, потому что парни её возраста – ученики – были безденежные. Так она положила глаз на студента, который должен был практику у нас проходить.
- Думала, что он будет ей пятёрки ставить не за знания, а за то, что юбку умеет поднимать?
- Представь себе, Вера, впервые на моих глазах влюбилась. И случилось то, что я в Находке ей предсказывала, даже стихи написала, чтоб до развратной девушки дошло.
- В стихах ей пророчила? Почитай, я люблю слушать всё рифмованное.
- Мне стыдно, но я, в свои неполные одиннадцать лет задела в стихах и маму.
- Юлия Петровна, не стесняясь, мне рассказывала о своих похождениях, в былые годы, даже гордилась ими. Может, её повествования и меня толкнули на измену мужу. Я не жалею о том, двух детей заимела. И Галю не давила так, как тебя родные угнетали.
- Тогда слушай мои стихи. Когда их случайно удавалось прочитать маме, она сильно на меня гневалась. Они действовали на неё как на быка красная тряпка.
- Читай же, или декламируй – не знаю, как сказать.
- А твой муж не придёт и не застанет нас за таким занятием?
- Сегодня он работает в ночную смену. На полях же продолжается уборка, а он – начальник МТС.  Заведует всеми машинами, что на полях трудятся.
- Пусть трудится, - улыбнулась Реля. – Приятно слышать, что кто-то в этом селе работает. А стихи, я думаю, тебе понравятся. Сначала я выговариваю маме, раз она гордилась своей избалованной ею же Верой. Вот мы едем в поезде на Дальний Восток. Меня поражает озеро Байкал, тоннели, которые прорубили политические заключённые. А это были люди, лишённые всяких прав, от них требовали непосильной работы. И в то же время, нашлись два талантливых человека, скульптор и архитектор – сбегали из лагеря и сделали из высокой скалы бюст Сталина.
        - Думаю, что и им ты сложила стихи, не только Вере и Юлии Петровне?
        - Да. С них и начну:   Веет холодом тайны от озера.
                Сколько тоннелей здесь просверлили.
                Видно строителей тут поморозило.
                А, может, великаны их продолбили? – с таким вопросом я обратилась к хорошему человеку, и он, в отличие от мамы и отца и других пугливых людей, мне рассказал:

                - «Простые люди, хоть в лагерях.
                Жили трудно, трудились не зря.
                Короткие жизни у этих людей.
                На работу их гнали, словно зверей.
                И не возможно из лагерей бежать.
                И тайно по каждому плакала мать.
                А жёны отказывались, даже дети.
                Осуждённым некуда было вернуться.
                У конвоиров в руках ружья, плети,
                От них не скрыться, не увернуться»
.
                Реля забыла о бедах своих –
                Горше здесь люди страдали.
                Мать запрещает говорить о них.
                А они Родине жизни отдали.
        - Вот только сейчас поняла, что поэты так пронзительны, потому что чувствуют людскую боль, - заметила Лиля, подперев рукой лицо: - Читай дальше, Реля. Стихи твои трогают душу.
        - Хорошо. Теперь о Вере и прямо в противовес  моим страданиям за чужих людей. Веру не трогали чужие боли. Она того, что я прочувствовала возле Байкала, даже не заметила.
                Вере весело, с теми, кто угощает,
                Хоть за спиной говорят о ней гадость.
                Мать старшенькой всё разрешает.
                Проделки любимой дочери в радость.
                Ведь сама когда-то так же жила.
                Богачам головы ловко кружила.
                Вот Вера во всём и следует ей.
                Тоже трясёт кошельки у парней.
        - Да, мне Юлия Петровна, не стесняясь, хвалилась, как жила в студенчестве, в голодные годы.  Только за счёт мужчин и выжила. Ещё и на Украину приехала из  Ивановской области – возлюбленные довезли.
        - Вот, что меня поразило. Тот мужчина, который вёз маму на юг, изменился в дороге. Вдруг стал её упрекать за рождение ребёнка, которого пришлось похоронить.
        - Ваша мать что-то сделала, что ребёнок не жизнеспособным родился?
        - Мама хвалилась одной женщине, много лет позже, по дороге из эвакуации, что умела расправляться с нежеланными детьми. Ведь она и со мной, до войны, хотела распрощаться. Но меня поразил тот  мужчина, который маму упрекнул в расправе в младенцем и не захотел на ней жениться. Я, будучи восемнадцатилетней девушкой, встретила людей, которые знали его. И они мне рассказывали, что это был необычный человек, почти святой. Жаль, погиб, во время войны.
        - Но Юлии Петровне святой не был нужен. Он довёз её до Украины, и она уже этим была счастлива. А что расстались, то ей же было лучше. Южные мужчины показались модной даме более страстными.
        - Южане были страстными, но большинство из них женатыми. Поэтому мама долго не могла выйти замуж. Но мы забыли о стихах. Вот один, где мама оправдывает свою бурную молодость уже передо мной. В нём она как бы заступается за Веру. Это по дороге на Дальний Восток мама даёт мне понять, что понимает Верины проказы, когда чужие люди осуждали её «красавицу».   
   
                - «Не помнят себя молодыми,
                Будто уж родились стариками.
                Мы с Верой смеёмся над ними.
                Тем дольше молодость с нами».

                Так Релины суждения пресекала.
                У дочери от гнева раскалывалась голова.
                Но мать её словами не убеждала,
                Реля знала, что всё же права.

        - Здорово ты их припечатала. Но когда же про Сталина будет? Про бюст? – спросила Лиля.
        - Вот ты не терпеливая. О бюсте уже следующие строки:

                Ещё открытие сделала Реля,
                Увидев бюст Сталина, глазам не веря.
                Тиран сгонял людей в лагеря,
                А они ему памятник – лютуешь зря!

                Творили бюст заключённых двое,
                Сбегали из лагеря – трудились у скалы.
                Другие Зеки выполняли их норму.
                Не выдавали творцов, были верны.
                В окнах голова Сталина возникла
                В предрассветной дымке вдали.
                Поражал Тиран своим ликом.
                О таланте мастеров народ говорил.
                Талант прорвётся даже в неволе.
                Хоть и в такой печальной юдоли.
                - «Ты же скоро умрёшь, подлец.
                Незавиден твой будет конец».
                Думалось Реле, а все восхищались.
                Пока они долго бюст объезжали, - Калерия задержалась, вспомнив, что следующие строки у неё будут о Степане, человеке, представившемся ей, что он из Космоса. Она помнила, что о нём пока никому нельзя рассказывать, как и о Пушкине.


                Г л а в а  26.

        Но Лиле и не требовались её тайны:
        - Как здорово ты описала. Мне кто-то рассказывал об этом бюсте, так я забыла. Теперь буду помнить. Но где же, как ты ругаешься с матерью и Верой в стихах?
        - Сейчас скажу, но главный спор у меня случился не в поезде, а в Находке и не на первом году жизни, на Дальнем Востоке, а позже. Начну вот с этого:
                Лет с 10 до 13 Реля жила в Находке.
                Но и на краю земли был голод.
                С трудом доставала в булочных хлеб.
                И, как всегда, испытывала холод.

                Мать и Вера – вот два мучителя –
                Только в обноски её одевали.
                За что Релю жалели учителя,
                Чем у негодниц смех вызывали.

                Насмехались над Релей, голодной,
                Поедая её завтраки и обеды.
                И частенько зимой холодной
                В центр города гнали, за хлебом.

                Там очереди, а Вера «больна»
                И занятия пропускать не может.
                А Реля учителями любима –
                Всегда выкрутиться сможет.
 
                Калерия ёрничала – «Вера болеет?
                А кто с парнями крутится до ночи?
                Идти же за хлебом девушка млеет.
                Только голову и может морочить». – Реля споткнулась, вспомнив, что дальше опять тайна её может раскрыться. Там прямые стихи о Пушкине.
        - Вот ты их приложила, - улыбнулась Лиля. – Читала ли тогда им эти стихи?
        - Может быть, говорила, но не стихами. Но и простых слов гулёны мне не прощали:
                Всё гадали, чем бы ей отомстить.
                И вот уже мать пирует в тайне.
                Мужичинами ей легко было крутить,
                Когда командовала в Украине.

                Уж там погуляла на чужой беде.
                В Находке тоже устроилась ловко.
                Рыба дешёвая в этом краю везде.
                И про икру не забывала плутовка.

                Икру вначале с Верой тайно едали.
                Пока дочери малые не увидали.
                Тогда полакомиться и им выделяли.
                Чтоб отцу по наивности не выдавали.
        - Что же, - возмутилась Лиля, - тебя не кормили рыбой?
        - Ела я рыбу, как раз с маленькими сёстрами. То, что от Веры с мамой оставалось.
        - Вот стервы! Мать твоя мне не так рассказывала. Мол, все ели достаточно рыбы и икры.
        - Грех жаловаться. На Дальнем Востоке я рыбы поела. И дома остатки от мамы и Веры, и у подружек. Куда не приду, рыбой угощают. Умная стала, - засмеялась Калерия.
        - По твоим стихам, ты с самого рождения была умная. Видела то, что другие не замечали. О Сталине не побоялась написать. О нём и сейчас бояться сказать, а ты маленькая не молчала.
- О Сталине я и сейчас стараюсь не говорить, в стихах лишь прорвалось моя боль. А где в стихах  появлялись мама и Вера – тоже сердце болело от их бездушия - прятала мои вирши от моих мучителей. Но они иногда находили, читали, и больше на меня злость таили. И вот  мама, после очередного прочтения, решила меня наказать.
- Неужели ремнём?
- Нет! Ремнём меня когда-то папа до крови излупил, потом сам плакал больше чем я.
- Но Юлия Петровна как тебя наказывала?
- О! Мама старалась наказать так, чтоб никто не подумал, что это мщение её. В стихах это будет долго, я так расскажу. Значит, и в Находке мама решила папе изменить. Правды ради, думаю, что папа тоже ей рога наставлял.
- Это от четырёх детей Юлия гуляла? У меня сейчас двое маленьких, я на мужчин не смотрю. Потому и муж верный. Захочет изменять, слова не скажу. Мне дети важнее.
- Для Юлии Петровны тогда кроме Веры, никто из детей не был важен. И вот, в Находке, мама идёт за угол с чужим мужчиной. А я за этим углом как раз пряталась. Мы с ребятами в прятки играли. И вижу, что мать целуется с чужим дядькой. Я выскакиваю из-под лесенки и бегу, но говорю обидное слово в адрес любовников.
- Юлия Петровна мне рассказывала случаи, как ты её заставала с любовниками, ещё на Украине. И как ты разогнала всю их сходку, - вдруг вернула рассказчицу почти на год назад собеседница.
Калерия с трудом оторвалась от воспоминаний и пошарила в памяти:
- Это было, когда мама председательствовала в колхозе. Возила работников Обкомов и Райкомом на пирушки, в то время, когда руководимые ею колхозники голодали. Я явилась в то село, с Валей и с Ларисой – они ещё маленькие были. Пришлось идти, искать мать, потому что отец, дома, чуть не убил малышек. Закинул на печь, под потолок, а сам ушёл к Вере в комнату.
- И чем они там занимались там? Ведь ваш родитель не был Вере родным отцом.
- Я об этом не думала сначала, когда застала малышек в жутком состоянии, готовых свалиться. Единственная мысль снять малышек с высокой печи. Как я снимала, даже сейчас жутко вспоминать. Могла их покалечить и сама, не то, что покалечиться, даже погибнуть.
- А ты не вспоминай такое лихо. Выручила сестрёнок, на свою голову. Теперь они, вон какие фокусы тебе творят.
- Говорят же, не делай добра, зла не будет. Но тогда я об этом не думала. Сняла девчонок и пошла к Вере в комнату, чтоб выяснить, почему она позволила отцу издеваться над малышками? А там закрыто с обратной стороны. Я стучу и выясняю, что отец там.
- Значит, он закинул своих дочерей наверх, чтоб они не мешали им с падчерицей баловаться? Не удивляюсь теперь, что Вера в поезде на Дальний Восток так себя вела. Если она добилась ласки от отчима, не баловалась бы с парнями, чтоб его не бесить.
- Я, кажется,  успела вытащить отца от Веры, пока он с ней не спознался. Объяснила папочке, что Вера одну цель преследует; если уже не девственная, то оправдаться перед матерью, что он её изнасиловал.
- И отец послушал тебя?
- Я ему объяснила, что и девчонок на счёт отца Вера бы взвалила, если бы они упали в высокой печи и разбились.
- Так, может, не отец их закинул? Вера же тогда такая рослая была.
- Малышки сказали, что «батько» их туда посадил. А Вера сняла бы без напряжения, если бы хотела спасти сестрёнок. А я очень рисковала с моим ростом. Пришлось стать на самую высокую скамейку-самоделку. Но эта самоделка была кривая и качалась подо мной.
- Могла бы и сама покалечиться и сестрёнок инвалидами сделать.
- Да, Но если бы они свалились оттуда – сидели под потолком, согнувшись, на коленях – то вообще бы погибли.
- Бедная Реля, - Лиля заплакала, - что тебе пришлось пережить со своими родными. Я бы не выдержала такого напряжения, или себя бы жизни лишила или поубивала бы этих гадов.      
- Слава Богу, у меня таких мыслей не возникало – ни себя убивать, ни родителей. Грозила лишь Вере, что будет она болеть за все свои гадости, что и случилось с нею. А в тот гадкий для меня вечер я, прогнав отца из дома, взяла хнычущих малышек и пошла в то село, где мама пировала с приезжими.
- Знала, куда идти?
- Ни разу туда не ходила, не ведала даже, в какой стороне сельцо это находится. Но дорога была одна с Центрального, как наше селение называлось.
- Юлия говорила, что руководила пятью маленькими селами, слитыми в один колхоз.
- Вот я и двинулась наобум с сёстрами. И думаю, что у меня или у девчонок сильные Ангелы. Они-то и вывели нас правильно. И к счастью встретили на двуколке агронома. Он жил в том селе и нас подвёз, видимо понимая, как трудно живётся детям председателя колхоза.
- Так умные люди всё видят. Только сказать не могут начальству.
- И это молодой мужчина видел, как у меня руки тряслись, когда я ему девчонок передавала. Даже извинился, что не сошёл и не сам всех поднял.
- Догадался, что недаром ты мать разыскиваешь?
- Разумеется.  Потому  подвёз и девчонок занёс в дом, даже матери сказал, что встретил в степи её дочерей, которые её разыскивают.
- Вот, наверное, всех гостей Юлиных удивил?
- Удивились, это точно, что у моложавой «председательши», как маму в селе называли, есть дети.
- Мать ваша молодилась, и о детях скрывала?
- Похоже на то. Хотя Веру мама не юная родила, а тридцатый год ей шёл, а меня и вовсе в тридцать два года. Послевоенный же выпуск – Валю и Ларису - сделала в тридцать восемь и тридцать девять лет. Это я говорю по действительному маминому возрасту – по паспорту ей было меньше лет.
- Значит, женщине было хорошо за сорок лет, а она скрывала, что у неё четверо дочерей? Одна из которых уже с мужчинами дела имеет. Знала ваша мать о Вериных проделках?
- Да, - Калерия тяжело вздохнула. – Даже рассказывать об этом сейчас неприятно. Но тогда я, поскольку уже пережила много в тот злосчастный вечер, сорвалась, когда застала мать с несколькими мужчинами.
- Других женщин не было в той теплой компании?
- Только женщина-староверка, которая готовила, как мама хвасталась соседкам по пути на Дальний Восток,  «потрясающие» блюда для начальницы и приезжих «ревизоров». В разгуле хозяйка дома не участвовала – это я сразу поняла по её скромному платочку на волосах. К тому же, сразу участливо занялась малышками и мной – стала нас кормить вкусней пищей.
- Чего же, - вставила Лиля, - если родной матери некогда заниматься детьми. И что ты, девочка? Как ты отреагировала на наглость своей матери? Пренебрежению к детям.
- Вначале я, признаться, поела. Если малышки были голодными, то я и подавно. Из школы пришла, когда их застала на высокой печи.
- И сколько же сил было потрачено на снимание их, - вставила Лиля. – А потом разбиралась с отцом, чтоб вытащить его из комнаты Веры. Боже, Реля. Сколько же ты страдала в детстве.
- Да, - Калерия улыбнулась виновато. – И все мои переживания вылились на головы пирующих. Я что-то страшное говорила, что мать безобразничает, а ведь совсем недавно лежала в больнице, с женскими заболеваниями. И что она ещё хочет получить заразу какую? Сейчас даже вспомнить страшно.
- Выдала мать? – засмеялась Лиля. – Мне Петровна так и рассказывала, жалуясь на тебя. И что ты живо разогнала всю компанию.
- Не сказать, что сразу. После этой речи я вернулась в комнату староверки, где она была с малышками. Женщина эта слышала или нет мою страстную речь, но стала оправдываться. Мол, она только готовит матери и её компании, сама никогда с ними не ест. И даже не живёт в этом разгульном доме. А как уедет компания, она убирается и уходит в свою хибару на краю села.
- Вот! Даже жить в том чумном доме не хотела. И что дальше с тобой происходило?
- Выслушала я староверку и спрашиваю, где во дворе то место, чтоб облегчиться.
- Туалет? – уточнила Лиля. – Он же бывает не во дворе, а на огороде.
- Точно! Выхожу за угол дома, а там мать с каким-то из гостей целуется. Признаться меня это возмутило сильно. Даже до туалета не дошла.
- Да он, наверное, и занят был? – предположила хозяйка. – При такой компании.
- Ты догадливая, но я не потому не пошла в сторону туалета, а просто меня злость разобрала. Присела я в двух метрах от пары, и зажурчала. Мама думала, что это один из её обиженных кавалеров и стала нежно выговаривать: - «Ты что безобразничаешь, Иван?»
- Это тот Иван, который потом, через много лет сватался к Юлии Петровне, - заметила Лиля. – Мне мать ваша рассказывала и об этом случае и про Ивана. Но о тебе ничего не говорила.
- Так стыдно, наверное, что дочь заставала её не раз и выговаривала. И в тот раз я вместо Ивана такую проповедь произнесла. – «Это, - шипела я, - не Иван, а Калерия Олеговна». И про отца им доложила, что он бесчинствует дома, пока родительница с другими мужиками целуется. Материн кавалер не выдержал и сбежал. А до него те, которые в доме были, на машине укатили. И мы уехали на машине, которая была в распоряжении председателя колхоза с шофёром. Мама не хотела меня сажать в машину: - «Как пришла, так и иди домой, ночью, по степи».
- Вот  гадина! – возмутилась Лиля. – Я бы на месте вашего отца убила бы такую жену и мать.
- В драках мать отца побивала – Вера ей, конечно, помогала. Но добрый водитель, в тот, гадкий для меня вечер, ответил председателю своему: - «Я, Петровна, скорей тебя выкину из машины, а дочь твою разнесчастную довезу домой».
- Мстила тебе за это, Юлия Петровна?
- Она бы рада была сорвать злость на мне, но вслед за тем, как я разогнала её кавалеров, приезжает комиссия проверять мамины дела, из одних женщин.
- Кто-то капнул, что мужики её бы выручили?
- Конечно. Ведь пировали с мамой те же «проверяющие». Дальше уже стихами.
- Даже это зарифмовала?
- Да. Но есть одна тонкость. Был у Рели добрый Ангел, который выручал её из неприятных историй. В стихах я зову его Дедом, потому что он мне во снах являлся и так велел его называть.
- Так, может, это и был твой дед?
- Он – Дед, но только мой. Ни Веру, ни маму он не признавал.
- А Валю и Ларису?
- Не хотел знать. В сновидения сестёр он ни разу не залетал. Кстати, предупреждал меня, что они в дальнейшей жизни, отплатят за моё доброе к ним отношение многими подлостями.
- Так и случилось. Подлости от взрослых сестёр ты немало видела?
- Не будем об этом. Лучше слушай, что случилось, после того как я разогнала пирушку. Или у тебя времени нет?
- Что ты! Впервые после родов Лены говорю с интереснейшим человеком. Сын гуляет с Олежкой – я за него спокойна. Доченька спит. Читай мне свои стихи. Слушаю с удовольствием.
- Думаю, что мы так много ездили по свету – это заслуга моего Деда. Он вёз нас с мамой  сначала в эвакуацию, следил, чтоб в наш состав не попадали бомбы.
        - Юлия рассказывала, что бомбили составы те, что шли впереди вас. Разбивали и те, что катили сзади, лишь ваш состав шёл, будто в нём кто святой ехал. Так говорили люди, которые набивались в ваш поезд из разбитых поездов.
        - Это заслуга моего Деда. Думаю, и в стихах у меня сложилось, что он охранял наш поезд. После войны он отвёз нас сначала в Литву, потом в Украину, где повозил семью довольно много, выбирая места, где не так голодно.
        - Но ты забыла о стихах.
        - Вот они:     И повозил он Релю по Украине.
                Внучка однажды возродила сад.
                Чем удивила селян крайне
                Кормила их фруктами. А виноград,
                Что люди возделывали, не едала.
                Это мать ей в гневе не давала:
                - «Ты кормишь фруктами всех подряд.
                Пусть они тебе приносят виноград».
                Но взрослые прятали от Рели лица.
                Своим детям носили ягоду тайком.
                А вдруг она матери проговорится?
                Мать начальствовала в селе том.
                Ела Реля фрукты, но не виноград.
                Кого винить? Случилась заварушка.
                На голову матери сыпался град,
                Её обвинили в попойках, пирушках.

