Хоть сотню раз повтори мне, что змеи хорошие, красивые и даже очень
полезные твари, я охотно соглашусь с этими доводами, но пускай они будут
хорошие без меня. Даже когда змею показывают по телевизору, я дрожащими руками спешу переключиться на другую программу. А при виде живой,
не то, что змеи, даже ящерицы, цепенею, обливаясь холодным потом. И хоть
знаю, что находятся люди, которые держат эту ползучую тварь вместо кошки дома, я б не согласилась, чтоб и картинка ее висела на стене. Нет, нет и
нет! Ни за какие коврижки! И слушать даже не стану.
Дед мой, Федот Кононович, иначе как "бесовскими тварями" да "ползучей
нечистью" их не называл. Дескать, Всевышний сотворил коров, лошадей, птицу
разную, а Нечистый змеиное племя, и ждать от них ничего хорошего не приходится.
Ладно дед. Ну, не любил он их. Даже при упоминании о них осенял
себя крестным знамением и сплевывал, будто слово это запоганило его рот.
Но ведь и другие наши односельчане не больно-то ласково отзывались о
двуязыких ядовитых тварях. Разве что в запальчивости свекровь невестку обзовет "змеей гремучей" или схватятся две соседки и ну честить
друг дружку. А послушаешь, так выходит, что одна из них "змея подколодная", а другая и вовсе "гробовая змея". Бр-р-р-р! Страсти-то, какие!
Господи, спаси и сохрани...
Но то бабы. Чего они только не наговорят друг дружке, как сойдутся у
межи. И бабушек, и тетушек недобрым словом помянут, да все грехи их,
о которых можно только догадываться, и те в упрек выложат. А уж которая
голосить начнет, да с припевом, да с причитаниями, тут уже непременно вспомянут ту самую змею, которую "на груди пригрела".
Мужики, правда, при стычках пуляют словами покрепче, но редко который
не обзовет тещу свою "гадиной". А то бывает, здороваясь с приезжим человеком за руку, учтиво привстав при этом, потом как бы невзначай гадливо
вытрет руку о штанину. А про себя подумает: "Скользкая какая-то рука,
безволосая да холодная. Словно змею за хвост подержал..."
Не знаю, икает она или нет, но поминают тетушку Змею частенько. Даже
кошки в нашей деревне большей частью ходят с отрубленными кончиками
хвостов. Поговаривают злые языки, что коты тоже к нечисти склонность
имеют. И хвосты их не что иное, как запрятанная под шерстью змея.
Оттого и беспокойны эти хвосты: извиваются да постукивают. А тут уж
что ни говори, а змея к змее тянется. Вот и случается, что притаскивают
чаще всего кошки змею или ящерицу в дом. Детишкам своим - котяткам, для
забавы. Ежели топориком кончик хвоста отмахнуть, то и охота у нее к
этой забаве пропадет. Так это или нет, правду на сей счет знают только
кошки, но у них свои секреты, и делиться с нами они не спешат.
А уж, сколько баек гуляет по свету и россказней, да все шепотком, доверительно, мол "только тебе и расскажу, а ты гляди, никому об этом, ни-ни..."
И странное дело, многое чего и надо было бы помнить - забылось, а эту, про
луковичку, хотите, верьте или нет, а как мне было рассказано, так я
в точности и передаю.
РАССКАЗ ПЕРВЫЙ
- Дело было так. - Начала рассказывать бабушка Оксана, сидя на
тугом кукурузном снопе, а другой, уже развязанный, лежал перед ней.
Она отламывала очищенные початки, бросала их на золотистую кучу. Мы же,
расселись кружком, подложив под себя еще новые портфели с блестящими замками, вытягивали шею в ее сторону и ловили каждое слово. - В
одном селе жили две подружки. Да такие, что друг без дружки -
никуда. Ну, то пока они детьми были. А начали подрастать и стали замечать, что на них уже ребята заглядываются. И был среди них один
хороший парень, который полюбил одну из них. Раньше-то до самой
свадьбы свою любовь в тайне хранили. А тут возьми и признайся она
своей подружке. Мол, так и так. Любовь промеж нас. Вот доживем до
осени и сватов буду поджидать.
Подруги то подруги, а зависть хоть кого изведет. Вот и задумала
та подружка отбить жениха. Да только как ни старается, а он и не
глянет на нее. Что ты будешь делать? Сердцу ведь не прикажешь.
