А ты помнишь тот дом, в котором прошло наше быстроглазое детство? Подъезды – старые, обшарпанные, с перекосившимися дверями и облупившейся на стенах краской. Мы же сами с тобой отколупывали пальцем эту краску, а потом пихали её в карманы платья Настьки, нашей соседки. Она такая воображала была. Ты называл её цаплей, а сам был тайно влюблён. И это ты чиркал жёлтым мелом на асфальте перед подъездом её имя. Я же знаю, что ты. А когда папа подарил тебе фотоаппарат, украдкой фотографировал её длинные-предлинные ноги с острыми коленками из-за куста шиповника, что рос под моим окном. Мои окна были на первом этаже, ты же помнишь, и я как раз по утрам наблюдала как ты весь грязный с расцарапанным шипами лицом, неумытый и непричёсанный выползал из своего окопа, довольный донельзя, и заворачивал свой фотоаппарат в чехол, который, кстати, тебе состряпала моя баба Нюра.
И почему весь двор думал, что мы поженимся? Ты ведь мне совсем-совсем не нравился. Во-первых, ты всегда придумывал слишком шумные игры. Когда нам обоим было лет по шесть по семь, ну в крайнем случае двенадцать, мне все твои затеи безумно нравились и я была в восторге. Ну а потом я начала расцветать и выцветшие шорты, мои самые любимые, кстати, были сосланы на антресоли, а потом беспощадно изрезанны на тряпки, которыми мама мыла полы в гостиной. Я появлялась рядом с тобой в платьицах и туфельках, с кокетливым бантиком в длинной каштановой косе, а ты сообщал, что ребята с соседнего дворика опять замучили хромого Рекса и надо пойти им вдарить. Ты совсем не замечал, что я не могу вдарить, что я изменилась, и, теперь вовсе не «свой-в-доску-парень» а милая девочка-ромашка, которую надо усердно поливать комплиментами, чтобы интенсивней всходили плоды женственности. Ты меня злил своей тупостью.
Во вторых, что более странно, когда ты наконец сам подрос и начал заглядываться на девчонок, ты напрочь перестал обращать на меня внимание. Вместо футболки, твою возмужавшую грудь, теперь прикрывала наглаженная рубашка, а вытянутые на коленях треники заменили модные брюки со стрелками. Моя баба Нюра даже называла тебя стилягой. А меня бесило, что ты встаёшь ни свет ни заря, чтобы фотографировать тощую Настьку и не звал на свидания меня. Нет, ты мне совсем не нравился, ну хоть по дружбе мог разок в парк позвать, а?
А нравился мне на самом деле Борька, который часто курил за школьным сараем, а я высматривала его из кабинета русского на втором – там лучше всего видно. Ты то Борьку конечно, не помнишь. А я хорошо помню его вихрастую рыжую голову. Он то был самым высоким во всей школе и на переменах, в переполненном коридоре его всегда издалека было видно.
А моих подружек школьных помнишь? Ленку и Райку. Они – это, кстати, третья причина, из-за которой я возненавидела тебя. Ты их недолюбливал и называл одну бегемотом, а другую шпалой. И отказывался гулять со мной в их компании.
Хотя сейчас, я понимаю в чём ключ твоей несимпатии к девчонкам – ревность. Вместо того, чтобы лазить с тобой по деревьям и заброшенным домам на окраине города, я ярко красилась и шла на танцы с ними. И возвращалась совсем поздно. И каждый раз нас с подружками провожали разные юноши. И лет им было больше чем тебе. И они носили джинсы. А у тебя были только те твои брюки со стрелочками, которые ты носил уже третий год. Да, твои родители не были богаты и у тебя ещё был старший брат и аккурат родились две сестрёнки. А я уже слишком начитавшись журналов, знала, что не буду с тобой никогда. Я выучила слово перспектива и хорошенько уяснила, что с тобой перспективы нет никакой.
Раз и навсегда я решила, что с тобой общаться не буду. В четверг решила, а в пятницу, поймав тебя на перемене в столовой сообщила, что мы больше не друзья и не приятели. За спиной у тебя болтался туго набитый рюкзак, а на шее твой фотоаппарат. В чехле, который связала баба Нюра. И ты отдал мне чехол. Сказал «На память», и ушёл.
После окончания девятого класса ты пропал на целое лето. О том, что в одиннадцатый класс ты не пойдёшь я узнала от твоей мамы.
