Визит к Санни
А в один прекрасный день я с удивлением обнаружила в своем скайпе приглашение от Санни Сиверса. Почему-то я очень обрадовалась ему, как вестнику из ранней-ранней юности!
Санни Сиверс в скайпе был изображен в виде мульфильмовского героя — трогательного мальчика Кая, очевидно, складывающего из льдин слово «вечность».
И сразу вслед затем, пыхтя и отдуваясь, появился Черномор и сообщил, чтобы я спешно закончила планировку и на следующий день отправлялась брать интервью к художнику Сиверсу, потому что он сам к нам не поедет, а ты отправляйся к нему с диктофоном.
Мастерская Сиверса была совсем не на Смоленке. Хотя, возможно, мастерских у знаменитости было несколько. Эта была сделана с такой роскошью, что совершенно невозможно было понять, как можно в ней работать. Очевидно, он и не работал здесь, а принимал деловые визиты и давал интервью. В зале было красиво расставлены на мольбертах этюды, пылал огонь в большом камине, сложенном из камня. Зал от других помещений отделяло несколько стеллажей с книгами, книги сразу привлекают мое внимание, поэтому среди них я тотчас узнала и отметила обложку книги сочинений Шарля де Костера, такую же, как и у меня дома.
Санни Сиверс встретил меня с той любезностью, с какой обычно и встречают репортеров, берущих заранее согласованное хвалебное интервью.
Теперь он, как я и предполагала, еще больше походил на красивого принца из волшебной сказки, но синие глаза его заметно выцвели и стали как лед на замерзшем заливе. — Ну, Маша, как тебе рассказывать? — вальяжно спросил Санни, предлагая мне расположиться у камина.
— Как обычно — о творческом пути, ничего нового не придумаю, — я вытащила микрофон и воткнула провод в записывающее устройство.
— С детства я рисовал, меня хвалили учителя, я упорно овладевал азами великого искусства, к которому стремился всем сердцем. Потом я учился живописи у знаменитых мастеров нашего времени, но картины не продавались и благодаря интригам их не допускали на выставки, чтобы выжить, я должен был расписывать брошки и матрешки и торговал ими на улице, но ночами писал полотна, втайне надеясь получить признание на Западе! И вот, наконец …
Надо же, а я и не подозревала, что Санни такой труженик. Я затаила дыхание, понимая, что сейчас услышу самое главное, но то, что я услышала, превзошло все мои ожидания.
— И вот, наконец, свершилось чудо: я продал свою душу дьяволу и стал знаменит и богат!!!
— Серьезно? — опешила я.
И Санни расхохотался.
— Ловко я тебя развел? — отсмеявшись, спросил он, — ну, Машка, а я думал, ты опытный корреспондент, тебя не проведешь. Слушай, все было совершенно не так. Да, я рисовал с детства, но учителя меня не ценили, и даже не раз отчисляли из художественной школы, но я упорно овладевал азами, хотя все без толку, учился у великих, потом брошки, матрешки, нищета, я организовал художников, создал целую пирамиду, наладил поставки брошек за границу, всех обирал как липку, зато сколотил себе в короткое время приличный капитал…
Я смотрела на Санни, с трудом понимая, как это можно о себе рассказывать такое. Хочет вызвать сенсацию, что ли? Санни сделал приличную паузу и произнес трагически, обращая руку к шкатулке, стоящей на столике:
— Тут есть дублон старинный… Вот он… Нынче вдова мне отдала его. Но прежде с тремя детьми полдня перед окном она стояла на коленях, воя…
Ну что, опять веришь? — довольный эффектом, он захлопал в ладоши, — ну Маша ты меня поражаешь! Может руководству твоему пожаловаться, а?
— Да без тебя есть кому жаловаться! Тоже мне, нашелся жалобщик! — в сердцах подумала я, но изо всех сил изобразила улыбку.
— Читать умеешь? — Санни показал на надпись, украшавшую камин. — Сможешь прочитать?
Я в растерянности посмотрела на камин, и сердце мое упало — надпись была мне известна, она была точно такой же, как и на камне, лежащем в основании Башни. И если верить компьютерному переводчику она гласила «Сердце честолюбца — каменное сердце». Интересно, а сам-то он знал, что там написано?
