В начале шестидесятых лётное училище, где я работал авиатехником, получило чешские истребители L-29. Нас, механиков, быстро (за один-два дня) переучили на новую технику и сказали:
— Временно поработаете на этих самолётах, а когда выпустим курсантов, вас, по желанию, отправим в любые авиачасти.
Здесь я впервые и всего один раз в жизни слетал на истребителе в зону.
Был у нас такой командир звена майор Левенцов. Прибыл из отпуска, его один раз провезли по курсу на новом самолёте, и нужно было ему самостоятельно вылететь в зону. Зона — это полёт для выполнения фигур высшего пилотажа. Условно говоря, это как если бы провести воздушный бой без противника.
— Ну что, Маслов, самолёт готов? — спросил Левенцов.
— Так точно, готов! — спокойно отрапортовал я.
— Хочешь со мной полететь в зону? — неожиданно спросил он.
— Не возражаю, если возьмёте.
— Готовь самолёт, сейчас полетим.
Готовь-то готовь, а лететь самому. Решил ещё раз заглянуть в нижний лючок. Полез, открыл его, посмотрел, всё нормально, закрыл. Солдата-техника попросил:
— Уберёшь колодки, как выруливать будем.
— Садись в кабину, — говорит майор, — всё сделаем самым лучшим образом.
Я расписался за подготовку, командир за приёмку самолёта. Залез я в заднюю кабину и ф-ю-ю — запустили двигатель.
— Ты пригнись пока, — говорит майор мне, — чтобы с СКП (службы контроля полётов) не заметили. Как взлетим, я тебе скажу, а то если увидят, вернут.
Ну, пригнулся, почти вдвое сложился, вырулили, взлетели. Я заметил, что в полёте в кабине совсем нет шума. Во-первых, кабина загерметизирована, во-вторых, шум из турбинных сопел почти не догоняет самолёт, и скорость изменяет высоту звука в сторону снижения. Вместо неприятного свиста, на L-29 получается шумок, как у чайника, который вот-вот закипит. Однако всеми частями спины и мозга хорошо прослушивается работа турбины, насосов, подшипников. Слышно, как срабатывают замки шасси и щитков закрылков, и ощущаются воздушные нагрузки на элероны (детали крыла). Оказывается, можно свободно переговариваться между передней и задней кабиной.
— Это вот левый разворот. Вот теперь горка. Ну, как? — спрашивает командир.
— Чувствую себя нормально!
А какое «нормально», когда висишь в воздухе на привязных ремнях, когда тебя ещё и парашют пытается под зад вытолкнуть из них.
— Вот теперь боевой разворот, иммельманом называется. Сейчас петельку с тобой маленькую выполним, — продолжает комментировать Левенцов.
Вижу, что-то не то, земля почему-то вверху и как бы хочет на нас упасть, а мы ещё больше к ней нос разворачиваем. Надо бы, на мой взгляд, отвернуть, но командир знает, что делает.
— Ты молодец, — похвалил он меня, — я думал, что на первом вираже тебя уработаю, но вот уже ряд упражнений отработал, а ты хоть бы что. Вот бы мне таких курсантов давали, я бы их за два месяца ассами делал. Ну, теперь ещё пару горок сделаем и повернём на аэродром. Видишь, вон там, в дымке, полоска?
В кабине тепло, светло, за облаками ещё и солнышко светит.
— Вон видишь, там Саратов, а вон там Волга и мост, а вон справа железнодорожный вокзал. Сейчас мы подлетим к зоне, я буду выполнять упражнения, ты сиди смирно, держись за поручни, только не катапультни!
А у меня аж под ложечкой засвербело. Эх, разрешил бы мне сейчас командир катапультироваться — и секунды бы не задумался. И фонарь* бы сбросил, и катапульту загубил. Ну, не прыгал я с парашютом, ну, и что? В принципе я знаю всё, как это делать. Если даже сам ничего не сделаю, полуавтоматы должны сработать. Единственно, совесть не позволила подводить командира. Я знал, что такого случая больше не представится, и совесть сказала: «Нет».
Вот мы в зоне. Выполняя упражнения, майор говорил:
— Это вот правый разворот. Угол наклона крыла не должен быть больше 60 градусов, но в бою допускается и 90, и 100.
От виражей у меня в голове дымка и в глазах красные полоски. Кто-то свернул корявыми руками мои кишки и желудок. И кишками начало давить желудок и сердце, а горло сдавило так, что кадык в горле изогнулся. «Ну, если он ещё сделает одну горку, — подумал я, — то кишки вместе с желудком и сердцем вылетят у меня изо рта».