                И всё это сделал дед из снов,
                Юлины грехи взвалил на весы.
                Релю заставил гонять бесов.
                Чтоб не поедали чужое псы.
                Жёны начальников бесились,
                Которые на пиры стремились.
                Ездили к Юле кучками мужики,
                Всё начальники Района и области.
                Пировали, ели вкусно с её руки,
                А защитить не хватило совести.
                Гром грянул – мать испугалась,
                Что посадят в тюрьму, боялась.
                Не посмотрят на четырёх детей.
                Лучше её сажали матерей.
        - Вот как Юлию Петровну прихватили. Она об этом ничего не рассказывала. Просто сняли её с председательского поста и всё. Великое дело, Реля, что ты умеешь зарифмовать жизнь. И уже как ты написала, так и будет считаться. Хотя Петровна многое приукрашает, со временем.
        - Хочешь послушать дальше?
        - А ты сомневаешься? Открой мне, как вы заехали на край земли.
        - С помощью Деда, я думаю. То же в стихах:
                Дед отправил семью на Восток,
                Чем спасал семью от разлуки.
                Разгневанный Олег вполне мог,
                Бросить детей и жену – «Гадюку» -
                Так звал мать – не брала на пиры.
                В отмщение отец «гулял» страшно.
                Жена изменяет, дети ей не нужны?
                И у Олега полно Оксан и Дашек.
                Но прокатиться и ему захотелось,
                Уехать дальше, где не знали их.
                Так уж в семье повелось – уезжали.
                Вроде так следы заметали.
                Блудили мать с отцом на двоих.

                В пути Юлька возмутила Поэта. – Калерия приостановилась, чтоб объяснить: - Мой дед тоже стихи сочинял когда-то.
        - Так вот откуда у тебя дар – дед передал. Но чем же мама твоя возмутила его?

                Везла Релю по детскому билету.
                Внучка полного не заслужила?
                Ей десять лет. Убил бы за это.
                Олег молчит – за жену стыдно.
                И даже немного обидно –
                Ведь Реля в семье как рабыня.
                Но не смог перечить видно.
                Зато Юля с Герой как гусыни.
                Гера в Веру переименовалась.
                В красавицы сама записалась.
                Поэт знал, жизнь их накажет.
                Обоих за злобу болью свяжет. А дальше, Лиля, я тебе уже рассказала, как мы ехали на Дальний Восток. Поставила телегу впереди лошади. Сначала как мы ехали, а потом откуда и почему. – Калерия устала вспоминать свои детские стихи. Приходилось же и переделывать их по ходу рассказа, потому что надо было скрыть фамилию Пушкина.


                Г л а в а  27.

