Вдохновленная тончайшей кучеряшкой набоковского слога
Она курила в темноте ночи и в белизне простыни, прикрывающей ее нагие острые груди, впившиеся в поджатые колени, и глядела в широкое раззанавешенное, с панорамным видом на черное в мелких звездах и с движущимся огоньком самолета окно.
Взгляд ее с течением минуты рассеялся и превратил ее-таки в тупо уставившуюся мимо окна молодую женщину, держащую между пальцев тонкую сигарету, становящуюся хрупкой трубочкой пепла. Воспоминание перенесло ее в трясущийся под стук собственных тарахтящих колес поезд с его душным воздухом, пропахшим копченой рыбой, южными спелыми яблоками, и вонью грязных мужских носков, с его сопением и звяканьем ложки о стенки граненного стакана.
Там она предавалась мечтанию о теплых волнах из соленой воды прозрачного зеленовато-синего моря, ласкающего ее белое тонкое тело, о палящем солнце, которое будет высушивать соленые капли на ее животе, превращая ее кожу в песчаного цвета загорелую. Закрывая глаза под храп спящего на соседней «полке» нетрезвого попутчика, она выходила на ночную набережную в легком, облегающем тело, сарафане, юбка которого развевалась на теплом приморском ветерке, щупая ее колени, она шла, стуча каблуками своих соломенных босоножек, и ловила запахи шашлычного дыма и пьяного дыхания морской ночи.
Резкий толчок от остановки разбудил ее и вернул сначала в поезд, а потом на кровать в московской квартире. Пепел с сигареты уже усыпал, будто снегом, на напоминающие хребты кавказских гор складки белой простыни. Она смахнула его безразличным движением руки на пол, затушила сигарету о дно невысокого широкого стакана, из которого перед сном сквозь ее губы влился в нее горячительный напиток, и упала на подушку, закинув одну тонкую руку под голову с скрученными в пучок черными волосами.
Закрыла глаза и погрузилась медленно в журчащий храп, мигом разбудивший ее. Колким локтем руки, свободной от тяжести ее собственной головы, она толкнула спящего рядом «милого». Он открыл слепленные сном глаза, понял, что разбудил свою малютку жутким звуком, который имел обыкновение издавать по ночам, улыбнулся улыбкой, требующей снисхождения и, положив ладонь ей на живот, уснул. Его рот из улыбки быстро превратился в искривленное отверстие, из которого тотчас же потекла слюна. Она посмотрела с отвращением на эту слизь, превращавшуюся на подушке в мокрое пятно, скинула его руку со своего живота и отвернулась.
Она подумала, что при поцелуе его слюна не вызывает у нее столь омерзительного чувства. Сможет ли она теперь целоваться с ним. Вдруг ее слюна покажется ему когда-нибудь мерзкой тоже. Да как вообще она может испытывать подобные ощущения? Может быть, прошли ее нежные к нему чувства? Что если так и есть? А что если все, происходящее в этой ее жизни, всего лишь ей снится? И его слюна, и дикий храп, и стук колес, и море... Прозрачная безграничная гладь, видимая с высоты горной макушки, покрытой зеленым бархатным платком из кучерявых деревьев. Ветер, треплющий волосы в полете над голубой равниной, скачки и проваливания в теплом воздухе над морем. Да. Она все еще летала во сне, раскидывая руки, подобно тому, как расправляет крылья чайка. Летала и чирикала со своей пернатой соседкой по воздушному пространству над чашей уже посоленной воды, в которую она позже упадет, чтобы свариться и превратиться в деликатес, подаваемый под пикантным соусом на большом белом блюде судьбы.