И, если честно, со дня твоего рождения – седьмого июля, я помню, - я начала жутко скучать. Твоя комната находилась точно над моей, а кровать стояла в том же углу, что и моя, и я привесила над кроватью, прямо на потолок, нашу с тобой фотографию, где нам год на двоих и мы сидим в одной коляске, одетые в одинаковые комбинезончики – только, у меня красный, а у тебя синий. Нас катали в одной коляске, купленной нашими родителями в складчину, потому что так дешевле, ты помнишь? А ещё, мы спали в одной кровати – в моей – когда у тебя дома был ремонт. Я хорошо помню эту ночь и последующий день. Ты придумал, будто моя кровать – это парусник, а мы два отчаянных путника переплываем Тихий океан. Мы даже несли вахту, каждый по часу. Но я свою не выдержала и уснула. Прямо на твоём костлявом плече. А ещё мы очень замёрзли в нашем «путешествии». Помнишь почему? Потому что моё одеяло было парусом. Ты закрепил его на лыжной палке и поставил в изножье кровати. А накрываться больше было нечем. И мы прижались друг к другу крепко-крепко, чтобы было теплей. И правда было! Но наутро всё тело у меня ломило от твоей крепкой капитанской хватки.
Когда я засыпала, глядя на наше фото на моём потолке, я вспоминала, как тепло нам тогда было.
А ближе к августу поняла, что я то тебя люблю. Даже больше чем безмозглого Борьку. В сентябре забрала документы из школы, и поехала в Москву. Поступать – так думали родители. А на самом деле единственное, что я хотела сделать – это найти тебя. Баба Нюра сказала, что ты поступил в техникум.
Город встретил меня скверно. Грязный вокзал, заросшие чужими лицами незнакомые улицы, и ни одного затылка, похожего на твой.
Я поступила в медицинский колледж. Мне повезло, ведь учебный год уже начался. Меня приняли на дневное отделение, на бюджетное место.
Я училась так себе, в пол силы. Моей главной задачей было найти тебя. Но мне не везло. Странно, да? Ведь я могла просто спросить у твоих родителей, где ты живешь, и зайти на чашку чая. Но я искала тебя сама самыми разными способами. И всё впустую.
Я кое-как закончила колледж. Об институте даже не думала, но отец настоял, чтобы я поступила в медицинский. Я поступила. А на втором курсе вышла замуж.
Отныне я постоянно проживала в Москве, а в наш городок приезжала раз в год на пасху. Наш дворик старел. Наши сверстники уже обзавелись семьями, и уже их дети катались на наших скрипучих качелях. Наши семьи продолжали дружить. Каждодневные совместные посиделки наших бабушек и походы на рынок наших мам, совместная выходная рыбалка наших отцов и ни слова о тебе. Странно.
И я не решалась спросить о тебе. Мне было стыдно, ведь я с легкостью раздружилась с тобой, а теперь с бухты барахты решила тебя отыскать. Зачем?
И, в последнее лето, после свадьбы, я решила больше тебя не искать.
И потекла полноводной рекой моя семейная жизнь. Она не приносила мне счастья. И моему мужу тоже. Я не хотела от него детей и вскоре наша семья расслоилась как слоёный торт с медовым кремом. Помнишь, как мы их ненавидели?
Спустя год с небольшим мы развелись.
Это был июнь. Я бросила институт прямо на летней сессии, потратила всю накопленную стипендию на профессиональный фотоаппарат, собрала вещи и вернулась домой. Всё лето я тщательнейшим образом исследовала сначала наш дворик, а затем и весь небольшой городок. От взора объектива не утаилась ни одна мелочь. Ни одна букашка не спряталась под глянцевую изумрудную гладь листочка от яркой вспышки. Я сняла всё, что увидела. Каждое мгновение того лета попало на снимки, которые я потом подшила в альбом, подкрепив каждый своим комментарием.
В сентябре я совершила преступление. Когда всё твое семейство отправилось в Украину, к каким-то дальним-дальним родственникам, я ночью забралась в твою комнату, со своим фотоаппаратом и так же тщательно через линзу обследовала её.
Ты же простишь меня, за то что я немножко разбила окно? Деньги на восстановление, я подложила в секретер, в маленький ящичек, где ты всегда хранил свои денежные заначки.
В твоей комнате я нашла массу интересного. Все эти вырезки из старых журналов, наши самодельные игрушечные ружья, камешки из песочницы и ракушки, что тебе присылала тетя из Крыма – всё это как привет из детства. Я так скучала и скучаю сейчас по тем временам, когда деревья под нашими окнами – были низенькими и кроны их были жиденькие, а наш смех звонкий и непринуждённый. Я так скучала по твоему смеху!
Я сфотографировала каждый сантиметр твоей комнаты. И ты, как будто был на каждом из этих снимков. И когда я уже собиралась было уходить, уже просыпалось осеннее утро, я решила заглянуть под твою кровать. Там кажется, был твой тайник. Помнишь, ты мне сам говорил. И вот из тёмного пыльного из-подкроватья я вытащила старую большую коробку из плотного картона, очень тяжёлую и пыльную. Я открыла её и запустила туда свой любопытный нос. Пачки с фотографиями, перевязанные толстой шерстяной ниткой, конверты с письмами (на конвертах не значилось адресата), ручки шариковые разных цветов, маленький флакончик духов, которые я обожала лет в 16-17, и лента, алого цвета из моей косы – вот всё что затаилось на года под твоей кроватью.