        Но Лилю интересовали не отношения Рели с её великим Дедом, потому что она упрямо не желала слышать сквозь строки. Дама эта, могущая потрясти своими поступками большое село, район и область, казалось бы, с удовольствием слушала детские стихи собеседницы, не угадывая того, о чем сама поэтесса догадалась бы сразу.   
        Однако рифмованные Релей строки одобрила:
        - Да, если бы не стихи, было бы не так впечатляюще. Мне Юлия рассказывала, про все ваши поездки, но не так ярко как ты.
- Но почему же не ярко. Мама, наверное, подчёркивала, какая она удивительная женщина.   
- Не без этого. Но если признаться, в её повествованиях я чувствовала некую рисовку. А ты всё расставила по своим местам. Спасибо тебе. Честное слово, твоих стихов я никогда не забуду. Как ты их помнишь? Рассказывала о своей жизни мужу в стихах?
- Вот мужу стихов я не говорила, поэтому, вероятно, он меня и не понял. Не понял мой муж, что такую жену как я, защищать надо не только от его матери, но и от моей.
- Не понял тебя муж, потому у вас ничего не сложилось, - вторила, качая головой, Лиля.
- Признаться, я всю жизнь с ним определила ещё до нашей встречи. Дед Релю во снах о многом предупреждал. О коварстве будущей свекрови, предательстве мужа, о коварстве мамы, а больше всего о подлом характере Веры. Видишь, Лиля, меня в жизни сопровождают довольно коварные люди. И мне от них лишь при помощи Деда приходилось отмахиваться. Вот Вере какой-то злой дух помогает, думаю, что чёрный человек. Он ей много поклонников посылал ещё с детства, как видишь. А замуж Вера вышла так поздно, как и любимая её «мамочка». Что же касается родов, то Вера вряд ли родит ребёнка в возрасте, как мама её родила. Казалось бы, всё потакало Вере. У неё поклонников была тьма. Один даже – большой человек, когда Вера оканчивала школу, устроил её в институт, - Калерия поняла, что сильно устала в разговоре. Как-то её снесло с семьи на Веру и зачем?
Лиля же поддержала её, не замечая, что собеседницу занесло не туда: 
 - Петровна мне рассказывала, что в институте было много поклонников у Веры.
- И со всех она тянула деньги. В том числе и у мамы. Ещё и приказывала в письмах, чтоб Юлия Петровна на меня не тратилась. Вот мама и исполняла капризы своей красавицы. Боюсь, что и Валя, приведя сегодня ко мне татарскую орду, в каком-то смысле исполняла волю Веры.
- Валя же тянула с матери и Веры, как мне мать ваша жаловалась, деньги ей на учёбу, так отрабатывает теперь. В кого они пошли, твои младшие сестрёнки?
- Когда я уходила от мамы, мне казалось, что оставляю ей мстителей за меня. Но приехала Вера на каникулы, привезла им свои старые платья на переделку, и сестрёнки перековались – стали снимать узоры с Веры. И быстро стали как Вера – потребители те ещё. Понимают, когда им дают, сами ничего взамен не отдают.
- Значит, старые платья Веры для них были важнее сестры, которая их на ноги ставила?
- Это я говорю старые. На самом деле у Веры не было изношенных платьев. Представь, мама отправляла студентку в институт с полным чемоданом обнов. А уже через год Вера «обновила гардероб», как она говорила. Так что платья младшим поступали не сильно изношенными. Это мне, в детстве и юности, дрянь доставались, в которой ходить было сложно.
- Да разве в этом дело. Сёстры то должны были чувствовать, что ты им не дала умереть – не только, когда с риском для своей жизни снимала их с печи. Мне Петровна о других случаях рассказывала.
- Она тебе говорила, а Вале с Ларисой никогда не скажет, что нежеланные они были у мамы и старшей Веры. Поняв, что одной жить лучше в голодные годы, Вера, которая в детстве звалась  Гера, старалась довести до смерти не только меня, но и малышек.
- А ты почему об их тиранстве Вале с Ларисой не поведала?
- Разве о таком говорят, чтоб настроить их против мамы. Да и не поверили бы они. К тому же бездуховные росли. Ничего им не надо, кроме тряпья и еды. Думаешь, вот я пристроила Ларису в Москве, она хоть раз сходила на экскурсию? А их от училища по столице бесплатно возят в хороших автобусах, с экскурсоводами.
- Моя Галя и то с училищем половину Украины объездила.
- А миссис Лариса сейчас не хочет смотреть, а с возрастом, ещё больше не захочет. Так и станет москвичкой тупой. Ничего не будет знать о городе, в котором живёт. Я, между прочим, когда встречаю бездушных в Москве, огорчаюсь.
- А таких большинство. Мы с первым мужем ездили в Москву к тётке его. Так она, коренная москвичка, ничего нам о Москве рассказать не могла. В экскурсиях да, нам кое-что рассказали и показали. Галя тоже Москву вместе с нами смотрела. Помню, восхищалась. Но мы заговорились. Пойду, посмотрю на детей. Что-то они спрятались за сараем и давно не показываются.
- Ой, извини. Я с тобой. Спасибо за ужин. Всё было очень вкусно. А разговоры наши, как и раньше, снимают тяжесть с души.
- Переспите с Олежкой у нас. Я вам  комнату выделю. – Лиля задержалась, желая ещё поговорить. – Показались Олежка со Славиком, так что можем ещё поговорить.
- Шутишь насчёт ночёвки у вас? Как же я мать оставлю со сломанной рукой? Думаю, что Валя её покормила, а спать с матерью не останется.
- А я думала, вы поживёте с нами до отъезда. О Гале бы поговорили. Мне хочется, Реля, чтоб ты посмотрела её дальнейшую жизнь. Или на картах мне погадала, как внучка цыганки.
- На картах сроду не гадала и не люблю их, признаться. А Галину жизнь я как-то во сне увидела. Но не очень вперёд, всего на пять-десять лет. Жить будет в Крыму, станут с мужем ездить по полуострову – там есть что посмотреть.
- Ты много в Крыму посмотрела?
- Мне казалось, что много, а теперь понимаю, что и сотой доли там не видела.
- Всего не посмотришь. Потом будете ездить с Олежкой.
- Да. Когда подрастёт, я повезу сына на его родной полуостров. А пока мы с ним осваиваем Подмосковье и Москву. В Москве ещё тоже сотой доли не осмотрели. Хотя на взгляд старых москвичей, знаю очень много по сравнению с ними. Счастье, что в центре Москвы живём. С какого конца не начнёшь, к Красной площади попадёшь. Меня раньше это поражало.
- Город большой и с богатой историей.
- Ты хорошо сказала. И пойдём, посмотрю ещё раз на Леночку и пора нам с Олежкой домой.
- Подожди. Пусть он поиграет ещё со Славиком. Сын мой любит общаться с Олежкой. Ты мне лучше скажи, каких артистов в Москве видела. – Они сошли с веранды во двор, и остановилась. – Присядем вот здесь, на крылечке, чтоб воздухом подышать. Жара сходит к вечеру, это всегда меня радует. Говори же мне об артистах.
- Мама у меня три года назад об артистах допрашивала, теперь ты. Я их часто вижу в театрах. Билеты трудно туда достать, но мне повезло. Поляк, который водил своих детей в наш детский сад, получал билеты в своём посольстве. И меня приглашал с ним ходить.
- Ты гляди. Иностранцам проще в Москве жить.
- Не всем, но дипломатов обслуживают по первому разряду. И вот он хотел все спектакли «видеть» через «призму глаз любимой воспитательницы» - так говорил.
- Так сильно любил?
- Похоже, что да. Но ему со мной не повезло. Ходить с ним по Москве, показывать замечательные места и рассказывать о них и только. Никаких других развлечений – вроде постели – я не позволяла. Доказывала поляку, что лучше осваивать Подмосковье, любоваться природой. Были в Суздале, Владимире, Ярославле, Ростове Великом – места всё исторические, есть, о чём поведать иностранному гостю.
- Ты историю хорошо знаешь?
- Оказалось что да. Помню, о чём читала не только в учебниках, но и в художественной литературе – всё это мне пригодилось, чтоб блеснуть знаниями. Но были моменты, когда присоединялись к экскурсиям, там тоже я сведений немало получала. И кое-что добавляла своё, чем приводила в трепет моего вздыхателя.
- Он неженатый?
- Их не отпускают за границу холостыми, как и наших, из Союза. Но поляк, по рассказам его жены, во всех других странах Европы имел любовниц – француженок, шведок, румынок. Но в Москве у него здорово застопорилось с любовью.
- Неужели, Реля, ходить с влюблённым в тебя человеком в театры, ездить с ним везде по удивительным местам, глядеть на прекрасное, и не любить? Ты разве не женщина?
- Ты знаешь, Лиля, что любовь бывает не чувственная – платоническая?
- Слышала, про такую любовь, но не верю в неё.
- Придётся поверить. У меня с иностранцем была именно такая. Ты знаешь, и она самая замечательная. Физическая любовь бывает оскорбительная, когда видишь, что твой мужчина, едва добившись тебя, уже хочет другую женщину. Это я не по себе наблюдала – не мой это опыт.
- Тебе жаловались другие женщины?
- Да. И я с ними переживала, как будто это случилось со мной.
- В тебе великий поэт или писатель дремлет, если чужую боль обойти не можешь?
- Да, вот боль жены моего вздыхателя так меня пронзила, что я решила отомстить за всех женщин, которых он добивался и бросал.
- И у тебя получилось, Реля. Тебе в ноги можно поклониться от всех женщин. Но Вера ваша, вернувшись из Москвы, говорила, что у тебя как раз с поляком роман.
- Каждый судит по себе. Вера бы, обязательно, переспала с женатым Казановой. И ей ни жена, ни дети не могли бы помешать. Слёзы чужие её не остановят. Даже не любя, она бы позволила себе постель с иностранцем. Думаю, что в Одессе она так и делала. Начала она половую жизнь с тринадцати лет, вышла замуж почти в тридцать. Представь, сколько  мужчин за эти годы провела через себя.
- Даже во Львово, за три года, она не меньше чем с полсотни мужиков поменяла. И всё начальство, и почти все женатые. Попадались и холостые, но  жениться на ней никто не хотел. Один Володя женился, к ужасу своих родителей – не хотели они, чтоб оставшийся сын повторил ужас жизни с женщиной старше себя. У Володи старший брат повесился от такого счастья. Ты знаешь это, Реля?
- Слышала. Вере не хотелось ехать после болезни в село. Она надеялась, что я, её, в Москве пропишу. Я ей недавно сказала, что если бы даже могла, не сделала бы этого.
- Правильно. Чтоб она тебе в Москве нервы мотала! Такой сестры не захочешь.
- И, как видишь, в большом селе ей счастье привалило – гуляй, не хочу. Но вот мужа своего молодого она зажмёт в тиски. Володе Вера не очень даст разгуляться. Она, я думаю, внушила парню, что ей до смерти мало осталось жить. И он останется богатым вдовцом.
- Так и было. Я слышала разговоры, что Вера заманивает парня деньгами, которыми он будет, после её смерти, хозяином. Но не будем о них. Ты, Реля, много ли мужчин имела? Ведь такая красавица, и не только поляк приметил яркую женщину?
- Ты не поверишь, Лиля, но мужу своему я досталась в девятнадцать лет – девственной. Хотя многие до него покушались на мою честь.
- И он так плохо оценил, что ты берегла себя?
- Бог с ним! Мой бывший муж наказан за измену любимой когда-то женщины больными детьми. На матери которых ему – ему лишь только в этом году - пришлось жениться, потому что я не соглашалась сойтись с ним.
- Скоро он опомнился после развода?
- Очень скоро – не прошло и полгода. И приползал, всегда выпивши, предлагал сойтись.
- Мать твоя рассказывала, чуть ли, не на коленях стоял при ней.
- И, конечно, Петровна скрыла, что я их с зятем выпивку и закуску, которую они в моё отсутствие сообразили, в окно выкинула.
- Кто же такое будет на люди выносить. И что, Реля, у тебя мужчин не было после мужа?
- Это ты слишком много хочешь. Московские любители женщин, как только мы развелись, стали ко мне приставать. Один был, о котором я, после его смерти пожалела. Наш сосед, мой ровесник, только вернулся из армии и прильнул ко мне. К Олежке напрашивался отцом быть. Но его мать, до той поры хорошо ко мне относившаяся, перестала со мной здороваться.
- Да и пусть бы не здоровалась. Зато её сын остался бы в живых.
- Я тоже подумала, когда Игорь погиб. Он, выпивши, переходил широкую дорогу, когда рядом был подземный переход. Вернее переход только построили – вот парень и переходил путь известным ему способом.
- Вот же глупые эти ребята. Но ты с ним ни разу не развлеклась?
- Вот и мать Игоря так подумала, потому что прислала мою соседку-сплетницу, когда он погиб, чтоб я сходила, попрощалась с её несчастным сыном. Возможно, мечтала внука от меня иметь в память об Игоре. Но я с покойным не имела ничего – даже не целовались. Признаться, я видела третьим глазом, что Игорь скоро погибнет.
- Такие страшные вещи усматриваешь?
- К сожалению. Потом мучаюсь, что не могу помочь, отвести беду. Лучше бы не видела.
- Но свою-то судьбу видишь?
- Стараюсь не смотреть, разве что сон придёт внезапно – от него никуда не деться.
- Кто второй мужчина был у тебя после мужа?
- Помнишь, как я привезла Олежку, в два года, на Украину?
- Помню, такой мальчишка забавный был. Многие дети, как и сейчас, я знаю, бегали в ваш край, чтоб послушать, как он песни поёт и сказки рассказывает.
- Да, привезла я сына во Львово, а сама вернулась, чтоб хоть немного денег заработать. С детскими яслями поехала на дачу, в Малаховку. Есть такое красивое местечко под Москвой. Там и повстречался мой второй мужчина. Я замкнулась после развода и не скоро бы к себе подпустила, но этот тип долго меня домогался,  и обессилевшую в ночь, взял почти силой.
- Они это любят. Вроде как победу одержали над женщиной. А потом забыл?
- Что ты! Это случилось, за пять дней, как мне за Олежкой надо было ехать – уже билет на руках был. Так эти пять суток почти не расставались. Он и на вокзал проводил.
- Не поленился из Малаховки ехать? Я помню, что у тёти моего бывшего мужа там дача была. Так она жаловалась, что устала туда ездить.
- Не знаю, как у твоей родственницы, но у моего поклонника в Малаховке дача шикарная. Я таких дач ещё не встречала. Там всё сделано как в сказке и всё руками вот этого насильника.
- Но если он тебя не отпускал, значит, ты понравилась ему. Другой бы добился женщину, а на следующий день, другую привёл в шикарную дачу. Это они, мужики, любят.
- Он мог даже выбрать из девчонок-практиканток, которые приехали в детском саду работать. – Вспомнила насмешливо Калерия. -  Девушки цеплялись к нему и желали его очень откровенно, но тип тот любил меня. И провожал, и встречал нас, когда мы с Олежкою вернулись.
- Понравилась. Значит, и жениться хотел?
- Атаковал, как он говорил «любимую», чтоб жениться. Но я ещё помнила, по какой причине разошлась с мужем. Бывший муж слабохарактерный оказался, не мог за нас с Олежкой постоять.         
- Это мне Петровна всё рассказывала и очень жалела. Итак, ты замуж и за этого москвича не пошла?
- Отказалась наотрез. Парень был из богатой семьи – мама директором ресторана работала, сыну разрешала многое, в том числе игры в карты.
- Выигрывал или проигрывал?
- Боюсь, что поигрывал. И мать поставила ему условие, что женится он тоже на богатой.
- Например, на дочери Брежнева? – пошутила Лиля.
- В Москве кроме дочери Брежнева, есть много желанных женщин. Это не обязательно богачки, хотя и зажиточность не исключается. Приезжие из провинции мечтают поймать даму с квартирой, с машиной. Тут уж, как говорится, на лицо и фигуру не смотрят.
- Не с лица воду пить, - вставила Лиля.
- Но люди, которые попадаются на дочерей зажиточных пап и мам, не всегда счастливые.
- И чаще всего, наверное, нет?
- Вопрос сложный, я ещё в нём не совсем разобралась. Кстати дочь Брежнева – Галина – недалеко от нас живёт. Легенды о ней ходят, что не работает и гуляет безбожно. Любовников берёт моложе себя намного. И мой вздыхатель ей бы подошёл, ну очень красивый. Но, видимо, и сын директора ресторана ей не по рангу.
- Вот я тебя отвлекла. Я уже поняла, что не вышла ты замуж за сына директора ресторана. И кто у тебя третий был?
- Ты не поверишь, Лиля, но третий был у меня через два года после моего долгого вздыхателя, во Львово. Это Иван Никулин.
- После красавца ты себе такого топорного парня выбрала.
- Мне главное душа. Он меня спас от назойливого внимания родственника моего – Мыколы.
- Это брат Витьки Хамленка? Он же живёт с учительницей, не расписываясь.
- Точно. И поэтому решил, что ещё жених хоть куда. А Иван был не женат в то время, поэтому я с ним встречалась почти неделю. И тоже предлагал жениться. Хотя как бы мы поженились, если он на агронома учится, а я в село ни за что не вернусь из города.
- В городе жить разве лучше, Реля?
- Я города люблю, с тех пор, как уехала от мамы. И видимо в силу понимания, что у нас с Иваном не заладится, я стала придираться к его поступкам. И вскоре нашла в нём червоточину.
- Какую же? – заинтересовалась Лилия.
- Предлагает женщине замуж и не замечает, что на его же улице бегает ребёнок, которому он может стать отчимом.
- Своих детей он будет любить, а чужого едва терпеть?
- Похоже на это. И не сложилось у нас с Иваном, из-за Олежки. – Калерия не стала рассказывать, что больше всего её возмутила жадность Ивана.
- А уехала тогда в Москву и там у тебя платоническая любовь случилась. Ты не встречалась с другими мужчинами, пока с поляком ездила в поездки и ходила по Москве и в театры?
- Представь себе, нет. Не очень и хотелось. Поляк так заполнил наш график походов и поездок, ещё и учёба, потом приезд Веры в Москву на полгода, что мне и вздохнуть некогда было. Потом ещё Лариса прикатила в Москву – тоже почти полгода ею занималась.
- Да ещё и сын, которому ты уделяешь большое внимание. Не заботься ты о нём, разве вырос бы мальчик, всем на диво.
- Ты угадала, - Калерия усмехнулась. – Олежка везде, куда не приедем, вызывает интерес. Даже поляк, имея своих троих детей, восторгается моим сыном. И хотел, чтоб я ему такого же родила. Я отбивалась, говоря, что у него не хуже, и надо их в норму приводить, а не других рожать.
- А у него хорошие дети?
- Старший вызывает его нарекание. А другие дети ходили ко мне в садик, и я считаю, довольно развитые, хотя и нет им запретов. Если с ними куда-то ехали, то смотреть надо в оба или в четыре глаза. Унеслись в одной усадьбе подмосковной в глубь сада, как у себя дома.
- Есть такие дети, не знают слова нельзя. Тяжело тебе с ними было в детском саду?
- У меня были сложней дети – это четыре негра. Правда и из этих детей был довольно развитый. Играл с Олежкой на равных – всё понимал. Олежка фотографировался с чёрненькими.
- Петровна мне показывала фото. И уже у тебя, подруга, не было больше мужчин до приезда во Львово?
- В Москве не было физической близости. Зато, как приехала во Львово, и узнала, что маме руку сломал Витька, а ребёнок мой совсем без внимания – у солдат кушает, там же помогает им.
- Так какой-то литовец, говорили, чуть ли не за сына его принял – взял шефство над Олегом.
- Вот именно. Я разволновалась, когда мне мама это рассказала и, не умывшись после дороги, помчалась в солдатский лагерь. А он же расположился за оврагом, рядом с нашей улицей. И как разогналась я с горки, так и взлетела как на крыльях на другой край оврага. А навстречу мне этот литовец идёт. Не сразу увидев, я буквально налетела на него. Он меня с удовольствием в объятия принял.
- Ты смотри. Мне бабы говорили, что очень красивый офицер в лагере появился, но не обращает никакого внимания на местных красоток. Так это он, Реля, тебя ждал?
- Как мы с ним потом выяснили, получается, что ждал. Самое интересное, что он опознал в Олежке меня, маленькую.            
- Вы с ним были знакомы? – удивилась Лилия.
- Заочно. Представь, снится мне, на моё десятилетие, сон, как раз после того, как я маминых гостей разогнала. Я тебе когда-то говорила, что я во снах летаю?
- Помню, что говорила. Я поразилась тогда – как это можно, летать по незнакомым местам и разглядывать красоты – реки, моря, озёра.
- На реках катера, - улыбнулась Калерия, вспоминая. – На озёрах рыбаков, на дорогах поезда. Вот только самолётов не видела, потому что пришлось бы голову вывернуть, и сбиваться с курса, - пошутила.
 - Что ни говори, а тебе много от природы дано. Ум, которого и в Москве, наверное, не часто встретишь, талант слагать стихи на все случаи жизни. Талант летать без крыльев.
- Хорошо, что напомнила, - улыбнулась Калерия. - Вот, лечу я на рассвете, зная точно, что меня где-то ждёт больной человек, а может два. И в то же время Домас этот – двадцати двухлетний парень попадает в пещеру с товарищами и калечится в ней. Я подлетаю к пещере, мне машут, чтоб я залетала туда. Я лечу и вижу умирающего парня или почти умирающего. Кровь из него течёт фонтаном. В первую очередь, я останавливаю кровь, потом делаю повязки каким-то образом появившимися бинтами. При этом замечаю его зелёные глаза. Помнишь, Лиля, я тебе рассказывала, что у меня первая любовь была с зелёными глазами?
- Парень, который погиб потом?
- Увы! Но за три года до встречи с ним, я вылечила парня тоже с зелёными глазами. И он мне сказал, что мы с ним когда-нибудь увидимся. Но на этом мой сон не закончился. Парня я велела вынести на свет божий, где ему будет легче. А сама полетела в глубь пещеры, помочь ещё одному покалеченному. Тот парень был ещё старше – двадцати пяти лет. Он был моряком, кстати сказать, моим знакомым.  Впрочем, знакомым очень коротко – встретились и расстались в один день, но поговорили основательно. Моряк этот шутя, сказал, что я вырасту, и он женится на мне, а пока будет из-за границы привозить мне хорошие одежды.
- Мне что-то Юлия Петровна рассказывала о каком-то моряке, вашем родственнике.
- Он – кузен Веры, по её отцу. Но в отличие от отца Веры, имеет светлую душу.
- Отец Веры с тёмной душой – это можно судить по его дочери.
- Ещё какой тёмной. Поэтому я в детстве сердилась на Веру, что она такая загребущая, и в то же время жадная. Вера всегда делала всё, чтоб мне насолить.
- А ты лечишь её кузенов.
- Подожди, Лиля. Скажу ещё, что в противовес Вере с мамой, всегда находились добрые люди, которые меня поднимали из той ямы, в которую родные пытались меня затолкать. И чего далеко за примером ходить. Вот Валя с соседями съели мои приготовления, а ты накормила.
- Это очень простой пример.
- Хорошо. Вспомню, сложный случай. Погибший Павел поднял меня на такую высоту, что Вера с мамой не могли мне слова сказать упрёка, лишь угнетали плохими одеждами. Тот  же Павел привёз мне на праздники Октябрьской революции костюм и сапожки – прямо по ножке, как он шутил. Его мама меня преобразила, причёску мне сделала взрослую и пошли мы с ним в клуб, где меня никто не узнал.
- Фантастика. Везёт тебе на хороших людей.
- Вот и этот  моряк – кузен Веры – привёз мне от деда моего Пуш…, - Калерия поняла, что сказала лишнее и прикусила язык до крови.
- Так, чего он тебе привёз? – Лиля не обратила внимания на «Пуш..».
- Платьице импортное, да такое красивое, что мама поспешила увезти всю семью из того села, чтоб больше мне обнов не доставалось. Вообще-то была и другая причина – мама болела, а в том селе не было больницы.
- И ты уже после этого платьица спасала кузена от смерти?
- Сон случился через год после встречи с ним. И я покалеченного Артёма, после зеленоглазого литовца, не узнала. Но, разумеется, подлечила основательно. А вот встретилась с ним раньше, чем с литовцем. Через восемь лет, после этого сна.
- Тебе восемнадцать лет было? 
- Да. И на этот раз встретились не во сне, а наяву. Я моряка узнала сразу, он возмужал, но мало изменился. Я же из гадкого утёнка превратилась – не в прекрасного лебедя, но всё же…
- Ладно уж скромничать! Если в тебя тринадцатилетнюю влюблялись, то чего уж говорить, когда ты полноценной девушкой стала.
- Наверное, стала. Артём, когда мы вторично познакомились и вспомнили, что мы встречались, напомнил мне, что обещал жениться на выросшей девушке.
- А он не женат был?
- Шутил, что ждал и надеялся на встречу. Но потом мы выяснили с ним, что он кузен девушке от тёмного отца и этот отец ждёт его на перроне в Херсоне, потому что моряк ехал на похороны матери. Потом додумались, что этот тёмный человек, отец Веры, заманивает нас в капкан. Если мы поженимся, то будем в его власти.
- А что, есть такие тёмные личности, вроде вашей Веры, которые вредят людям, даже свои родственникам, - сказала серьёзно хозяйка и Реля утвердительно кивнула.
- К тому же замечу,  - произнесла она, - что мне уже приснился сон, где более светлые личности указали мне будущего мужа. Так что с Артёмом мне не судьба быть вместе.
- А зря, Реля. Вышла бы замуж за моряка, который бы одел тебя как принцессу.
- Я никогда не стремилась быть принцессой. Не одеждами, а Одессой он меня смущал. Жить на берегу прекрасного моря – это, пожалуй, больше меня манило.
- И в Москву бы не захотела?
- Теперь, пожив в Москве, я её ни на что не променяю. Может в старости, когда сердце будет просить солнца, а в Москве его не будет.
- А в Москве мало солнца?
- Сейчас летом столько же, сколько и у вас. Загораю там до черноты.
- Правда. Ты приехала уже тёмная. Но расскажи ещё про моряка.
- Моряк подарил мне Одессу, дав мне денег на приезд в его город. И жила там у его тётушки светлой. Она мне ещё больше рассказала страхов о его дядьке и матушке Артёма. Но надеялась, что я выйду за моряка замуж. Потом смирилась, что у нас не сложилось.
- Тебе, Реля, можно книги о своей жизни писать – до чего же интересно.
- Если буду писать, то и о тебе вспомню, - пошутила Калерия. – Но, если у тебя есть время, закончу рассказом о Домасе.
- Прошу тебя, потому что этот тот человек и мне известный. Значит, он тебя дожидался во Львово, знал, что ты приедешь?
- Не знаю, ждал ли, но ты сама говоришь, с женщинами не встречался. Хотя его сослуживцы не по одной женщине имели. И вот на него налетает в овраге «шаровая молния» - Домас так меня назвал. И повстречались мы с ним всего недельку с небольшим. Уехали они сегодня, убирать хлеб в Казахстан.
- Везёт тебе. Любимый уехал, а домой вернулась к грязным тарелкам?
- Нет худа без добра. С тобой бы не встретилась. Видишь, как поговорили. И встаём. Где наши мальчишки? – Калерия вышла в тот уголок, где играли мальчики. Лиля за ней.
- Вот же они. Выдумщики! Во что это вы играете? – Они застали мальчишек в картонных шлемах, одетых на головы. Калерия сразу сообразила, что за игра, а Лиле были в новинку необычные уборы на головах.
- В космонавтов, - ответил Олежка. – Это я у мамы перенял. Она, когда подрабатывала в нашей группе, всегда играла с нами в игры. Ребята радовались, когда узнавали, что мама придёт в группу, хотя бы на полсмены.
- Ну, Реля, ты, что мать, что женщина, что воспитательница видно превосходная. Тебя дети и взрослые обожают.
- На том стоим, - пошутила Калерия. – Что, сын? Вы наигрались. Пошли домой.
- Нет! Нет! – сказал Лилин сынишка. – Хочу ещё играть.
- Но тебе пора спать, - улыбнулась мать. – Леночка уже давно спит и обижается на тебя, что ты без неё играешь. – Она взяла сына на руки: - И мыться нам  пора. Помаши рукой Олежке. Скажи, чтоб он завтра приходил. И ты, Реля. Ещё поговорим.
- Я завтра поеду за билетами, и как в прошлые разы, придётся стоять большую очередь.
- Ой, Боже! Ты знаешь, какие очереди сейчас в Херсоне за билетами? Холера же в Днепре. Люди выстаивают с ночи, то не всегда билет могут купить.
- Холера в Днепре? – растерялась Калерия. – А я не слышала, купаемся же там.
- Это я сегодня по радио слышала. Сказали же и про очереди в Херсоне. И что дают билеты только в простые вагоны. Значит, чтоб больше народу вывезти.
- Простые билеты дают во все вагоны? – испугалась ещё больше Калерия. – Что за панику устроили? Это же по простым билетам станут садиться в купейные, скажем, вагоны и закрываться в купе по четыре человека как положено.
- Тебе уже случалось так ехать?
- Да, с четырёхлетним Олежкой. Давка при посадке была дикая. Многих, и меня, в том числе, обокрали.
- Воры же пользуются. Наедут сейчас в Херсон – для них эту давку создают. И много у тебя украли?
- Тридцать рублей. Хорошо, что я Валины деньги, которые она мне дала, чтоб я ей кофточку купила, положила в чемодан. Если б не эти деньги, нам бы, по приезде нечего было есть.
- А ты писала домой, что тебя обокрали? Может быть, Валя простила тебе деньги? Ты ей больше делала когда-то.
- Во-первых, я не плакала на лихую долю. А кофточку я Вале позже купила и выслала.
- Гордая ты девушка, как я вижу. Ну, дай тебе Бог, чтоб на этот раз вышло легче. Кто же это опять захотел устроить панику.
- Именно, что панику. Как и в прошлый раз ничего не объявится, я уверена. Только людям здоровье испортят, и деньги украдут.
- При таких делах, ты не захочешь больше приезжать сюда? – печально спросила Лиля.
- Юлии Петровне я уже объявила, что больше во Львово не приеду. Не из-за холеры мнимой, а из-за маминых проделок. Не хочется больше здесь на нервах отдыхать. Отдых получается не очень хороший. До свидания, Лиля.
- Надеюсь, ещё увидимся? Хоть расскажешь мне, как билеты достала.
- Обязательно. Увидимся через день.
- Если увидимся, я попрошу своего мужа провести вас. Не станешь же ты просить Валиного мужа или Володю-молодожёна. Неприятные же оба – мне ни один не нравится.
- Ни в коем случае я не стану просить моих родственников. Но и своего мужа не обязывай провожать кого-то. Мы с Олежкой независимые люди, сами преодолеем всё.
- Преодолеем, - подтвердил Олежка. Но Реля видела, что сын поёжился – видно хорошо помнил, как им досталось в прошлый отъезд с Украины.
- Да. И чтоб вас ещё раз обокрали?! – возразила Лиля.
- Кто предупреждён, тот вооружён. Думаю, на этот раз обойдётся. Ворам не удастся поживиться. И если поедут провожать, от воровства уберечь не смогут. Не станет же твой муж драться с ворами, они могут и покалечить в тесноте.
- Не дай Бог! И это может случиться. Придётся тебе, Реля, самой пробиваться.
- Вот видишь, - улыбнулась Калерия. – Так что никогда не разбрасывайся мужьями.
- Мы пробьёмся, - сказал Олежка, - едва они отошли от Лилиного дома. А Реля подумала, что не мешает их Ангелам быть внимательней.  Прошлый их отъезд явно гуляли где-то.


