Живу я на спортивной площадке, что во дворе. Сам я зеленый, колесо большое, педали, руль, седло. Второго колеса нет, зачем? Я же в землю вкопанный. Нас на площадке много. Соседка моя, страдалица, очень странной конструкции: две большие педали, и только, на них становись и шагай. Очень она скрежещет, когда на нее кто-нибудь забирается: «Ой, да что же Вы себя и меня мучите, все равно два шага шагнете, не больше!» И, вправду, больше ни у кого не получается.
А правее ее – мой железный собрат: жук с крылышками утяжеленными. У него с мужиками взаимная любовь. Он прямо муже-тест. Коли сильный мужик за него ухватится, крылышки так и порхают. Ну, а слабак кроме «бряк-бряк» выдать ничего не может. А чуть поодаль - круг с перильцами, на нем обычно женщины крутятся. Приходят и крутят-крутят, думают прям талия у них появится, может у них ее и сроду не было. Как-то одна пришла со своим. И ну перед ним крутить боками округлыми. Чувствую во рту у того пересохло, жажда обуяла невозможная, подхватил ее в охапку и уволок. Как бы не съел, уж очень глаза его хищным огнем горели…
Напротив всей этой компании – брусья. Но очень высокие, на них только ковры выбивают. Правда было один раз, виртуоз залетел, такие на них фортели выделывал, страсть, приземлился удачно, стойку сделал, огляделся, ни зрителей, ни аплодисментов…Как прилетел, так и улетел…
А я что? У меня жизнь интересная. Седло мое маленькое: чуть больше пяди в ширину и двух в длину. Маленькое-то маленькое, но обладает какой-то необъяснимой притягательной силой. Вот женщина идет с мальчонкой. Малыш сразу: «Посади покрутить!» Ну, думаю, сейчас скажет: «Он для тебя велик, не стоит». А эта умница, нет,… с улыбкой своего сына сажает. Он за руль схватился, ножками дрыг-дрыг, а до педалей не достает: «Не получается, ноги у меня короткие». «Ноги у тебя нормальные, - говорит, - подрасти немного надо и все получится». Вот же молодец женщина, понимает, что опыт, приобретенный самим мальчонкой запомнится, и желания его не остудила – это в воспитании наиважнейшая вещь!
Или двое шли мимо. Оба при костюмах и галстуках. Один повыше и с носом большим, а другой маленький плюгавенький, белобрысенький. Тот, что с носом, кейс свой на мою плоскую спину поставил, раскрыл, бумаги достал и в чем-то светленького убеждает. Тот губы выпятил, не соглашается, потом, гляжу, улыбаться начал, головой кивать. Кейс закрыли, ушли. Смотри, белобрысенький как бы носатый с носом тебя не оставил.
Только ушли, глянь, парочка ко мне подходит. Он и она. Она пальчиком повелительно ему указывает, садись мол. Тот сел, руки на руль. А она, такая маленькая, голосом командирским как начала что-то выговаривать, да на высоких тонах и пальчиком в него, как пистолетом, тычет. Бедный от ее слов плечи все ниже опускает, головой к рулю клонится, а она пальчик-пистолетик к его затылку приставила, что-то ругательное выкрикнула и ушла… Парень так и остался сидеть, доконала его маленькая злючка. А потом вскочил и побежал. Дурья башка, куда же ты опять за ней?!
А в другой раз пьяный шел мимо, и, видно, в детство его потянуло. Стал он на меня карабкаться. Да какое там! Он и на двух ногах еле стоял, а здесь только ногу поднимет, чтобы меня оседлать, так и валится. Раз пять ушибался, я б ему помог, да как? Двое ребят шли, может знакомые, может так из мужской солидарности, подняли его, а он ревет: - Кататься буду-у-у!- Поняли они, что его не унять, пристроили ко мне на седло, с двух сторон поддерживают. Покрутил он довольный самую малость: -Ну, все,- говорит,- теперь можно и домой…
А однажды, почти ночью, я уж и подремывать стал, вдруг девушка подходит. Садится и, вижу, плачет… И, плача, начинает педали крутить. Да с такой силой, прямо с остервенением, будто горе свое или печаль, или обиду из тугого мотка на душе раскручивает. Крутила-крутила, полегчало ей… Колесо все медленней крутится, замерло: -Все, - вздохнула,- ладно… Ушла… Все у тебя будет ладно, девонька, а этого, который обидел, не жалей, не стоит он того.
Иногда целая ватага ребят слетается. На пятачок мой пять-шесть бутылок пива поставят, вяленую рыбешку в мешке на руль повесят и разгульничают. Да так галдят, будто перекричать друг друга хотят. А того не понимают, что тот кричит, кто в себе не уверен. Уважающие себя люди тихо говорят, иногда даже специально тихо, чтобы слушатели замерли, вслушиваясь…
А однажды весной, даже еще не весной, а в преддверии весны, пара одна появилась. Снег еще лежал, но по каким-то неясным признакам: то ли небо было голубее, то ли ветер понежнее. Сквозь морозный воздух принес он свежесть весеннюю. Эти двое обнявшись, подошли. Она сумочку свою беленькую ко мне на сидение поставила, а сама к нему обернулась, и вся светится. Стоят они друг перед другом, замерли, в глаза смотрят. Ну, что смотреть-то! Тороплю их, пора за дело приниматься! Он, словно меня услышал, белый полушубочек ее раскрыл и нежное ожерелье из поцелуев сотворил на ее шее, а потом торопливыми шажочками вверх по подбородку… Да…, хорошо быть молодым и влюбленным! Вот они ушли, а будто и я счастливей стал, их счастьем завороженный.
Один раз мужик пришел. Портфель - на меня, газету вынул, читает и вслух ругается: -Вот, черти, врут!... О народе они заботятся,.. как же,… только о карманах своих и думают… Эх,… гибнет Россия,… гибнет…- Милый друг, хотелось мне сказать ему, да Россия всегда в состоянии «еще немного или погибнем, или заживем по-человечески».
А в окне первого этажа, прямо напротив меня, часто вижу старушку. Долго она на гостей моих смотрит, наверно сидит, может даже в кресле инвалидном, тоже «вкопанная» в квартиру, в кресло свое. Я иногда ей говорю: - Эй, подруга, не грусти, я всегда с тобой, никуда не убегу. Может слышит? Я вот не грущу, хотя ни скоростью не обладаю, ни к перемене мест не приспособлен. Одно название – ВЕЛОСИПЕД.
Но я предназначение свое понял: Я- посадочная площадка для грусти, любви,…одиночества … А кто предназначение свое понял, тот счастлив… Чего и вам желаю…