Я развязала нитку на первой пачке фотографий, села под окно и начала их пересматривать.
Прямо на первой карточке я увидела прямоугольник окна с бордовыми шторами и кружевным белым тюлем на сером в чёрную крапину фоне дома. Тюль в углу окна чуть оттопырен, а из-под тюля видна верхняя часть лица темноволосой девочки. Глазки сощурены, взгляд крайне недовольный. На следующей фотографии – то же самое, но личико видно полностью и в этой злобно сморщившейся девочке я узнаю себя. Мне лет 12-13, а может больше, может меньше. На следующих карточках всё то же самое, только лицо моё то больше, то меньше видно в окне, и на двух-трёх фотографиях видно, что мимо фотографа проходит пара длинных стройных ног.
И я вспомнила, как я подглядывала за тобой, когда ты снимал Настьку, забравшись в куст шиповника. Как я тогда негодовала, и сама подсматривала за тобой в окно.
А получается что…
Я быстро просмотрела другие пачки фотографий. На двух были такие же снимки, отличались они только цветом Настькиных туфлей. Значит, сделаны снимки в разные дни и везде главным планом моя мордашка в окне. А в последней, четвертой, самой толстой пачке были мои фотографии в школьные годы. Я в разных платьицах и туфельках. И совершенно не вижу, что меня снимают. И пара снимков с выпускного.
Получается, что всё то время ты снимал только меня.
В конвертах были недописанные письма. Твои письма ко мне. Их было очень много, и все они обрываются на полуслове и начинаются заново и снова обрываются, и всё расчерчено ручками.
На самом дне я обнаружила ещё кое-что. Моё маленькое ситцевое платьице. Мне его надевали года в два, наверно. Оно совсем крохотное.
И всё. Твой тайник был пуст, снимки и письма разбросаны по полу, а на моих щеках блестели слёзы.
Оказывается, и ты был влюблён в меня!
Но где же ты теперь?
Твоя семья вернулась через две недели, поздно вечером, устали все от долгой дороги, а я даже не дала им отдохнуть. После третьего звонка твоя мама открыла мне дверь, и я сразу с порога спросила её о тебе.
И за одну ночь я услышала самую страшную историю из всех, что слышала за всю жизнь. Я не знала, что молодые юноши могут болеть раком. А у тебя вот так получилось. Я была слишком поглощена своим упрямым взрослением, чтобы заметить, что ты всё реже стал появляться в школе, исхудал, и лицо твоё утратило юношеский задор и свежий румянец. Ты умирал, мой самый лучший друг детства, а меня целовали липкие противные совсем не любимые губы. Я не заметила даже, как тихо ты ушёл.
Тебя, конечно, отправили в Москву лечиться. Но слишком поздно было – четвёртая стадия. И за те два месяца, которые ты провёл в больнице, ты успел сделать две вещи – изменить мою жизнь и написать мне письмо.
Спасибо тебе за то и за другое. Письмо ты, правда, разорвал, но я берегу эти крохотные пожелтевшие частички, никак не решусь их собрать, и прочитать твоё послание.
На следующее утро мы с твоей мамой поехали к тебе на могилу. С тех пор я приезжаю туда каждое воскресенье, зажигаю свечку и долго молюсь, чтобы тебе там было хорошо. И ещё, чтобы я тоже, когда умру, попала в рай. Иначе, как же мы встретимся!
Я очень стараюсь делать добро. Ведь мне уже 72, и приближается минута, когда мы наконец-таки свидимся.
Я очень глупая женщина, но за всю свою жизнь я поняла одну вещь – любовь – слишком огромна, чтобы её заметить. Ведь, я училась любить тебя с самого детства. Наше совместное детство – было как прелюдия к большой счастливой жизни. Нашей с тобой жизни. Мы учились любить друг друга, а как полюбили, сделались слепыми и ничего не заметили.
Мы потеряли друг друга. Но я продолжаю искать тебя. Пожалуйста, верь мне.
Я берегу твой тайник с его содержимым и свои альбомы. Я смотрю за порядком в нашем дворике, и на моих глазах вырастают чудные мальчики и девочки, и я качаю в колясочках их деток, пока мамаши бегают в магазин за продуктами.
Мне нехватает тебя.
Но я продолжаю ждать. Я дождусь. Может уже сегодня вечером, когда я почищу зубной протез и опущу его в стакан с водой, а потом вернусь в комнату, ты уже будешь ждать меня.
Я надеюсь.