                Г л а в а  28.

По пути домой, зашли к Вале, хотя пришлось сделать небольшой крюк.
- Как, сестричка, - спросила Калерия, войдя в бывший цыганский дом, - ты помыла посуду, со своими соседями? Маме приготовила ужин и покормила её?
- Всё сделала, - отозвалась, улыбаясь, будущая учительница. – И не трудно же была сбегать к соседям, взять у них молока и  сварить матери кашу. Петровна наша только её хотела. А вы где ужинали?
- У Лили. И сообщаю тебя, что завтра еду за билетами, в Херсон. Так что, будь любезна, присмотри за мамой, чтоб она была обихожена с утра, накормлена, не только завтраком, но и обедом, заодно и ужином. Вернусь я поздно, если достану билеты. А не достану, доеду до Каховки, где у меня подруга живёт, переночую у неё, и на другой день буду стоять в очереди.
- Ой, Боже, Реля! Это ты не сможешь ухаживать за матерью?
- Это разве моя обязанность – ухаживать за мамой, покалеченной твоим мужем? Это ты должна была делать. Приходить к маме и терпеть все её капризы.
- И правда. Наша Петровна как барыня. Всё ей не так делаешь. Но я же завтра собиралась делать побелку в коридоре. Всё приготовила для этого дела, - кивнула Валя в угол, где стояло ведро и небольшая складная стремянка, чтоб белить потолок.
- Ой, а кто это у нас в гостях? – На пороге показалась толстая Валина свекровь. – Реля? Ну что же ты, сестричка, не заходишь в наше подворье. А мы думали, вот приедет Реля, поможет нам  белить в хатах. Мне же тоже надо ремонт делать в моем большом доме.
- Здравствуйте! - Калерия улыбнулась насмешливо. – Я, работая в Москве на двух работах, ещё по вечерам учась, ещё не отдавая своего сына на пятидневку, только и думала о том, как приеду во Львово, и начну всем помогать делать ремонт в шикарных ваших домах. Но вы, как я слышала, построили ваш домину, за самогон. Так не будете ли любезны, делать и ремонт таким же способом. А не ждать измученных москвичей, чтоб на вас тут горбатились. Кстати сказать, я и так горбачусь, за вашу невестку, неся боевой пост возле покалеченной вашим сыном мамы. Валя, ты не угостишь Олежку вашей малиной, пока я с твоей свекровью поговорю?
- Олеженька, пойдём в сад, пока светло.  – Обрадовалась, что не надо выяснять отношения с сестрой Валя. - У тебя же, наверное, во рту пересохло.
- Не откажусь, потому что вы с Сердюками всю малину у бабушки съели, - отозвался Олежка. Войдя в дом своей тётушки, он сразу подошёл к этажерке с книгами и листал какую-то книгу, делая вид, что его не интересуют разговоры взрослых.
- Какой ты жадный, племянник! Я же не думала, что малины у мамы мало, а то не стали бы уничтожать последние ягоды.
- А вы всегда, тётя Валя, не думаете. Это же не в первый раз вы меня у бабушки малину объедаете, а свою не очень мне предлагаете есть, - Олежка поставил книгу на этажерку.
- Так вот же веду. Ешь, сколько хочешь.
Валя с племянником ушли, Калерия посмотрела на полную женщину, которую не очень уважала за её прожорливость и неопрятный вид. Та сидела на стуле, на который бухнулась, едва войдя в маленький домик. Стул под тяжестью скрипел и готов был рухнуть.
- Так что? Поговорим об уходе за Юлией Петровной?
- Ой, Боже! Чего возле вашей мамы пост нести? Она сама всё сможет делать для себя.
- Вы не слышали? Или вам уши заложило? Ваш сын покалечил вашу сватью, а досталось ухаживать за неё мне. Кстати, вы пришли, наверное, к Вале, чтоб она вас ужином покормила? Но на три дня можете забыть о вашей невестке. Я зашла, чтоб сказать Вале, что три дня она будет трудиться у мамы. Кормить покалеченную, обстирывать и готовить еду.
- Чого цэ? – опешила толстая женщина. – А ты шо будэшь робыть?
- Уеду за билетами. Потом буду собираться в отъезд. Надоели мне люди вашего прекрасного села, которые приходят без хозяйки в гости и поедают без неё все, что она наготовила на три дня, - последнее Реля больше говорила для себя. Но, взглянув на толстую свекровь Вали, поразилась. В очередной раз увидела, что женщине этой предстоят большие потери, большое горе, о котором она не догадывалась.
- «Предстоят или были? Ведь Ульяна потеряла уже двух сыновей. Одного в войну – мальчик сам утопился, потому что «мама» гуляла с немцами. И Витьку, последнего сына Ульяна не от немца ли нажила? Но это её дело и правильно делает, скрывая, иначе бы затравили её ледащего ангелочка ещё в школе – тоже бы утопился или повесился. Но второй сын Ульяны – очень взрослый, отец троих детей перевернулся с любовницей на тракторе и погибли оба, оставив по трое сирот с одной и другой стороны. Кто же теперь огорчит толстую «маму»? Наверное, её любимейший Николай. Ведь его быструю кончину я усмотрела на берегу».
Калерия ужаснулась своим мыслям и готова была распрощаться и уйти из неприятного ей угла этого села. Но её остановила реплика Валиной свекрови.
- Подумаешь, всё съели. Навари ещё. Или у вашей матери продуктов нет?
- В кухарки к вашим соседям и к Вале с её распрекрасным мужем не записывалась. Готовить бесконечно еду не желаю, жарко, знаете ли, готовить в доме – у мамы нет летней кухни, как у вас. Потому скоро уеду из Львово, хотя мне село нравится. Есть и здесь хорошие люди. А на этом прощаюсь с вами. Всего вам доброго. Желаю, чтоб вы научились готовить пищу, которую будут уничтожать соседи. У меня сложилось впечатление, что они из голодного болота.
- А я и не готовлю, чтоб на мои харчи набрасывались.
- Вы умная женщина и бережливая – не переломитесь. Желаю вам не огорчаться, если придётся всё же готовить для ваших селян. – Калерии вновь увиделся длинный стол, какие бывают на свадьбах или поминках. И стоял этот стол в просторном дворе свекрови Вали.
- Валя, шо то сестра твоя говорит? Не пойму, - лениво спросила подошедшую Валю свекровь.
- Реля такая странная, что без переводчика не поймёшь. Может, ты объяснишь, сестра, о чём речь ведёшь?
- Уволь, Валя. Трудно меня понять, я согласна. Потому что понять элементарное вы не в силах. Собственно зашла я, чтоб  сказать, что завтра и последующие дни нести тебе пост возле матери. Где мой сын? Всё ещё в малиннике. Олежка, - покричала Реля. – Хватит есть малину. Пошли домой.
- Ой-я! – Мальчик будто ждал её зова – явился сразу. – Пошли, мама. Малины так мало, что и есть было нечего. Видно тётя Валя с соседями ещё и по своей малине пошарили.
- Свою пусть едят – это их право. Вот у бабушки зря они тебя лишили. До свидания, дорогие родственники.
Они быстро вышли из маленького домика Вали, прошли мимо большого домины её свекрови и вышли за калитку.
- Ты, наверное, так рассердилась, мама, на тётю Валю и на всех людей этого села, что больше сюда не приедешь?
- На всех людей села? – удивилась Калерия. – Большинство в этом прекрасном селе всё же люди рабочие, а не лодыри как Витька и его братец Николай.
- А ещё их мать – бабка Улька. Вот кто не работал никогда в колхозе, а хату себе отгрохала на шальные деньги от самогона.
- Кто так говорил? Бабушка Юля. Не надо повторять её слова. Ульяна построила себе избу за самогон – пусть это будет на её совести. Она своим не хорошим поведением уже потеряла двух сыновей, - Калерия говорила не связно, но сын её понял.
- Не двух, а одного. Это брат старший дядьки Витьки ехал давно уже на тракторе и завалился в канаву. Наверное, пьяный был. А с ним ещё какая-то женщина погибла. Люди жалеют её детей. Ты не видела, мама, дети той женщины приходили на берег, чтоб корову подоить. Так их женщины, что тоже доят коров, подкармливают.
- Сирот надо жалеть. Вон у Люси – соседки нашей – Вова и Лёня бегают как сироты – вечно голодные. Я их тоже готова кормить. Если бы бабушка им отдала всё приготовленное мной, не сердилась бы я. Детей, кто голодает в этом благодатном селе, мне очень жалко.
- Но не жалко, кто приходит и есть твою пищу без разрешения. От таких людей и Украину разлюбишь, - рассуждал далее сын.
- Не говори так! Оттого, что некоторые люди ведут себя недостойно, нельзя разлюбить страну или народ. Когда я была маленькая, мы жили в Литве, сразу после войны. Повёз нас туда твой дедушка, которого ты не разу не видел, вроде как в страну не очень голодную.
- Бабушка Юля рассказывала, что вы там жили сначала в большом городе, а потом переехали на хутор, потому что в городе было голодно. На хуторе питались ягодами, которые растут в лесу. А потом ты, мама, поделилась ягодами с богатыми стариками, у которых были свиньи, корова и коза. А за ягоды они вам давали молоко и мясо, сало.
- Бабушка верно всё рассказала. Удивляюсь, что ты понял, что такое голод. Вот это были хорошие литовцы – видишь, помогали приезжим пережить голодное время.
- Но сначала ты им дала ягод, которые собирала в лесу.
- За добро они ответили добром.
- Бабушка Юля говорит, что без их помощи вы бы не выжили. Потому что до этого бабушка продавала ягоды в том городе, где вы раньше жили, но денег мало выручала, не хватало на еду.
- Тоже верно. Люди помогают друг другу в беде.
- Но потом вас, оттуда, с хутора, выгнали какие-то бандиты.
- Пришлось уехать, потому что начали убивать русских, да и литовцев тоже.
- Ты любила Литву, когда подружилась с соседями, но перестала, наверное, её любить, из-за  бандитов?
- Нет, дорогой. Из-за бандитов, которые, действительно, нас выгнали из Литвы нельзя ругать весь народ. Кстати сказать, нас от беды вывез ночью литовец, который работал под начальством твоего деда Днепренко.
- Бабушка тоже это рассказывала. И провожали много литовцев на вокзале. Все жалели, потому что дедушка Днепренко помогал в сельском хозяйстве.
- Точно. После войны же всё было разбито, надо было восстанавливать. Дед твой хороший специалист по машинам – механиком работал, а где и инженером.
- Ты, значит, любишь деда, что так говоришь хорошо о нём?
- Я не обижаюсь на твоего дедушку, что он не принимал участие в моей жизни. Он, когда ушёл от бабушки, сидел в тюрьме. А когда освободился, я как раз школу заканчивала, мог бы помочь, но не захотел верно.
- Хотел. Это я от тёти Вали знаю. Она же жила со своим тунеядцем у деда Олега. И дед ей жаловался, что писал письма, и деньги тебе слал, чтоб ты приехала к нему, после школы.
- Это тётя Валя тебе рассказывала? – поразилась Калерия.
- Нет. Она говорила бабушке. А бабушка призналась, что она ни писем, ни денег тебе не давала. И ты уехала от неё без денег, которые дедушка Олег тебе высылал.
- Она мне не только деньги папы не отдала, но и от себя не хотела мне хоть на билет дать. Вот как любить после этого бабушку твою, которая так меня ущемляла?
- Я её тоже не очень люблю, с тех пор как услышал о её злобе против тебя. Но терплю, чтоб тебя не расстраивать.
- А когда ты узнал, что бабушка так меня ненавидела?
- Так ещё в прошлый наш приезд на Украину. Я тебе не говорил, потому чтоб не расстраивать тебя. Я тебя очень люблю. Очень-очень. Я бы и сейчас не сказал, если бы и тётя Валя не показала своей негодности против тебя.
- Как ты всё понимаешь, родной мой, - Калерия в сумерках вытирала слёзы, чтоб сын не заметил. – Но, чтоб развеять нашу общую печаль по негодяйству наших родных, скажу тебе, я не сержусь на бабушку. Вырвалась из маминого чумного дома я без копейки помощи от неё, но мои добрые Ангелы не оставили меня. Хочешь, я тебе почитаю стихи, которые я сложила, когда вырвалась от мамы?
- Ой-я! Я слышал, сидя под окном веранды, что ты рассказывала какие-то стихи тёте Лиле, но не знал, что это твои.
- Ты слышал мои стихи? – поразилась Реля. – Но о чём хоть они, ты понял?
- Вроде как ты ей рассказывала, как вы ехали возле Байкала. Это озеро или море? Потому что я слышал песню: - «Славное море – священный Байкал» - напел.
- Славный корабль – омулёвая бочка, - перешла от слёз к веселью Калерия.      
- Омулёвая бочка – это название корабля?
- Нет. Омуль – это рыба такая. А бродяга плыл в бочке, потому что не было у него лодки.
- Так Пушкин правду написал, что в бочке плавают, как «царица» с её сыном.
- В бочках плавали, наверное – точно я тебе не могу сказать, - замялась Калерия.
- И не надо. Ты мне лучше стихи твои расскажи, как ты ушла от бабушки.
- Вот спасибо, что вспомнил. Слушай.
               
