Татьяна Зоммер
«РОДСТВО ПО СЛОВУ ПОРОЖДАЕТ СЛОВО»
40 лет материнской плате по имени «Луч»
Парадокс: поэт Игорь Волгин давно не пишет стихов, но его студия «Луч» является alma mater едва ли не всех самых известных поэтов современности. Сам Волгин оценивает эту парадоксальную ситуацию так: «Мы не были инкубатором, просто студия оказалась живородящей. Мы не ковали гениев, «развлекались» как могли, а попутно к нам подстраивались гении».
В 201-й аудитории журфака МГУ собралось рекордное количество студийцев профессора Игоря Волгина. Известным поэтам снова захотелось сесть за парты. Ведь именно благодаря студии несколько слоев звездной «материнской платы» нашли друг друга и состоялись в поэзии. Только в вышедшем к 40-летию студии «Луч» сборнике значится 73 автора. Кого-то из них нет в живых, кто-то не смог приехать. Но было понятно, что и присутствующие на вечере авторы сборника все выступить не успеют. Потому председательствующий Святослав Бэлза, глядя в необозримый зал, строго заметил: «Это вам не конвент». Все рассмеялись и поняли: стихи со сцены читать будут только самые-самые.
Открыть счет верхнему, самому прославленному слою студийцев было доверено «живому классику» Сергею Гандлевскому. Бахыт Кенжеев не приехал, но прислал Волгину записочку от верного ученика: «Благородный рыцарь Игорь, сколько лет сирены пел…» Алексея Цветкова тоже цитировали по записочке: «Я встретил путь благодаря Лучу». Но больше всех поразил заграничный привет друга студии – Евгения Евтушенко. И не потому что в записке было, по словам Волгина, множество ошибок (учиться в студии надо было!) А потому что он предлагал установить мемориальную доску… самому себе. В одной из журфаковских аудиторий, где когда-то Евтушенко выступал совместно с Иосифом Бродским.
Вторым «классиком» на сцене появился эссеист Лев Аннинский. У «поэта в критике» к тому же еще и был день рождения. Поэтому Игорь Волгин не преминул сказать: «Сегодня мы будем его семьей». Аннинский решил расширить «семью», сказав, что ценит Игоря Волгина в первую очередь как достоевиста. Но по его мнению – «контекст Достоевского – бесконечен». В переводе на студию «Луч» у меня получилось так: контекст Волгина включает в себя и самих присутствующих и их творчество… Студийцы кинулись к Аннинскому с подарками, заготовленными несколько лет назад. А со сцены уже читал свои ернические строки Ефим Бершин: «Нет, весь я не верблюд, а лишь верблюжья морда».
Игоря Иртеньева почему-то объявили так: «А сейчас – живой Игорь Иртеньев». А какой он еще мог быть на сцене-то? Хотя… И зал наполнился загробными строками живого Иртеньева: «И все бананотехнологии / видать в одном большом гробу» и «Уже не успею родиться в другой стране». Понятно, что речь шла о «живых классиках» на сцене. Вот и Юрий Кублановский – с красивой львиной гривой волос – чем не классик: «от фосфоресцирующих терний, от необозримого пространства, сопредельных с нашею губернией…». Умершим, но оставшимся в пределах «Луча» классикам тоже отдали дань уважения: Александру Сапровскому, Владимиру Еременко, Якушевой Любе…
Известные стихи из уст самих «живых классиков» звучали как песни. Под невидимый аккомпанемент мысленно вторящего им зала. Наконец, на сцене материализовалась гитара. Под которую студиец, геофизик по образованию и поэт по призванию Александр Городницкий запел: «Родство по слову порождает слово. / Родство по крови порождает кровь». Городницкий прекрасно чувствовал единый настрой зала и обращался к нему по имени «Хор». На шуточной песенке хор прорвало и зал скандировал: «Крокодилы, пальмы, баобабы и жена французского посла». На что Волгин радостно заметил, что вот уже прошло 30 лет после первого исполнения этой песни, а «чувство юмора не исчезает в массах». Ирина Ермакова как редактор-составитель тоже тонко чувствовала единый настрой масс, но ее стихотворение «Аншлаг» уже относилось, скорее, к разряду «черного юмора»: «Когда святые идут назад, поскольку в раю аншлаг».
Эту же тему подхватил вышедший на сцену блистательный «Азазелло». Актер и друг студии Александр Филиппенко сказал о своем поколении так: «Мы спасались в юморе». Судя по его юмореске, конечно же, - в черном: «Любимым развлечением были похороны руководства». Пока все смеялись над забавными фразами, Волгин неожиданно признался, что Филиппенко «сильно улучшил Достоевского в документальном фильме». Я видела этот фильм, и скажу, что Филиппенко – без бороды и грима – в образе Достоевского смотрелся очень натурально. Наложение души, а не грима делает образ ощутимым. Вот и сейчас, говоря со сцены о себе, студийцы достоверно вскрывали тогдашний юмористический студийный настрой. Неизменный староста «Луча» того времени – Евгений Бунимович – как раз из того парадоксального ряда. Навряд ли он слышал предыдущих ораторов (бежал с очередного заседания, пытаясь на ходу забыть все «казенные» слова), но попал в ту же струю: «Так вы говорите, ночью страшнее? – Так вы говорите…».
Потом пошли более поздние слои поэтов, по преимуществу женских, но тоже востребованных. Не зря Игорь Волгин так гордится своими известными и продвинутыми «студийками». Вера Павлова, к примеру, даже в маленькой, читаемой со сцены подборке не исчерпывается гротескным юмором: «Я лепила Гоголя, Чехов получился». Она еще и успевает проникнуть в молитву: «Папа, ты что не умеешь молиться?… Что-нибудь простое… Ну, к примеру, чтобы все были живы». Олеся Николаева продолжила на сцене божественную тему «былинным» напутствием майора сыну-балбесу: «Как очнувшись, понял, что Бог тебя крышевал». Николаева, кстати, всегда была не только студийкой, но и представителем «конкурирующей фирмы» - училась в литинституте. Теперь и сама ведет там поэтический семинар. Студийка Маша Ватутина прочитала прекрасные стихи о своем, женском – про то, как толстая девочка училась плавать на людях – в литературном, надо полагать, бассейне. Аня Аркатова, староста еще совсем недавнего поэтического слоя, смело констатировала со сцены прописные философские истины: «Для ухода за отцом нужен только отец».
Замыкал поэтические чтения сам мэтр «Луча». Святослав Бэлза, представляя Игоря Волгина как поэта, сначала посетовал студийцам, что «учитель» давно не пишет стихов, а затем посоветовал общими усилиями склонить его к их написанию. Не знаю, удастся ли Волгину в дальнейшем снова оседлать Пегаса. Сейчас его спасает ироническое отношение к своим стихам. Со сцены он сказал так: «Бершин поет лучше, чем я пишу». Но кое-что все же прочел: «О, коммунальная юность моя, / все возвращается на круги своя». Может быть, сон Волгина о коммуналке – и есть светлый луч. Ведь его студия – тоже большая-пребольшая поэтическая коммуна единомышленников: «Мы писали как могли, / наспех, не перебеляли, / думали, что потеряли, / а выходит – обрели».
Фото Татьяны Зоммер