Звонок будильника прозвучал резко и неожиданно, вырывая из состояния глубокого сна.
Медленно просыпаясь, с трудом приоткрыв отяжелевшие веки, Фёдор Иванович с недоумением посмотрел на часы, показывающие половину шестого.
Казалось, сон длился несколько минут. Он ощутил своё скованное тяжестью тело и остался ещё на несколько минут в постели.
Прошедшая ночь была бессонной. Только под утро удалось заснуть, будто провалившись куда-то. И вот – пора вставать.
Хмурый и не выспавшийся он повернулся к окну, услышав не прекращающийся с вечера порывистый ветер.
Непогода разыгралась не на шутку. Она всю ночь не давала ему заснуть, напоминая о себе болью в пояснице, тяжестью во всём теле и обрывками беспорядочных и каких-то тоскливых мыслей.
Превозмогая себя он решительно встал и, сбрасывая остатки сна, подошёл к окну - и остановился, поражённый. Там за окном всё изменилось до неузнаваемости. Деревья, ещё вчера радовавшие и восхищавшие золотом своих осенних нарядов, подсвеченных лучами щедрого для бабьего лета солнца, стояли почти голые.
Только кое-где на обессиленных, исхлёстанных дождём и яростными порывами ветра ветвях метались истерзанные листья, оставшиеся от сказочного убранства.
Вот и все, - поражённый столь резкой переменой подумал Фёдор Иванович.
- Всё. Холодная осень вступила в свои права, уничтожив последние следы лета.
Подумав так, он ощутил укол незнакомой ему боли. Боль эта дотронулась до него на мгновение своим острым жалом и исчезла.
Фёдор Иванович отошёл от окна, почему-то уверившись, что она не оставит его в покое.
Он включался в очередной день: одевался и завтракал, разговаривал с женой, но слова - «всё, осень» преследовали его, рождая непонятные эмоции.
Потом всё разом отошло, а им завладели обычные заботы. Но именно сейчас, когда отступили сумбурные чувствования, он понял, почему мысль об осени тревожила и не оставляла его.
Понял, что и в его жизни, как и в природе, предстоит разительная перемена.
Сегодня Фёдор Иванович ехал на завод увольняться с работы.
Выйдя из дома, он шёл не торопясь, восстанавливая в памяти всё, что было в его жизни до этого утра.
А было много всего за шестьдесят один прожитый год до незримой точки, которую он собирался сегодня поставить. Что будет после неё в новом предложении его жизненной книги, он не знал.
На улице было неуютно от промозглой сырости, враз охватившей его тело. Всё так же дул сильный ветер, но его порывы заметно ослабевали, повторяясь после затиший короткими атаками.
Уже не способная впитывать влагу земля покрылась за ночь многочисленными лужами и лужицами, вздрагивающими на ветру мелкой рябью. Небо нависло тяжёлым куполом из сплошной серой лениво перемещающейся толщи облаков.
На улице в столь ранний час было не многолюдно.
Он дошёл до своей остановки, где стояло несколько человек, время от времени нетерпеливо поглядывающих на поворот, из-за которого должен был появиться трамвай.
Но сегодня Фёдор Иванович, как они, не проявлял нетерпения.
Он только отвернулся от ветра и стоял, вновь оставшись наедине со своими мыслями, рассеянно глядя вдаль, туда, где терялись чёткие очертания домов.
И будто увидел в этой дали всю свою жизнь, которая, как длинная кинолента, стала стремительно раскручиваться перед его мысленным взором. Он вновь проживал свою молодость и счастливые студенческие годы, видел самого себя сильного и энергичного, мечтающего заглянуть в своё будущее, спешившего всё узнать и понять, свою семью и работу.
Как много он прожил! Он пробовал каким-то образом ощутить всё это время, растянуть его в какую-то длинную линию, чтобы потом охватить её разом мысленным взглядом, и не смог. Хотелось воскликнуть: да когда же прошла такая длинная жизнь, оказавшаяся кратким мигом! И стёр эту мысленную картину, услышав стук колёс приближающегося трамвая. И, уже войдя в трамвай, ещё раз остановил себя: «Не надо так вот, наспех думать о серьёзном».
Да и зачем было ему думать, если решение закончить свою трудовую деятельность Фёдор Иванович принял не сейчас и не сразу.
Дорабатывая последний год, пожалуй, самый длинный и трудный он решил, что после выхода на пенсию, не будет работать ни одного дня.
На скромном юбилейном вечере, устроенном цеховым коллективом, слушая благодарственные слова в свой адрес за многолетний труд, решил, что поработает совсем ещё немного и с лёгкой душой оставит завод, своё дело. Хватит, наработался. Пора и отдохнуть.
Будучи человеком сдержанным он удивился себе на этом торжестве, испытав величайшее волнение. Какое-то щемящее чувство увлажнило глаза, а голос не подчинялся, когда пришлось произносить свою короткую ответную речь.
Но на следующий день он, как всегда, пришёл на работу, и всё стало по-прежнему. Будто ничего нового в его жизни не произошло, и не перешагнул он вчера ещё один, очень важный свой рубеж.
Так прошёл почти год, а он всё не решался оставить работу, назначая и вновь отодвигая намеченные для этого сроки.
И вот теперь, наконец, всё обдумав, принял окончательное решение. Всё просто, потому, что так должно быть. Тогда почему он чувствует себя так, как будто живёт в нём двойник, а Фёдор Иванович в трамвае и по пути к проходной одновременно с тем, что делал, жил жизнью и этого двойника и с неосознанной грустью вслушивался в стук колёс, отмечал знакомые повороты пути и названия остановок.
Тот, другой останавливал его внимание на подробностях, никогда прежде не интересовавших его.