                Жила в Литве – её любила.
                Но русских там бандиты били.
                Пришлось в Украину бежать.
                Украина встретила как мать.

                Люблю Украину, Днепр, сады
                И сердцу милые церквушки,
                Каналы, степь и деревушки,
                В которых нет большой воды.

                Она в колодцах лишь, что грустно.
                И трудно посадить свой сад.
                Зато в степи есть виноград,
                Который вызывает тайну.
 
                Как он растёт там без полива?
                Неужто вглубь корнями врос?
                И воду пьёт из чистых родников,
                Не брезгуя поутру свежих рос.

- Это ты, мама, жила в разных сёлах, когда в школу ходила? Где и Днепра не было?
- Да, родной. Наша семья много переезжала.
- И даже не по Украине, если у Байкала были. Байкал – мне тётя Лариса рассказывала, далеко от Украины находится.
- Очень далеко. И, когда я была ещё девочкой, наша семья два года жили на Дальнем Востоке, который ещё дальше находится, чем Байкал. Но о Японском море и городе Находке я тебе рассказывала. Теперь вернёмся на Украину. Я уезжаю от мамы, окончив школу, уже большая.
- Да-да, из села, где не было Днепра, а был прорыт канал – я это помню.
- Но Днепр я в стихах вспоминаю, потому что он мне бесконечно дорог:
 
                Всё это – Днепр и виноград.
                Сады, посаженные мною, покидаю.
                В Крым убегаю – в Симферополь-град.
                Чтоб быть поближе к Бахчисараю.

- Симферополь – я там родился. А что за птица Бахчисарай? Или море? Или озеро? Река? – Олежка шутил. Или, в самом деле, не знал о Бахчисарае?
Калерия опомнилась. Дальше, в её стихах, она впрямую говорит о Пушкине. Сыну пока не разрешает Космос, открывать её тайну с великим поэтом. Нельзя!
- Бахчисарай, - ответила она. – Это большое селение. Как Львово или больше его. Короче это небольшой городок, где когда-то жил хан со своими жёнами – их у хана было много. И была рабыня, которую хан очень любил. Но гордая рабыня не желала отвечать ему любовью, потому что не хотела быть одной из его жён.
- Ой! Это же у Пушкина есть «Бахчисарайский фонтан». У нас же книга такая есть дома – кто-то тебе, мама, подарил.
- А ты, неужели прочитал? – поразилась Калерия. Она читала это произведение Пушкина тоже рано, но не в семь лет.
- Нет. Мне там не всё понятно. Я больше сказки читал, которые и так знал – ты мне и детям в детском саду их рассказывала. Но фонтан Бахчисарайский мне не очень понравился. Ну да, там и хан есть и его жёны. Но зачем одному человеку много жён? Ещё и ругаются между собой, грозят убить друг друга.
- Когда ты подрастёшь, мы поедем с тобой в Крым. В Симферополь, где ты родился. Ещё есть в Крыму прекрасный город Севастополь, - отводила разговор о Бахчисарае мать.
- Легендарный Севастополь, - запел Олежка, - русский город наш герой.
- Русский город герой, - подтвердила Калерия. – Мы с тобой в Крыму и его посетим. Ещё Ялту, Евпаторию, дворцы всякие. Много нам в Крыму надо увидеть.
- И Бахчисарай. Чтоб увидеть в каком доме хан много жён держал. Наверное, это был десяти этажный домина. Или как на площади Восстания в Москве, с башенками и крыльями.
- С крыльями в Москве нет домов.
- А вот и есть. Помнишь, мы в магазин в том башенном доме ходили. Так тётя сказала нам, что колбасу надо покупать в левом крыле.
- Вспомнила, - Калерия улыбнулась. – Правда, дома высотные почти все в Москве с крылами – вроде высокие, а рвутся в небо.
- Хорошо сказала. Говорят, раньше с них можно было всю Москву увидеть. А сейчас не пускают, - с сожалением сказал Олежка.
- Всю Москву не обещаю, но на улице Качалова строят высотные дома. Вот с них мы с тобой, если нас пустят туда, на последние этажи, на балконы, увидим Кремль и округу, на много километров.
- А кто пустит?
- Жильцы, которые заселят эти дома. У меня знакомая обещает туда поселиться.
- Ещё дом не выстроили, а она уже хочет там жить?
-  Да. Она богатая женщина и купила большую квартиру в строящемся доме.
- Отдельную, не как у нас, в коммуналке? Но это же хорошо! Будем ходить к ней в гости.
- В гости вряд ли. Я не очень люблю ходить по богатым людям. Юрий Александрович и его семья были исключением.
- Потому что Алька тебя любил, и спать без твоих сказок не ложился?
- Это было один раз, когда он, больной, капризничал. Мы ходили в гости, если ты помнишь, к ним очень редко, по праздникам. И то после некоторых приглашений. Но к этой богатой женщине зайдём лишь раз, и то посмотреть на Красную площадь и Кремль.
- Хорошо, что ты с ней заранее договорилась.
- Да, как зашёл разговор, что она там будет жить и пригласила на новоселье, я сразу оговорила, что когда много будет гостей, не приду, а после новоселья мы с тобой её навестим.
- А почему ты на новоселье не хочешь? Когда много народу, будет весело.
- Я вообще не очень люблю, когда много народу пусть и в отдельной квартире собирается. А у моей знакомой будут совсем мне чужие люди.
- Так познакомишься.
- Знакомиться с богатыми мне как-то не с руки. И они станут смотреть косо. Я не торгую, как они, не обманываю людей.
- Но зато ты можешь людей лечить. Избавь их от жадности.
- Дорогой мой. Люди такими родятся, можно судить по бабушке твоей и тёте Вере. Жадность, это болезнь, от которого вряд ли можно избавить лечением. Но вот эту женщину-продавщицу я, действительно, вылечила. Но не от жадности, а от болезни её, очень плохой. И она решила меня отблагодарить – позвала на новоселье.
- Понял. А ты решила не знакомиться с её гостями – продавцами, а только после них посмотреть  на Кремль и всё остальное, что можно увидеть из нового дома.
- Да, но с тобой. А на новоселье она детей не приглашала.
- Здорово, мама, ты придумала. Что новоселье, если ты без меня бы пошла. А так мы с тобой посмотрим панораму центра Москвы. Ой-я, и в Планетарий, где тоже есть панорама, вечерняя, что ли, поёдём с тобой, когда в Москву вернёмся?
- Если успеем, везде сходим, куда захотим. Но в первую очередь надо тебе купить школьную форму в «Детском мире», - говорила Калерия, открывая калитку: - Вот и пришли. Устала я сегодня. А завтра чуть свет подниматься, чтоб ехать за билетами.
- Куда это вы собрались? – подала голос Юлия Петровна, сидящая на скамеечке перед домом. – Не успела ты, Калерия, приехать, как назад собираешься?
- Надо уезжать, мама. Надоели мы вам. Выживаете вы нас из дома.
- Это чем же? Что Валя пришла и гостей привела? Что съели они все тобой приготовленное? – Юлия Петровна била дочь по больному. Или не догадывалась, по чёрствости своей? Или матери в большое удовольствие, что Калерия сорвалась и позорила Витьку – зятька её. Опять Реля не понимала – любит этого негодяя тёмная в душе женщина, или ненавидит.
- Не хочу уточнять, мама. Вы и сами догадались, что такой наглости я не потерплю.
- Но чем же я виновата?
- Вам как? В письменном виде объяснения подать? Потому что я не могу больше с вами разговаривать на тему вашего гадкого отношения ко мне. Всё, мама! Больше ни слова! Мы с Олежкой уезжаем от вас в самое ближайшее время, как мне удастся достать билеты.
- Хороша дочь! А я людям говорю, что ты самая лучшая у меня.
- Если лучшая, то можно на мне верхом ездить? Вас как сейчас? На себе в постель отнести, или сами дойдёте?
- Что ты издеваешься, Реля? Олежка, скажи своей дурной матери…
- Моя мама очень даже умная. И самая лучшая, мне даже в детском саду завидовали дети. А вы, как бабушка, мне не нравитесь, потому больше я к вам не приеду. И мама тоже. Вы нам чужая, если желаете над мамой издеваться. И, кажется мне, вы никогда не были маме доброй матерью.
- Вот и ты уже, Олег, научился бить словами бабушку.
- Ладно, мама. Я зайду к вам, как только уложу Олежку спать. Тогда и поговорим.

И как не готовилась Калерия поговорить по душам, первый вопрос, который задала, стал укором: - Какая муха вас укусила, мама, что вы, с вашей жадностью, так решили меня наказать?
- Но наказала я, как уже поняла, не тебя, а себя. Хочешь увести от меня Олежку раньше времени?
- Он вам надоел, мама, если вы сделали так, чтоб мы с ним уехали раньше времени. И чтоб никогда больше не приезжали.
- Даже если мать умрёт, не приедешь на похороны? – Юлия Петровна улыбнулась лукаво, желая помириться с дочерью.
- Вы умрёте, мама, как я вам предсказывала, где-то чуть ли не в конце этого столетия. Я, к тому времени, буду пенсионеркой, возможно, стану болеть, не смогу приехать.
- Это ты выдумываешь. Спасибо, конечно,  за долгий век, в связи с этим не приезжай хоронить меня. А Олежку отпустишь? – пошутила Юлия Петровна.
- Олег будет уже большой, сам решит – ехать ему или нет. Но хватит нам говорить о будущем. На вопрос мой, что вас подвигло сделать мне такую подлость, вы не ответили.
- Рассердила ты меня, Калерия, что не пришла к отъезду солдат из Львова. Домас, верно, хотел со мной проститься, но не заехал.
- Если бы Домас желал с вами попрощаться, то заехал бы.
- Но он не заехал! – возразила Юлия Петровна.
- И при чём тут я?
- Ты, наверное, его отговорила.
- Я лишь сказала Домасу, когда он хотел, чтоб я была дома к его отъезду, что я только вырвалась к Днепру, простояв несколько часов у плиты. И мне и Олежке хотелось покупаться, а не спешить домой, чтоб  он попрощаться с нами.
- Но вы, видимо, договорились увидеться в Москве, а я его больше не увижу.
- Вы говорите с таким видом, что, можно подумать, вы влюбились в него?
- И правда. Он мне так нравится этот литовец, что я хотела просить его, чтоб писал мне письма.
- Вы это серьёзно, Юлия Петровна? Приревновали меня к Домасу?
- Точно. Раньше он за мной ухаживал. А как ты приехала, сразу на тебя перебросился.
- Вы в своём уме, мама? То вы меня, когда я школу заканчивала, приревновали к вашему поклоннику, приехавшему вам делать предложение. Теперь ревнуете к человеку, который влюбился в меня, с первого взгляда. Не Домас ли вам говорил, что я зажгла в его сердце искру, в тот вечер, когда мы с ним познакомились. К тому же Домас вам годится в сыновья.
- Как это в сыновья, если он был влюблён в меня? – Матушка будто дразнила Калерию.
- Это надо быть совсем без юмора, если помощь солдата пожилой женщине принимать за любовь с его стороны. Он разве вас целовал?
- Не целовал, даже за руку не брал, хотя мы выпивали с ним, когда солдаты уголь нам перенесли в сараюшку. Но разве по взглядам нельзя понять, что человек влюблён? – Мать сама уже не была уверена в своих словах, но стояла на своём.
- Он влюбился в Олежку, - устав спорить, отозвалась дочь.  – Полюбил мальчишку, потому что узнал в его лице девочку, которая много лет назад спасла его от смерти.
- Олежка разве похож на тебя?
- А у вас глаз нет? Сын мой копия я в детстве, только что беловолосый, а я была чернявая.
- Домас мне что-то говорил, про девочку, которая во сне остановила у него кровотечение, когда он был в возрасте двадцати двух лет.
- Да. И вылечила его. И через многие годы он в лице Олежки увидел мои черты и влюбился в сына, представляя, как он увидит его мать.
- Домасу я говорила, что ты должна за Олежкой приехать. Так он ждал тебя?
- Второй раз говорю вам, что мечтал о встрече со мной.
- И вы встретились. А я-то размечталась, что он в меня влюблен.
- Если он в вас был бы влюблён, стал бы он со мной встречаться?
- Ой, Реля, наверное я, старая, размечталась. Так ты умеешь лечить?
- А вы по себе не догадались?
- Правда. Как ты меня свозила в Берислав, так у меня пошла рука на выздоровление. Вот я и хочу, чтоб ты приезжала ко мне чаще и лечила мать. Болезней во мне уже много.
- Поздно, мама, спохватились. После того, как вы дёрнули меня за нервы, я не часто буду приезжать сюда, если вообще приеду когда. Поездки в ваше прекрасное Львово мне обходятся очень дорого – не только нервами, но и деньгами. На эти деньги, что я вкладываю в продукты, когда везу сюда Олежку, я могу ездить с ним в Крым и другие замечательные места. И то будет дешевле.
- Конечно. У тебя в Крыму много всяких знакомых.
- Знакомые все уже потеряны, можно сказать, да я бы и не ехала с пустыми руками. Но мечтаю не от кого не зависеть. Есть деньги – можно снять угол и готовить самой – всё это мне будет обходиться дешевле, чем к вам стану приезжать. Потому не мечтайте больше меня видеть в кухарках и служанках, мама.
- Да. Сильно ты мать прижала своей строптивостью. Я тебе не отдам тех денег, которые хотела тебе за долги Веры дать.
- Оставьте эти долги Веры на её совести. Пусть она вам расскажет, после нашего отъезда, как отказалась нас с Олежкой накормить.
- Да что ты! Неужели не покормила? А я то мечтала, что вы помиритесь. Вера тоже, ведь рассчитывает к вам  в Москву приезжать.
- Пусть забудет, что у неё в Москве есть сестра.
- Это вряд ли, там и Лариса теперь живёт.
- В общежитие – передайте Вере. А комната, хотя бы в коммуналке, девочке ещё не скоро светит. Если только замуж выйдет за москвича с большой площадью. Но Лариса, по моим понятиям, не скоро выйдет замуж, с её характером. Примерно как Вера в тридцать или более лет.
- Какая ты жестокая, Реля. Впрочем, это не в твоей воле. Ты просто видишь.
- Вот именно. И давайте расставаться, мама. Мне завтра за билетами ехать, а очередь как мне сказала Лиля, громадная за билетами. В вашем крае объявилась холера, приезжие люди стремятся покинуть места отдыха.
- Да это каждый год здесь холера или чума скота. Такие здесь люди живут, даже природу не берегут. Вот ты бы, Реля, если жила бы в Украине, наверное, и не было бы таких страхов.
- Не будем гадать, мама. Мне завтра ехать рано. Если вы не сможете приготовить Олежке завтрак, пошлите его к Лиле или в вашу столовую.
- Зачем? Уж яичницу я с внуком смогу приготовить, даже с одной рукой.
- А обед вам готовить придёт Валя. Я её предупредила, чтоб она восстанавливала ту еду, что уничтожила с соседями.
- Вряд ли Валя придёт. Ведь она не только своей семье готовит дома, но и свекрови своей.
- Не придёт, Олежка пообедает у Лили, а вы как знаете, - жёстко сказала Калерия.
- Вот до чего мать дожила!
- Всё! Я устала от пустых разговоров! Мы с вами не говорим, а переливаем из пустого в порожнее. Спокойной ночи! – Калерия поднялась со стула и прошла в комнату, где они ютились с сыном.
   