— Нет, конечно, — поразмыслив, соврала я, — а что?
— «Через тернии к звездам»! — опять рассмеялся Сиверс, — нет, на самом деле, кладка новая, конечно, но часть камней старинная, и надпись тоже. Это же знаменитая фирма Дирка, у них все без подделки. Ладно, включай свой микрофон, я расскажу тебе, что думаю о современной графике и анимации.
— Анимации? — спросила я, машинально удивившись тому, что Санни упоминает про микрофон — микрофон-то у меня давно уже был включен. Только к чему я записывала всю эту белиберду.
— Слушай, но ты же в «Голосе» работаешь, не прикидывайся, что не знаешь, что я руковожу компьютерной графикой Сильберта. Я ж его личный стилист!
— А на самом деле он кто? — спросила я.
— А на самом деле он настоящее чудовище, — отрезал Санни. Но я уже не понимала, где он шутит, а где говорит правду.
Я добросовестно выслушала и записала довольно нудные рассуждения Санни про графику и анимацию, и чтобы хоть где-то вставить свое слово, поинтересовалась, занимался ли он иллюстрацией. Этот вполне безобидный вопрос почему-то привел его сначала в замешательство, но он как-то быстро переориентировался и ловко повернул в сторону западного гиперреализма.
На работе царили оживляж и ажиотация. Черномор орал, что рейтинги падают и нас надо гнать в три шеи. Все наши изображали бурную деятельность.
Пока я сливала со звукорежиссером Фланелевым в компьютер ту часть интервью с Сиверсом, где он рассуждает о графике и гиперреализме (Какая нудятина! Неужели это кто-то слушать будет! — морщился претенциозный Фланелев) пронеслась весть, что в целях повышения рейтинга наша радиостанция открывает непомерную по масштабам акцию «Подари свое сердце Сильберту». Все дарят сердца Сильберту, кто какие может. Можно плюшевые, можно вышитые, можно тортами или в стихах. Главное участие.
Когда я уходила в больницу, Полина быстро-быстро щелкала клавишами. Я не удержавшись, снова заглянула на ее экран и увидела, что Полина опять торчит на форуме «Любви» и охапками посылает Сильберту красные электронные сердечки. Должно быть, тоже самое в эту минуту в нашем городе делали многие девушки, девочки и даже дамы. Завтра наше руководство устроит их подсчет.
— Полина! Не путайте нам статистику! — завопил Черномор, заметив манипуляции Полины.
— Я не могу удержаться, — невозмутимо пожала плечами Полина. — Моя любовь к нашему герою выше вашей пошлой статистики.
Дома я взяла книгу Шарля де Костера, все еще лежащую рядом с подушкой, открыла ее и сразу же увидела изображение Сильберта.
Да, он был изображен верхом на рыжем коне, в нарядном камзоле цвета морской волны, с серебряным шитьем, пояс из золотых пластин охватывал его стройный стан, на камзол был накинут плащ цвета спелой пшеницы, и у него был громадный щит — кровоточащее сердце на серебряном фоне и готическая причудливая надпись. «Против меня не устоит никто».
Эти слова были знаменитым слоганом радио «Серебряный голос».
Вернее, слоган звучал так «Против нас не устоит никто». Просто я думала, что это обычное рекламное хвастовство — типа «Нас не догонят!».
И сердце на серебряном фоне было почти такое же — всем уже намозолившая глаза символика «Серебряного голоса». Только капельки крови на нем были музыкальными нотами, как бы разлетавшимися от сердца во все стороны. Флаг с этим самым сердцем и нотами водружен в качестве рекламы на башне, где мы располагаемся.
Я лихорадочно начала листать книгу и нашла надпись: «оформление книги Александр Сиверс». Потом перелистала книгу в поисках начала новеллы. Это была новелла из цикла « Фламандские легенды» и называлась «Сир Галевин». Начиналась она словами: «Сир Галевин пел песню. И не было девушки, которая не пришла бы к нему, услышав эту песню».