Эти подробности сейчас приобретали особое значение и волновали.
И он по-другому воспринимал и асфальтовую дорожку, ведущую к проходной, по которой ходил многие годы, и попадающиеся под ноги привычные ямки, и заводские запахи, и всё то, что было его невидимыми прежде многочисленными связями, органически слившимися с ним, впечатанными в его подсознание, являющимися штрихами его заводской и вообще жизни.
Фёдор Иванович пришёл на свой участок, где работал мастером, как всегда, задолго до начала рабочего дня. Даже сегодня он не смог изменить своей многолетней привычке.
Завязались обычные разговоры о погоде, домашних и производственных делах, о политике и последних новостях.
Да мало ли о чём можно поговорить в этот спокойный перед началом рабочего дня час.
И он включался в эти неторопливые короткие беседы, забыв о своих раздумьях и самой цели приезда.
Время близилось к восьми часам. С приходом начальника цеха все посторонние разговоры закончились, и начался новый рабочий день с обсуждением предстоящих дел, телефонными звонками, конкретными указаниями и распоряжениями.
В эти первые полчаса Фёдор Иванович остро почувствовал свою ненужность. Он сидел, так и не раздевшись, в роли стороннего наблюдателя, впервые оказавшись не у дел.
Недолгое ощущение себя в привычной рабочей атмосфере, ощущение единого целого со своими сослуживцами исчезло.
Непонятная обида и жалость к себе, как у забытого всеми ребёнка, неприятно сдавили грудь.
Поспешив справиться со своей слабостью и дождавшись подходящего
момента он решительно подошёл к столу и положил перед начальником заявление. Никто не удивился, так как ещё вчера знали о его намерении.
«Вот, шеф, подписывай» - бодрым голосом произнёс он, улыбаясь. Но улыбка получилась вымученной, а взгляд выражал растерянность.
Под неуклюжие реплики молодых коллег: «Везёт же некоторым, смотри, не дискотеки часто не ходи» - искренне старающихся поддержать своего мастера, начальник взял заявление и долго молчал, читая.
А Фёдор Иванович, как в замедленной съёмке, неотрывно смотрел на авторучку в его руке, ткнувшуюся, наконец, в листок и потянувшую за собой витиеватую подпись.
И какая-то живая струна натянулась до предела в его душе и резко, с болью оборвалась одновременно с решительным росчерком на его заявлении.
А дальше всё было, как в тумане. Он не знал, как повернуться, что сказать и как выйти совсем, навсегда.
Было странное ощущение, будто другая его половина жила сейчас здесь привычной для него жизнью, а он должен уходить и не мог уйти без этой части своей сути.
Находясь в состоянии этой мучительной раздвоенности, с чувством душевной боли и тоскливой зависти ко всем остающимся, он был внутренне смят и оглушён стучащим в его мозгу настойчивым, немым восклицанием – «а как же я, а как же я?», – и всё не решался сделать первый шаг по направлению к двери.
Так вышел он наконец из цеха, сдал пропуск и, пройдя «вертушку» проходной, оказался на улице.
Ещё предстояло что-то подписывать в разных кабинетах управления, но это уже было вне
завода.
С получением трудовой книжки оборвалась последняя нить, связывающая его с прежней жизнью.
Всё. Больше он нигде не числится, нигде не нужен, избавлен от всяческих дел и самих мыслей об этих делах.
Его, привычного для себя, просто не стало. И абсолютная пустота возникла вокруг, поглотив все звуки, будто заключив его в прозрачную капсулу.
Он передвигался, помещённый в эту капсулу пустоты, растерянно ища взглядом кого-то, кто объяснит ему, что случилось, почему всё стало так, как стало, и не находил на лицах встречных людей ответа.
Из этого состояния его вывела та знакомая утренняя боль, которая, больше уже не скрываясь, наносила ему сейчас беспомощному и несопротивляющемуся жестокие удары, не давая передышки, не давая пощады.
Уже всё было заполнено этой болью, но что-то живое ещё рвалось и рвалось внутри.
- Неужели так будет всегда? – вяло думал Фёдор Иванович, измученный и обессиленный шквалом эмоций, переживаемых в сегодняшний день.
Домой он возвращался тем же путём. Внутренняя боль отняла все силы, опустошив его до безразличия, и он снова оказался в пустоте. Но на этот раз пустота не была столь ошеломляющей.
Он, смертельно уставший, как-то замечал город, оправившийся от ночного ненастья, чувствовал сырость воздуха и слабое тепло проглядывающего временами из-за туч солнца.
В окна трамвая доносился приглушённый шум машин.
Он слышал голоса входящих и выходящих на остановках пассажиров, громкие призывы кондуктора быть сознательными и заплатить за проезд. Но он не узнавал чем-то изменившийся окружающий мир, как не узнавал и себя в нём, и с трудом предпринимал какие-то слабые и безуспешные попытки, стараясь совместить себя с этим новым миром.
Фёдор Иванович не понимал, что находится в состоянии стресса, сопровождающего его второе рождение.
Не понимал, что вступает в новую жизнь, в которой будет делать первые шаги, выстраивая другие внутренние связи с изменившимся для его восприятия миром, обрывая прежние.
Он не знал пока, что предстоит ему ещё долго преодолевать убивающую его сейчас пустоту и чувство бесцельности, предстоит пройти завершающую стадию своего жизненного пути, не надеясь на победу и противостоять противникам, которых никому не дано победить – старости и болезням, полагаясь на собственные силы и мужество.
Будут ли на этом трудном пути рядом с ним чуткие люди, готовые помочь и поддержать, защитив от одиночества?
Этого он тоже не знал. Фёдор Иванович возвращался
домой, и его жизнь продолжалась.
Д