                Г л а в а   29

Разговор с матерью заставил Релю спать тревожно. Она вставала, ходила смотреть на мать, которая, поругавшись с ней и внуком, спала как младенец. – «Матушке видно скандал как снотворное. Даже рука её не тревожит. Это хорошо. Вале станет легче ходить сюда. Теперь Юлия Петровна скандалить с ней не будет. Или, наоборот, когда мама поймёт, что потеряла нас с Олежкой из-за Валиного хамства, станет её больше упрекать. Но какое мне дело. Уеду и с глаз долой. Как мама когда-то относилась ко мне, так и я буду отдавать дочерние долги».
Её грустные мысли о материнской злобе на неё переключились на Днепр, который не первый раз даёт понять, что приезжать к нему не безопасно. Слагались стихи, укоряющие великую реку. Потом стихи переключились на Домаса. Хоть и мало, но они любили друг друга именно возле безопасного ещё Днепра. И как любили! Калерии нарисовалась лодка, на которой катались от берега к берегу. Тоже попала в стихи. Лунная дорожка была им подругой. Но Днепр! Кто так неучастливо относится к тебе, что ты стал опасным для многих? Калерия успела перенести свои мысли в блокнот и тревожно заснула.
Рано утром она пошла на шестичасовой автобус, который не задержался и повёз её в Херсон, на вокзал. Хоть Калерия и приехала в восьмом часу, но очередь за билетами была более  километра. Она обвивалась вокруг парка возле вокзала, в несколько рядов. И в вокзале были люди, которые, как говорили, приехали с вчерашнего вечера и ночевали тут. Открылись кассы, и народ вроде распределился на четыре окна. Но стояли не в ряд, а шеренгами, и чуть ли не сразу нашлись желающие взять билеты без очереди. Крики, шум, ссоры. Сонная Калерия уже жалела, что поехала с больной головой.
- Легче пешком до Москвы дойти, чем взять билеты, - озвучила стоящая рядом женщина, которая уже раз пятнадцать уходила из очереди по делам и возвращалась. – Никогда такой свалки не видела. Стоим четыре часа и не с места.
- Всё последние, - поддержал её молодой мужчина, с болезненным видом. – Посмотрите, что делается. Все лезут без очереди, готовы по головам идти.
- Беда, - плакала старушка, которая стояла близко от касс, но её вытолкнули. – Мне внучка приказала достать билеты сегодня. И заставила ночью идти, и знала бы она, что здесь творится.
- Что же внучка ваша не знает, что очереди такие уже не первый день? – подала голос первая женщина, которая завела разговор. – Шла бы сама и стояла.
- Ох, если бы она могла. Больная она. Привезли мне больную и оставили. И как хочешь теперь, отправляй обратно.
У Калерии раскалывалась голова от разговоров, от шума, от невозможности достать билеты. Многие стояли в этой ненормальной очереди не один день. Но это были горожане. Не достав билеты, они могли придти ещё и ещё. А что ей делать, если придётся ездить день за днём? Или остаться и переночевать на вокзале? Но Олежка станет переживать за мать, если она не приедет домой сегодня. Малыш будет думать, что с ней что-то случилось. От этих дум у неё разболелась голова и Реля попросила людей стоящих впереди и сзади, чтоб запомнили её, пока сходит поесть где-нибудь. Ей обещали, что запомнят, только надежды, что сегодня возьмут билеты никакой. Уже вывесили объявление, что на последующие семь дней билеты проданы.
Расстроенная Калерия прошла в кафе, находящееся недалеко от вокзала, где постояла в очереди, чтобы пройти в зал – места все были заняты. И по мере того, как люди выходили, двое или трое заходили. Впереди стоящий парень извертелся, поворачиваясь, взглядывая на свою соседку. Молодой женщине вначале показалось, что он ждёт кого-то, потом она возмутилась:
- Что вы вертитесь? У меня болит голова. Пожалуйста, успокойтесь.
- Реля! – воскликнул он. – По голосу узнал. Реля, девушка моей мечты!
- Боже мой! Володя! Мы с вами учились в восьмом классе, в Качкаровке?
- Да. И я был влюблён по уши. А потом моя любовь уехала, и я бросил учёбу, - говорил он, намекая на Релю – это она поняла сразу.
- Я приезжала в Качкаровку, учась в десятом классе в другом селе, - вроде оправдывалась она. - Вернее уже во время экзаменов. Мне говорили, что вы бросили школу в девятом классе.
- Да, лодырем был, учиться не захотел. Ведь ради тебя ходил в восьмой класс. Но перед армией опомнился, и служить пошёл, окончив вечернюю десятилетку.
- Как хорошо! Не образованным сейчас быть стыдно. Дальше учился? – Реле расхотелось называть Володю, как чужого на «вы».
- После армии окончил училище машинистов. Сейчас поезда вожу, живу в Херсоне. А ты где?
- Я вышла замуж за москвича, живу в Москве. И вот приехала в Херсон за билетами.
- Для себя и мужа?
- Нет. С мужем давно, ещё сыну года не было, разошлась. Сейчас моему Олежке семь лет, в школу пойдёт через две недели. Но вот как нам выехать отсюда, ума не приложу. За билетами в кассы очередь громадная, да и билеты на  неделю вперёд уже распроданы. А конца и краю очереди в вокзале не видно, хотя дают билеты только в общие вагоны, даже таких не достать.
- Зато здесь наша очередь подходит. Сейчас зайдём в кафе, сядем, покушаем и решим, что надо делать. Своей любимой, я расшибусь, а помогу.
- Мне тебя сам Бог послал, - обрадовалась Калерия, заходя за Володей в кафе. Они заняли свободные места. Сразу же подошла официантка:
- Володька! Как я рада тебя видеть. Как Оксана? Как доченька твоя?
- Ты же знаешь, - Владимир тяжело вздохнул. – Операция нам предстоит. Уж и не знаю, выживет ли? Вот встретил бывшую свою любовь из Москвы. Дай нам что-нибудь поесть, что осталось. И мы поговорим, с бывшей моей одноклассницей. Может она сможет что-нибудь посоветовать, в отношении моей доченьки.
- Сейчас принесу, - официантка быстро ушла.
- Что у девочки вашей? – Калерия была поражена. Её внезапную беду можно поправить, а болезнь ребёнка… Сколько она уже насмотрелась больных детей на практике в Московских больницах. Но, оказывается, и на Украине дети болеют не меньше.
- Сердце. Врождённый порок. Что-то очень серьёзное. Повезём её в Киев осенью.
- Уже назначили операцию?
- Да. Она полгода лежала там, в прошлом году. Жена с ней находилась. Я замучился к ним ездить каждую неделю. Почему болеют дети, скажи мне?
- Жена здорова?
- В том-то и дело, что заболевание у дочери наследственное. И у жены с сердцем нелады.
- Ну что тебе сказать на это. Природа нас наказывает, что плохо к ней относимся. Нас с сыном выгоняет раньше времени Украина, потому что по Днепру плывут трупы – не то скотомогильник где порушила вода, не то кладбище людское размыло. Так в очереди, где я провела много неприятных часов, говорят.
- Ты не волнуйся, с билетами я тебе помогу. У тебя и сына всё в порядке со здоровьем?
- Сейчас сын здоров. А когда родила его в Симферополе, болел жутким заболеванием, которое называли раньше «детской чумой», и умирали от этой болезни. Сейчас спасают, спасибо, антибиотики нашли. – Калерия вспоминала с болью.
- Смотри, как дети болеют. Просто волосы встают дыбом.
- Мой сын болел не только в Симферополе. Приехали в Москву и стали расходиться с мужем, там опять сильно мой ребёнок болел – воспаление лёгких и все три раза тяжелые.
- Сколько тебе пришлось пережить. – Владимир с сочувствием посмотрел на Релю. – А вот и наш обед несут или ужин, уж не знаю, что сказать.
- Я сегодня второй раз ем. Пирожок в вокзале, и стакан воды – это был завтрак.
- Вот, Володя, первое ещё осталось две порции. – Официантка поставила им тарелки с супом. - Второе позже принесу.
- Спасибо, соседка. Знакомая моя, оказывается, с утра за билетами стоит на вокзале.
- Да, все рвутся из Херсона – зараза же какая-то в Днепре завелась. А мой Андрейка с утра побежал купаться. Говорит, что ничего не боится.
- Я тоже сегодня купался, не беспокойся за Андрея. Вода чистая, только глотать её не надо и порядок.
- Ой, боюсь! Ну, я побежала, народу же сегодня тьма. И всю неделю не отдыхая работаем.    
Некоторое время Володя и Реля ели молча – чувствовалось, что голодные оба. Владимир опорожнил свою тарелку первым.
- О, супы готовит здешний повар знатные. Да и второе тоже неплохо получается. Вам, из больших городов, наверное, не по вкусу наши украинские блюда?
- Не говори того, чего не знаешь. Я всегда с удовольствием питаюсь в Херсонских кафе. Ещё с тех пор, как уехала сначала в Симферополь, а уж из Москвы приезжаю, то и подавно.
- Что ты делала в Симферополе?
- Представь себе, работала. На стройке, - подчеркнула Калерия.
- Ты и на стройке? Ты нежная, как цветок.
- Этот цветок у мамы работал, как проклятый. Так что строительство мне показалось отдыхом от домашнего рабства.
- У тебя матушка какое-то начальство была. И очень капризная, как я слышал. Но не думал, что у командирш девочки, которые хорошо учились, уезжают на стройку.
- В Чернянке, где я оканчивала школу, весь класс собирался на строительство ехать, - вспомнила Калерия и улыбнулась. – Все гудели и шумели, а поехала я одна.
- Там же вышла замуж, там же родила. Дальше что?
- Вышла замуж за москвича, и когда родился сын, поехали в Москву, где почти сразу свекровь нас развела.
- Тоже начальница, как и мать твоя?
- Начальница у своих детей. Спекулянтка, которая отсидела за обманы людей в тюрьме, зато потом всеми руководила. Но на мне начальственные амбиции у неё прервались. Когда она нас разводила с мужем, он был послушным – матушка ему обещала, что разойдёмся, и будем жить как муж и жена, потому что в одной комнате прописаны.
- Да! Мол, куда ты денешься. Будет приходить, и предъявлять свои несуществующие права. – Владимир ревновал и ненавидел человека, дурно поступившего с Калерией.
- Как ты это тонко почувствовал. Что-то такое и у тебя случилось?
- У моего друга, но я учусь на чужих ошибках. Ты, такая гордая, не допустила, чтоб муж тебя использовал?
- Слово какое ты придумал, - Калерия поёжилась. – Но я точно не позволила, чтоб он меня насиловал. Один раз, признаюсь, у него получилось – эффект неожиданности. Но в следующую его попытку я защищалась ночной вазой сына – огрела его по голове.
- Ай, молодец! Обожаю женщин, умеющих за себя постоять. Кем в Москве работаешь?
- Сначала у меня сын болел, как я тебе говорила. Я каждый день ходила в больницу и находилась с шести утра до двенадцати ночи. Благо больница детская недалеко. С утра ножками топ-топ-топ. Ночью плетусь, нога за ногу от усталости еле двигаюсь.
- И не до разглядывания столицы?
- Что ты! В тумане жила, пока сын болел. Думала, что умрёт он и мне не жить. Но держала его крепко. После выздоровления мне врач сказала: - «Ваши руки выходили сына, а медицина лишь помогала вам».
- Так и думал, что ты такая хорошая мать. О! Нам второе несут.
- Вот, Вова, твои любимые фрикадельки, а больше ничего нет. Вы будете есть это блюдо? – обратилась к Реле.
- А что мне остаётся? – улыбнулась устало молодая женщина. – Так оголодала в вашем Херсоне, что готова любое блюдо съесть, вместе с тарелкой.
- Шутница вы, как я погляжу. Не ворочай глазами, Вовка, твоей жене не скажу, что ты тут с одноклассницами беседуешь.
- Можете смело донести, что Володя мне поможет достать билеты. А я, возможно, помогу  его семье с болезнью ребёнка справиться, - неожиданно для себя сказала Калерия.
- А вы можете? – У официантки расширились глаза.
- Я предположила, что возможно. Володя, есть у тебя фотография твоей малютки?
- Есть. Вот. Она вместе с моей мамой и женой. Это я их фотографировал недавно.
Калерия взяла фотографии и всмотрелась в лицо трёхлетней малышки, не глядя на взрослых женщин, чтоб не отвлекали. Вздохнула облегчённо:
- Как ты меня напугал, одноклассник. – В глазах её показались слёзы. – Я и правда думала, что девочка больна. Она родилась с дефектом, но теперь у неё это прошло. Когда вы её повезёте в Киев, врачи вам скажут, что переросла она свою болезнь.
- Боже, да вы волшебница! – Воскликнула официантка. - Вот бы всё сбылось. Скажу Оксане, Вовка, что ты встретил лекарку, - у немолодой женщины тоже показались слёзы. – Да за такие слова, вам надо руки целовать. На кухне сейчас скажу, кого они кормят.
- Скажи, что волшебница, такая и раньше была, - шутливо сказал, уходящей соседке, Владимир. – Так и знал, что ты особенная. Недаром влюбился в отроческом возрасте и сколько живу, тебя вспоминаю. Кем ты работаешь? Вот даже есть не хочу, от твоего сообщения.
- Надо есть, иначе силы потеряешь. – Сама Калерия начала есть второе. – Я, как только поправился Олежка, пошла, работать в ясельки, чтоб он был на глазах.
- Правильно. Я своей жене то же говорил. Но она не то детей не любит, не то на маленький оклад идти не захотела. Зато пришлось по больницам поездить, это денег куча потребовалась.
- Сейчас поедет в последний раз, - улыбнулась Калерия. – И пусть идёт работать в детский сад, на деньги не смотрит. Общение со своим ребёнком, когда он на глазах и с другими детьми даёт женщинам-воспитательницам многое.
- Если эти дамы, в добавок, ещё детей любят?
- Любить детей – это обязательно. Иначе получается плохая воспитательница, - Калерия вспомнила гулён, в детском саду, от которых никакой пользы детям не было, кроме равнодушия. – А если твоя жена полюбит детей, и ей польза будет великая, - продолжала она. - От детей идёт такой поток энергии, которая хороших воспитателей делает интересными людьми.
- То-то, я завертелся сегодня, увидев тебя. Кроме лица, смутно знакомого, я почувствовал твою энергетику, - Владимир перестал жевать, и махнул знакомой официантке. – Зоя, запить у тебя найдётся? Сок или компот. Принеси, заинька. Итак, дорогая одноклассница, ты воспитательница в детском саду.
- Сын уже пойдёт в школу. И я, предчувствуя это, - улыбнулась Реля, - училась в вечернем училище, чтобы повысить знания. Сын в школу, а я медсестрой в ту же больницу, где он маленьким лежал. Помню слова врача, что у меня руки хорошие и могут выхаживать больных.
- Восхищаюсь! Я тоже по вечерам учился, когда был холост и знаю как это тяжело. А ты ещё с ребёнком знания повышала.
- Не скажу, что легко мне всё доставалось. Легко лишь в знаниях, мне учиться всегда в охотку. Но трудностей пришлось преодолеть немало. И ребёнка редко оставляла ночевать в суточной группе. И как другие не отправляла сына в санатории на год или два, хотя мне предлагали, сразу, после его тяжёлых болезней.
- Материнские руки всегда лучше чужих. А у тебя они, думаю, волшебные.
- Будем считать, что так, хотя это не скромно. Позови свою знакомую, я расплачусь с ней за обед. И за тебя заплачу, если ты мне с билетами поможешь.
- Что помогу, в этом не сомневайся. Сейчас и пойдём на вокзал. Но платить буду я. Или ты меня за мужчину не считаешь? Всё же получаю больше, чем воспитатель в детском саду и даже медсестра в больнице. Считаю, что за такие руки, как у тебя, должны платить большую зарплату, как министру или хотя бы машинисту, - пошутил.
- Спасибо на добром слове. А вот и Зоя. Сколько с нас?
- А нисколько. Повар наш, как услышал, что волшебница зашла в наше кафе, сказал, что угощает вас, а заодно и Вовку – они знакомые. Да и ели вы почти что остатки – за них не берём.
- Но остатки ваши оказались столь питательными, что встать со стула сложно. Спасибо.
- Господи! Хоть бы ваши слова дошли до Бога. Что девочка здорова, я узнала первая. Но если она здорова, то может и не вести её в Киев?
- В Киев надо повезти, хотя бы ради того, чтоб сняли тяжкий диагноз. Потому что ей жить ещё, ходить в школу, учиться потом после окончания школы.
- Богиня моя! – Владимир встал на одно колено. – Несколькими словами восстановила во мне веру. Не смотрите, люди! Вам бы такую радость, вы бы тоже поклонялись.