— Всё, идём на снижение, — спокойно, не догадываясь о моих метаниях, наконец, сказал Левенцов.
А снижение — это тоже маленькая горка, тоже отрицательная нагрузка. Но я и это перенёс. Не вылетели кишки, или хотя бы их содержимое! А ведь даже с опытными пилотами иногда такое случается.
Сели. Подпрыгнули ещё разок, ещё раз упали, а мне ещё согнуться надо, чтобы с СКП не заметили. Согнулся. А как же: подводить командира нельзя, самое последнее это дело.
Подруливаем на стоянку, а впереди стоит Сан Саныч, командир полка, такой педант. Большой палец правой руки засунул за борт кителя, а четырьмя пальцами по пуговицам, как на пианино, барабанит. Майор ещё фонарь не открыл, а Сан Саныч уже кричит:
— Ну, ты, там, с задней кабины, вылазь, не прячься, мне всё было известно, когда вы только взлетели!
Расстегнул я ремни и лямки, выбираюсь из кабины на левое крыло. Руки, ноги дрожат, но не от испуга, а после полёта в зону. Левенцов чётко докладывает командиру полка:
— Товарищ полковник, упражнения в зоне выполнены полностью!
— Хорошо, полёты пока закончим. Полётам отбой, технику убрать на стоянку, всему офицерскому составу собраться в Клубе офицеров!
Попались, голубчики. Ну, заживо не съедят — будь, что будет. Заправляю самолёт, убираю на стоянку, а сам думаю: «Завидуем пилотам: шоколад им дают, сыр, денег больше платят. Да в зоне за один вылет можешь потерять здоровья столько, сколько и за месяц не накопишь. А ночью в сплошной облачности, да в дождь и снег рыскать в поисках аэродрома... И сколько нужно нервов, чтобы так расходоваться ежедневно. Да ещё бывает, что и техника отказывает. Ведь многие изделия нашего советского производства. Нет уж, больше я пилотам никогда завидовать не буду».
Собрались в клубе офицеры. В президиум сели Сан Саныч, инженер полка, начальник штаба. Сан Саныч опять играет на пуговицах. Он вообще был пианистом, и жил в гостинице. Говорили, что он по вечерам часто музицировал. Сам играл на фортепиано и дуэтом со своей женой пел песни и романсы.
— Товарищи офицеры! У нас в полку сегодня произошло ЧП: командир звена Левенцов посадил в заднюю кабину своего техника самолёта и вывез в зону. А, как известно, такое по НПП (наставление по производству полётов) строго запрещено. В связи с этим начальник штаба зачитает приказ.
К трибуне вышел начальник штаба и зачитал приказ. До меня долетела только суть этого приказа.
— ...на основании вышеизложенного приказываю, первое: командира звена майора Левенцова снять с занимаемой должности и ходатайствовать о снижении в должности на одно звание. Второе: инженера эскадрильи Кибучинского понизить в звании до старшего лейтенанта. Третье: технику самолёта Маслову объявить строгий выговор.
— Кто заложил, кто доложил, товарищ полковник? — послышались голоса.
— Доложил тот, кто обязан был доложить, и не только доложить, но и предотвратить полёт.
После мы узнали, что доложил о нас в штаб части инженер эскадрильи, за что и звезды одной на погонах лишился.
Через две недели от командующего пришёл приказ: командира звена Левенцова назначить заместителем командира полка по лётной подготовке. Это сразу на две ступеньки вверх, а через полгода ещё на две ступеньки — и стал он командиром полка в Сальске. После он мне сказал:
— Ну, спасибо тебе, я за полгода преодолел четыре ступеньки.
А я через полмесяца ушёл за штаты, пытаясь перевестись в боевую часть. Очень не хотелось служить в училище. Полгода был я за штатом, потом предложили служить в Краснодарском крае. Я согласился.
(1999)
_______
*Фонарь (авиац.) — прозрачное покрытие пилотской кабины.
На фото из Интернета: Истребитель L-29. В Чехословакии этот реактивный учебно-тренировочный самолет разрабатывался с середины пятидесятых годов прошлого века. Его проектировала группа специалистов под руководством известных авиаконструкторов Зденека Рублича и Карела Томаша в Исследовательском и испытательном летном институте—VZLU (Vyzkumny a zkusebni letecky ustav), вошедшем в 1954 г. в Министерство общего машиностроения ЧССР. В 1956 г. разработка L-29 стала плановым заданием и финансировалась государством.
***
Окончание здесь: http://www.proza.ru/2013/03/26/1067