                Г л а в а  30

- Вставай, Володя, - улыбнулась Калерия, - пойдём насчёт билетов выясним. Где на вокзале ларчик с секретом спрятан?
 А ларчик открывался просто. Оказалось, что находятся предусмотрительные люди, которые бронируют обратные билеты ещё в Москве. Но возвращаются по разному – кто на собственной машине, кто самолётами. И в кассе невостребованные билеты продаются за час до отхода поездов. И если Реле повезёт, то поедет не в общем вагоне, как взяла бы билеты в дикой очереди, а в плацкартном.
  - Ей должно повезти, - сказал  старшему в кассах, вызвав его на улицу, Владимир. – Представьте, девушка лечит одним словом. Волшебница.
  - Для Волшебниц всегда найдётся билет, - улыбнулся кассир, глядя на Релю с добром.
  - И для её сына первоклассника? – нажимал бывший одноклассник.
  - Это, как придётся. Если нижняя полка, поедете на одной?
  - Боже мой! Конечно. Мне лишь бы ребёнок отдыхал. А я и в ногах посижу.
  - Значит, приезжаете с вещами и сыном на вокзал, часа за два до отхода поезда. Я записываю вашу фамилию, на большом листе. – Кассир прислонил лист к стене и написал.  – Красивая фамилия. Даже если меня не будет, билет вам  продадут в любом случае – останутся билеты или нет. У нас есть несколько резервных, для высокого начальства. Они, как правило, остаются. Эти билеты разлетаются по знакомым. А я всем расскажу, что вы – волшебница – лечите лишь глазами своими целебными. Честное слово! У меня прошла боль в спине, которая иногда донимает меня невыносимо.
- Я это почувствовала, - улыбнулась Калерия. – А поскольку я будущая медсестра, то тренируюсь.
- У незнакомых людей можете снять боль? - удивился пожилой мужчина.
- Вы мне помогаете, я помогла вам. Вы сняли тяжесть с моей души, что я никогда не выберусь из Херсонской области, я помогла вашим хворям.
- И долго я буду находиться в таком блаженном состоянии?
- Честно говоря, не знаю. Может неделю, может год. У меня, в детстве, сняли боль сердца на двенадцать лет. Но у вас, кроме позвоночника, ещё и суставы болят?
- Покручивают иногда так, что я на стенку лезу.
- Помогите себе сами. Я вам назову средство из четырёх компонентов. Запишите, пожалуйста. Но прежде, чем сделаете его, посоветуйтесь с врачом.
- Обязательно посоветуюсь, у меня знакомый ортопед, только лечит неважно. Диктуйте состав.
- Все компоненты есть в аптеке. Значит, берёте сто или пятьдесят граммов глицерина, пятьдесят граммов йода, столько же желчи.
- Желчью я натирался – не помогает. И сетку из йода себе чертил на всех суставах.
- В этом составе поможет. Ещё плюс к тому, что я назвала нашатырный спирт.
- Тоже пятьдесят грамм?
- Все четыре компонента в равных пропорциях. Можете взять по сто грамм – больше получите, хватит на более длительное время.
- Или поделюсь с друзьями. Такими же болезненными как я.
- Не забывайте, что и друзья должны, прежде чем лечиться, проконсультироваться с врачами. Каждый из компонентов может хорошо переноситься организмом, а в составе нет.
- Вы откуда знаете такой рецепт?
- Вылечила им соседа своего. Тот, правда, к врачам не ходил, но переносимость у него отличная ко всему, даже запаху нашатыря.
- Завидую твоему соседу, - вмешался Владимир, который молча наблюдал за Релей и кассиром. – До свидания, Федор Константинович. Надеюсь, не обидите вашу лекарку?
- Если в мою смену приедет, не сомневайся. И другим накажу. Не бойся, волшебница. Если мы станем обижать таких людей, нам небо не простит.
- Спасибо. Значит, я приезжаю с вещами и сыном на вокзал. Обращаюсь в то окно, в котором продают бронированные билеты, и вы или ваш сменщик гарантируете мне, хотя бы одну полку в плацкартном вагоне?
- Даже не сомневайтесь. Сменщик мой тоже не очень здоровый человек, он вас будет ждать. Я опишу ему ваш облик. Да чего описывать? Скажу молодая женщина-Мадонна с сыном, прямо с иконы.
- Только сын уже на ногах прочно стоит, - улыбнулась Калерия. – До свидания.
- До свидания, дядя Фёдор, - попрощался Владимир. – Теперь пойдём, волшебница, ко мне, домой. Жёнка моя обрадуется, что ты так хорошо рассмотрела доченьку нашу на снимке и пообещала её выздоровление.
- Нет, Володя. Сам обрадуешь жену, а мне пора на автовокзал, чтоб взять обратный билет во Львово – там меня сын дожидается. Спасибо тебе, что ты так помог мне с билетами. Я думала, что застрянем в Херсоне надолго. Слава Богу, что так всё разрешилось.
- Во сколько твой автобус идёт?
- Я попаду, видимо, на последний рейс – он в восемь вечера отправляется.
- А если билетов не будет?
- Ты хочешь сказать, сидячих мест не окажется? Постою. Я и сюда на ногах ехала.
- Нет, но ты уже едва стоишь. Поехали в автовокзал, попробую тебе купить сидячее место.
- Но там у тебя знакомых нет, как на вокзале, - возразила Калерия.
- Нет, но будем надеяться, что сидячие места найдутся.
Они поехали на Автовокзал и купила Реле сидячее место. Она облегчённо вздохнула:
- Мне повезло. Видимо, и ты приносишь людям удачу? Многим своим знакомым с билетами так помог?
- Ты не поверишь, в первый раз. Встретил тебя и сразу почувствовал, что ты и сейчас принесёшь мне счастье. Тогда, когда нам было по четырнадцать лет, я любил тебя. А ты не обращала на двоечника никакого внимания. У тебя был Слава – человек старше нас и видимо умней. Я имею в виду, что меня умней, потому что сумел покорить такую девушку – самую лучшую в моей жизни. Но у тебя, я думаю, развитие было повыше моего. Вы столько поездили к твоим четырнадцати годам, ты много видела, стихи писала – была просто недосягаемая для меня. Пойдём сейчас в кафе, посидим, до отхода твоего автобуса, поговорим, я прошу тебя.
- Поговорим, если ты так хочешь. Но не лучше бы тебе ехать сейчас домой, к жене?
- Она не дома, уверяю тебя. Гуляет где-нибудь – вот как мы сейчас. – Володя не договаривал, и молодая женщина поняла, что жена ему не очень верна, как, по-видимому, и он.
- С дочерью гуляет? – уточнила Калерия.
- Дочь гостит у бабушки, в деревне. Заберём её перед тем, как в больницу ехать.
- И ты хотел, привести меня в пустую квартиру? У тебя совесть есть?
- Знал, что ты откажешься. Но в кафе посидим?
- Нет. Кушать я не хочу, а поговорить мы и на скамеечке, в сквере сможем, - говорила Реля, направляясь в зелёную зону недалеко от автобусного депо.
- Согласен, - Владимир шёл сбоку. – Сейчас солнце скрылось за тучками и если даже дождь пойдёт, будет хорошо, потому сделает воздух влажным. Ты умеешь не только лечить людей, но и погоду делать?
- Вызвала дождичек, - пошутила Калерия. – В Днепре мы не успеем искупаться, да и купальника у меня нет, так посидим под капельками дождя.
Они уселись на теневой скамейке и посмотрели друг на друга:
- Какая же ты красивая, хоть и усталая. Встала сегодня рано?
- В пять часов, чтобы попасть на первый автобус. Ехала на ногах, а потом в очереди тоже не сидела. Устала, - согласилась Калерия.
- И чтобы тебе сейчас не заснуть на лавочке, мы поговорим.
- Поговорим. Только вопросы будешь задавать ты, я не в состоянии.
- Какие вопросы! Мне бы только смотреть на тебя, недоступную, как и в юности нашей. Ты тогда была влюблена в Славу-десятиклассника. А в тебя не только я, но и Игорь из нашего класса. И из параллельных классов мальчишки прибегали, чтоб на тебя посмотреть. Особенно после того, как ты написала поэму старушке-учительнице, которая уходила на пенсию.
- Помню Наталью Васильевну и поэму, написанную прекрасной учительнице, помню. Но ты ошибаешься, говоря, что мальчишки из соседних классов приходили посмотреть на поэтессу, как меня после называли. Эта поэтесса попала в больницу, после прочтения поэмы на юбилее старушки, как ты говоришь. Придя домой, свалилась Релька в бреду и загремела в больницу на тридцать долгих дней.
- Правда. Мы с Игорем приходили тогда к тебе, разговаривали через окно. Все удивлялись в школе. Никто же не заболел, и в больницу никого не забрали, кроме тебя. А было в актовом зале народу человек двести. Почему ты болела, лекарка?
- А тут надо вернутся немного назад в моей жизни и вспомнить, что приехала наша семья в Качкаровку из красивейшего села Красный Маяк.
- Помню, как ты рассказывала о Маяке всему классу, по просьбе той же Натальи Васильевны. Красивое село – уже тем, что ты там жила.
- Не говори так. Село исключительное, с богатейшей историей. Это мне повезло, что нашу семью занесло туда хорошим ветром. Не маме, не отцу село это не нравилось, потому что можно было присмотреть его из одного конца в другой, если бы сады не мешали. Сад и я там посадила – фруктов поесть не довелось, мама сорвала нас из него, потому что гуляка отец засел в тюрьму.
- Слышал я эту историю от старшей сестры твоей. Она, смеясь, рассказывала, что батя ваш из-за женщин в тюрьму угодил. Кстати, Вере вашей тоже не нравился Маяк, она его боялась.
- Боялась она, - Калерия улыбнулась. – Вера там гулять не смога так, как на Дальнем Востоке, где мы жили перед тем, как приехать в Маяк.
- И я так подумал, вспоминая твои восторженные рассказы. Наверное, и Маяку поэмы писала?
- С удовольствием сочиняла там стихи. Само село мне их навевало. Но больше всего на меня произвёл впечатление студент - будущий учитель, который проходил практику в Маяке. Мы с ним и в пещеры ходили и в экскурсии ездили.
- Ты была влюблена в него? – поразился Владимир.
- Признаюсь. И самое удивительное, что и он заметил дикую девчонку.
- Дикаркой же тебя звали и в Качкаровке. Вроде развитая девочка – прекрасно знает литературу, историю, географию. Я сидел с открытым ртом, когда ты отвечала у доски.
- Помню, как ты открыто восхищался.
- Вот и этот учитель, я думаю, также тобой восхищался.
- Учитель  видел много разных девушек, которые учились с ним в институте, но вдруг заметил дикую девчонку в его селе, которая несла воду на коромысле. И поскольку не умела носить, вода облила меня с головы до ног. Я ещё пошутила, что купаюсь так, от жары спасаюсь.
- Представляю картинку, - пробормотал Владимир.
- Да. Но потом мы влюбились друг в друга, что мне было удивительно.
- А чего удивляться? Чистая девчонка. А студент, наверное, устал от девок, вроде вашей Веры.
- Ты-то откуда знаешь?
- В училище нашем парень из Маяка был. Он-то и рассказал мне всё, что ты скрывала, приехав из потрясающего Маяка в нашу большую и безалаберную Качкаровку.
- Я не скрывала, а таилась. Шутка ли, любить взрослого человека, и уехать из любимого села внезапно. Но в Качккаровке встречаю Наталью Васильевну, которая когда-то преподавала Павлу – вот этому самому будущему учителю. Он был у неё лучшим учеником.
- Вот как у вас переплелось со старушкой! Она же ведь и тебя любила. – «Не надо орденов, - изрекла,  на своём юбилее, - когда такие ученики, как Релечка, попадаются».
- Говорила она, не называя имени, но ждала на юбилей и Павла. А он не приехал, его убили на вокзале, когда он билет покупал. Но всё это я узнала, когда после юбилея попала в больницу с высокой температурой и бредом.
- Ты почувствовала, что Павел твой погиб? Поэтому заболела?
- Точно. И я бы умерла, наверное, ничто тогда меня на земле не держало.
- Вот как ты умеешь любить! И что же тогда тебя спасло, ведь ты выжила.
- Да, но не благодаря красивой врачихе, которая посетила меня лишь утром. А ночью я могла умереть, потому что дышать было нечем.
- Кто же спас тебя?
- Вот тут мистика начинается. До меня, в больничку, поступил музыкант, из студентов, кто в полях Качкаровки кукурузу собирал.
- Точно! – воскликнул Владимир. – Мы же тоже собирали, нас отозвали на юбилей.
- Из отряда музыкантов попадает этот Аркадий в больницу с изувеченными руками от острых початков кукурузы и… скарлатиной, как у меня потом диагноз поставили.
- Представляю, что он тебе жаловался. Городской житель, музыкант, покалечил руки!
- Жаловался лишь на руки, которые я ему быстро вылечила.
- Верю. Счастливый парень.
- Но он меня вообще от смерти спас! Напоил девчонку тёплым нектаром из термоса – я раздышалась.
- А мы с Игорем, когда пришли к тебе, в больницу так ревновали твоего спасителя. Но выходит Слава, в Качкаровке, был не первой твоей любовью?
- Первой любовью был учитель, который погиб. А Аркадий моим спасителем – не любовью, как ты думаешь. Он спас меня от смерти, может быть даже была у него лёгкая влюблённость, но так как он знал о смерти Павла, не очень меня донимал. Наоборот, сделал всё, чтоб я забыла вообще об учителе.
- Как это может быть?
- А как я сегодня сняла боли у твоего знакомого кассира? Это нам, лекарям, не ведомо.
- Ты шутишь?
- Я ж тебя предупреждала, что в моей жизни много мистики. Я под влиянием Аркадия, забыла о Павле. Но когда я лежала в больнице, в Качкаровскую школу явился Слава.
- Он приехал до того, как ты попала в больницу, - возразил Владимир.
- Мне Слава же потом об этом рассказывал. Помнишь, после юбилея, у нас был урок украинской литературы. Вредная украинка меня пытала по сочинениям опального Зощенко.
- Она точно тебе устроила допрос об этом Зощенко, о котором сама не знала.
- Так вот, приехавший Слава, прогуливался по школе и заглянул в наш класс. Он тоже возмутился, что учительница мучила меня.
- Это он так тебе сказал?
- Да. Но прошёл в кабинет своего дядьки, который был директором и заговорился с ним. А когда на следующий день стал искать, как он мне говорил, «птицу-говорунью», я исчезла из школы на тридцать дней. Это сейчас карантин по скарлатине семь дней. А тогда меня врачиха продержала тридцать дней, чему я была просто рада. Хоть воду не таскать из Днепра, дрова не колоть, печку не топить, обеды не варить, что я делала дома. Вера ленивица, под предлогом того, что она оканчивала школу, вообще ничего по дому не делала.
- Зато я видел твою старшую сестру, как она каталась на машине с директором школы.
- Это не новость для меня. Не покорив новичка Славу, она стала встречаться с женатиком.
- Да, Реля, у тебя и семейка была. Не удивляюсь теперь, что ты, хорошо учась в школе, не поступила в институт, а уехала на стройку. Но как с Аркадием? Он тоже тридцать дней лежал в больнице?
- Этот музыкант, мой лекарь, был грамотным мальчиком  - он знал, что заразный период у скарлатины всего семь дней. И вообще он меня смешил, что поступил в больницу только ради меня. Ради того момента, когда мне его помощь понадобится. Потому что на седьмой день своего пребывания в больнице, он, измученный вниманием тридцати пятилетней врачихи…
- Она была влюблена в семнадцатилетнего мальчишку? Замужняя же была!
- Таким дамам, как эта врач, как моя сестра преград нет. Они влюбляются, как хотят. Врач преследовала Аркадия ежедневно, просто изнуряла его.
- Да ещё при том, что он видел тебя – чистую, изумительную девочку!
- Ты мне льстишь. Я была очень дерзкая. Не только маме или Вере говорила неприятные слова, но и этой врачихе сочиняла злые стихи, которые ей девчонки подкладывали в истории болезней.  А она, когда Аркадий сбежал от её преследований…
- Так он сбежал! Вот это казак! Уважаю.
- Да. Мне наказал нежится в больнице тридцать дней, а сам ушёл через окно на восьмые сутки его пребывания. Врач его, конечно же, не выписала.
- Как же! Надоедать мальчишке своей красотой она могла, потому томила бы его.
- Ты знаешь! «Анна Каренина», как я её называла, на момент её влюблённости, была потрясающая, в самом рассвете женской красоты.
- Ещё бы! Она, чтоб тебе было известно, много  мужчин от жён отбила в Качкаровке, много семей разрушила, в том числе, собственную семью развалила из-за гулянок своих.
- Я этого не знала, но догадывалась, что врач эта не в своём уме. Особенно Аннушка помешалась, когда Аркадий сбежал. Она кинулась искать отряд музыкантов – уж не знаю, по какой причине – вернуть парня или наказать, но не нашла его там.
- Так он в Херсон, наверное, сбежал. К матери под крыло, - предположил Владимир.
- А вот тут опять начинается мистика, которая меня удивила, а Аннушку свела с ума.
- Да, я слышал, что она умом тронулась.
- Представь врача, разыскивающего сбежавшего больного. Она приезжает в студенческий отряд, находит музыкантов, с потрескавшимися от кукурузы руками, но там Аркадия нет. Как нет и друзей, которые к нему приходили в больницу: Никиты, Кристины и Петра, кажется – не помню. Взволнованной даме показывают список студентов, по списку проверяют всех присутствующих, всё сходится, а четверых музыкантов, кого она назвала, никто не знает.
- Может, вычеркнули, чтоб разыграть её? – Владимир подмигнул Реле.
- Представь, что это дело подсудное – скрывать людей. Кто бы из преподавателей на это решился? Пожалели бы красивую женщину и шепнули бы, чтоб искала в другой стороне.
- А куда, ты думаешь, пропал этот Аркадий с друзьями?
- Думаю, что из Космоса пришёл, чтоб спасти меня, туда же и вернулся. Шучу.
- Какие шутки! Если его послали, чтоб он спас тебя от смерти и освободил от страданий по Павлу. Ведь ты же забыла Павла, когда стала встречаться, после больницы, со Славой?
- Я два года, после резкого разрыва со Славой, думала, что он – моя первая любовь. Лишь когда поехала на строительство в Симферополь, мне напомнили, что был ещё человек в моей жизни, из-за смерти которого я сама чуть не умерла…
- Вот такая – загадочная ты и вошла в мою жизнь. И хоть ты не обращала на меня внимания – Слава был для тебя загадкой – ты всё равно останешься для меня таинственной.
- Спасибо на этом. Но мне пора идти к автобусу. Спасибо за всё, что ты сделал для меня, - Калерия поднялась со скамейки.
- Спасибо будешь говорить, когда билеты получишь на руки. Обещай мне, что если у тебя всё обойдётся, как обещали, ты оставишь у Фёдора или его сменщика свой адрес – я буду тебе писать письма.
- А ты умеешь? – удивилась Реля. – Помню, что не хотел изложения писать в школе.
- В армии научился. Там кто угодно писателем может стать. Может быть, я и приеду к тебе, в Москву? Может, ты полюбишь меня со временем?
- Даже не думай! У тебя есть семья, есть дочь, не совсем ещё выздоровевшая. Ей много надо будет внимания, не только матери, но и отца. Она, если кого лишится, может впасть в такое состояние, из которого трудно выйти.
- Прости, если обидел тебя. Всё ты правильно говоришь. Теперь и адрес не оставишь?
- Пожалуй, не оставлю. Чтоб ты не обижался, я скажу, что у меня есть мужчина, с которым я совсем недавно знакома. Вот он будет ко мне в Москву приезжать. Не хочу, чтоб вы встречались.
- Я, как всегда, не вовремя. Что же, и тому рад, что мог помочь женщине, которую знал ещё девочкой. Правду сказать, ты ничуть не изменилась. Лишь красивей стала.    
 - Меня мучают сомнения, могу ли я принять твою помощь? Но если вспомнить, какой ужас я пережила три года назад, при посадке в купейный вагон, куда продали дешёвые билеты, как сегодня, я наблюдала, продают, - Калерия в волнении говорила путано.
- Это, чтоб людей больше вывезти?
- Больше? Сомневаюсь. Садятся наглые молодые мужчины в купе, открывают окна, им, через головы людей – стариков, детей – передают чемоданы, сумки и они, по пять-шесть человек закрываются в купе и едут как баре. Мы с сыном три часа ехали в проходе, где даже присесть не на что, пока нас проводник, со скандалом, не перевёл в соседний вагон с плацкартой. Это ужас!
- Кто это так делает? Как ты видишь?
- Это вредительство. И разгул ворам, которые обшарили тогда, как посчитали проводники более пятидесяти человек. У некоторых украли все деньги. Людям, когда ехали, не на что было еды купить. А приехали в Москву, не было денег на такси. А в метро с чемоданами тяжко. Ещё с переходами от одной станции к другой – не позавидуешь.
- Тогда, чего ты мучаешься? Помогают тебе, скажи спасибо.
          - Конечно. Спасибо тебе за помощь. Вот ещё бы твой знакомый не заболел.
          - Но есть же другие. Он сказал, что передаст, не обманет. А вот и твой автобус подошёл. Садись, пожалуйста, чтоб твоё место не заняли. Украинцы народ такой, что сядут на чужое место и не допросишься, чтоб освободили.
          -  Я так устала, и не доспала, что попрошу, - сказала Калерия. – В другой раз и спорить бы не стала, а сегодня… До свидания, Володя. Очень рада, что встретились. Будто в юность нашу вернулась. И очень рада, что ты нашёл своё место в жизни.
          Она вошла в салон, села на своё место и смотрела на Владимира, покорно стоящего у окна, пока автобус не тронулся с места. Стыдясь, что смотрит на чужого мужа, вызвала в памяти Домаса. Как могла она забыть о нём, в связи с таким потрясением?
Дальше ехала уже с мыслью лишь о литовце, покорившим её сердце. Старалась думать о нём, даже стихи продолжала слагать о потрясающей встрече с литовцем. Блокнот был при ней, и Реля записала своим мысли в стихах. Вернулась к тем стихам, которые сочинила ночью. Немного подправила, записывая на новых страницах и в общем у неё получилось:

                Днепр, за что разъединяешь
                Людей, любивших на брегах твоих?
                То ты величьем их ласкаешь!
                То изгоняешь от брегов твоих.

                Встретились двое и влюбились.
                Связующим звеном сынишка стал.
                Плывя на лодке, на тебя дивились.
                Любовь ты на волну поднял.

                Дорожкой лунной завлекаешь.
                Влюблённых манишь к островам.
                И чувствами ты их играешь:
                - Плывите, покажу я вам,
                Что Днепр бывает тих и нежен.
                Светом луны будто заснежен.

                То волны буйно поднимаешь.
                Даёшь промчаться «Метеорам».
                А после тихо застываешь,
                Чтоб поразить влюблённых взоры.

                Любви даёшь ты на мгновения.
                Потом нахмуришься сурово.
                Людей не слушаешь ты мнения.
                И бушевать тебе не ново.

                И как дарил ты, Днепр, любовь.
                Так и развёл влюблённых вскоре.
                И все красоты дивных берегов
                Исчезли в диком, Чёрном  море.

                Померкло всё. И паника в народе.
                Кричат, что ты холеру подослал.
                Что кладбище разрыл ты вроде.
                Беду на берега нагнал.

          И с этого тревожного дня, что она пережила в Херсоне, Калерии стали сниться поломанные бурями и снежными метелями, сады и растительность по берегам Днепра. А сам Днепр исчезал на глазах. Не имея возможности купаться в ставшей вдруг опасной реке, Калерия, в сновидениях, устремлялась к воде, бежала по пересохшему руслу, ища хотя бы маленькое озерцо, где могла бы окунуться, но даже ручейка не находила. Эти сны пугали её.    

          Немного отойдя от страхов и волнений, вызванных дикой очередью на вокзале, она с Олежкой приехали с вещами в Херсон, чтобы в этот же день уехать в Москву. Калерия волновалась, чтоб бывший одноклассник не обманул, много думала в эти дни о Володе. Мог он, рассердившись на отказ Рели продолжить встречи в Москве, дать своим знакомым разворот в отношении билетов? Они расстались четырнадцатилетними, а встретились, довольно взрослыми и хоть Володя показал себя состоявшимся человеком, не окажется ли его «помощь» блефом? Тем более, что Калерия, вместо того, чтоб предложить деньги за помощь хворому Фёдору, дала лишь рецепт, как лечить суставы.
          Но пожилой человек видно думал о ней в эти дни, будто ждал её:
          - Как хорошо, что вы в мою смену приехали, - сразу узнал Калерию, едва она заглянула в окно. – Два билета есть для вас и вашего сына. Две полки – верхняя и нижняя. Сейчас я вынесу. Пройдите на то место, где мы говорили c Володей.
          - Какой большой у вас сын! - Удивился, подойдя, и поздоровавшись с Олежкой. – Конечно, вам ехать на одной полке было бы неудобно. Поэтому Володя уже два раза, как возвращался из рейсов, подходил ко мне, беспокоился, чтоб было две полки.
          - Сколько с нас за билеты?
          - По себестоимости. Двадцать восемь рублей.
          - Но вам надо за труды?
          - Какие труды! Помогаем людям, чем можем. Не все знают, что в день отправления поезда можно приобрести плацкартные места. Вы уж тоже, когда будете ехать в следующий раз, бронируйте билеты загодя, за сорок дней до обратного отъезда.
          - Невозможно, - отозвалась Калерия. – Где я работала и вот стану работать в медицине, никогда загодя, как вы говорите, не дают гарантию на отпуска. Что вот поедешь в отпуск в тот день, на который в графике положено.
          - Да. Где не хватает сотрудников, всегда так – никогда не знаешь, когда тебе отпуск дают. Иногда так за три дня скажут, что отпускают. Какие уж тут бронирования билетов! Но вам я желаю, чтоб всё же получалось немого рассчитывать. Давайте мне двадцать восемь рублей, а не тридцать. Нет под расчёт! Тогда я сдачи дам. В дороге можете покушать за эти деньги. Володя просил оставить ваш адрес, чтоб он письмо вам написал, как у его доченьки всё обойдётся с болезнью.
          - Ради дочери его оставлю адрес, - говорила Реля, доставая блокнот, чтоб записать.- Но пусть лучше позвонит. Вот и телефон. Но только ради дочери, передайте ему.
        - Да, он знает, что никаких признаний в любви вы ему не позволите, - улыбнулся Фёдор. – Ну, до свидания. Позвольте и мне позвонить, если буду нуждаться в вашем лечении.
        - По телефону не лечу, - улыбнулась Реля. – И вам дорого будет стоить разговор. Иные люди ведут переговоры дорогие, потом каются.
        - Мне кажется поговорить с вами о погоде, уже лечение.
        - Погода бывает разная. Вон Днепр, до сей поры, всегда лечил меня и сына. Вдруг стал опасным и выгоняет нас. И, кажется мне, расстаюсь я с ним надолго.
        - Да, вам, Москвичам и Крым доступен и другие курорты.
        - Не так и доступно всё – везде нужны большие деньги. Но мы копим и едем.
        - Мама, в следующее лето поедем в Крым. Я там родился, - вставил Олежка.
        - Если меня  отпустят в отпуск в конце лета на новой работе, если соберём денег достаточно, поедем, - отозвалась Калерия. – Я и сама скучаю о Крыме. Простите нас, Фёдор, что мы при вас размечтались.
        - А мне приятно слышать, что люди не останавливаются на одном Днепре, который, как слышу, может быть опасным. Надо ездить везде, куда душа зовёт – Союз большой, красот много. Я и своим родным говорю, что надо всё посмотреть, не сидеть на месте, чтоб не жалеть потом.
        - Вы правы. И до свидания. Спасибо вам.
        - Вам спасибо, что есть на свете такие женщины интересные, что поговорить с ними, будто мёду напиться и здоровьем напитаться. Вы как нектар, свои присутствием лечите.
        - Спасибо на добром слове. Ну, мы пойдём на перрон и станем ожидать поезда.
        - Счастливой вам дороги. И чтоб Москва встретила веселей, чем Херсон провожает.               

        Продолжение  >>>   http://proza.ru/2010/05/10/869

                Риолетта Карпекина