Вот как-то раз нашла та разлучница змеиные яйца. Взяла одно
и облепила его луковичной шелухой. Себе же взяла настоящую луковичку, такую же маленькую. И подговорила эту дуреху: "Давай
проглотим луковички..." Так смехом, смехом и проглотили они луковички. Той-то ничего, а эта хворать стала. Вроде так ничего не
болит, а с лица спала. Прямо, как свечка, тает. До того дошла, что и
ноги ее не носят. А парень все не отстает. Так около нее, бедняжки, и
увивается.
Вот как-то и говорит он ей: "Давай сходим в лес за ягодами?" А она
и рада бы, да не дойти ей до леса. "Держись за меня, я донесу тебя", -
предложил он. Приносит он ее в лес, сажает на полянку и говорит: "Ты
полежи. Отдохни маленько. А я пойду ягоды собирать".
Ушел он. А она, сердешная, разморилась на солнышке и уснула. А во сне
рот и открылся. Парень насобирал ягодок в соломенную шляпу, положил
рядом с нею, а будить не стал: "Проснется, увидит и поест..." Сам же,
сорвал лопушок и опять пошел собирать ягоды. Насобирал он ягодок и
воротился к девушке. Глядь, а изо рта у нее змея выползает и в шляпу,
где ягоды. Заползла и свернулась в ней колечками. Змеи, они ведь тоже
любят сладенькими ягодками лакомиться.
"Так вот оно что! - думает парень. - Вот, я тебе..." Схватил палку и
убил ту змею. Так в шляпе и засунул себе за пазуху. А девушка проснулась
и говорит: "Как же мне легко! Мне давно уже так легко не было. Я поспала
в лесу и теперь уже сама, своими ногами, домой пойду..."
Но силенок дойти до дому у нее, конечно же, не хватило, и он, взяв
ее на руки, принес к своему дому. Улучив минутку, парень рассказал
своей матери, что и как было. Мать сходила в погреб и принесла крынку кислого молока. Уговорами, уговорами, принудили они ту девушку выпить то молоко. А как выпила его, замутило, замутило ее, голубушку, и ну полоскать. Так из нее и вышло змеиное гнездо.
Ничего они не сказали девушке. Только с того дня стала она поправляться. А по осени и свадебку справили. А подружке еёной, куда ни глянет она, всё змея мерещится стала. Помутился, стало быть, разум у нее.
Вот так-то оно, деточки, бывает...
РАССКАЗ ВТОРОЙ
Деревенский колодец - это не только то место, где можно набрать
свежей, чистой воды. Ещё до солнца спешат к нему хозяйки, позванивают ведра, пофыркивая, пьют кони у большого долбленого корыта. Тут обсуждаются деревенские новости, останавливаются путники попить водички из деревянного ковшика, передохнуть на бревнышке, в тени старой вербы. Вечером бегут к нему девчата, слушают соловушку, и чего им только в головушку ни придет под его заливистые трели! А затихнут трактора за околицей, к колодцу подойдут веселые трактористы. Смех да шутки, таинственные шепотки будут звучать у колодца далеко заполночь. Только на короткое время затихнет все вокруг, и опять зазвенят ведра
ранней хозяйки. "Кто рано встает, тому Бог дает", - говорят старики.
Да при этом непременно добавят: "А кто первую воду с колодца зачерпнет, тому и удача в руки".
Воскресным вечером молодежь потянулась в сельский клуб, а у колодца, на бревнышке, собрались посидеть люди постарше да малые дети, которых не оставишь без пригляду. Разговорились старухи, скрестив руки
под усохшей грудью. Побежали воспоминания, цепляясь одно за другое,
вытягивая на свет Божий то, о чем отшелестели слухи, как давно отшумевшие дожди. Уже редко кто припомнит тех людей, о ком ведется разговор, а все же слушают о них с неподдельным интересом, склонив головы,
тем самым оказывая честь рассказчику. И только повидавшие многое на
своем веку старухи изредка вставят словцо.
- Свекровь рассказывала, Карпа, моего первого мужа, мать. Как сейчас
помню, - неспешно повела рассказ, утерев концом беленького платка в
мелкий горошек тонкие губы, Наталка. - Они соседями с ними были. Это
уже потом перебрались они в Рыбчукову хату. Так вот. Никита, тесть
твой, Манька, ты поди, и не помнишь его? Он еще в сорок седьмом году
с Лукерьей, женой своей, с голоду помер. А это гей-гей когда было...
Ему в то время третий годок пошел. А хозяйство у его родителей большое было. Это уже после, в коллективизацию, все колхозу отошло.
Справно жили, чего там говорить. Всякой живности полон двор был.
Мать его, все бегом да бегом. Взглянет на солнце, подоткнет подол
и босиком, до самых морозов, бегала. Вот жили! Что ты! Никакого продыху не знали. Детишки сами по себе росли. Считалось, есть захочет дитё -
так сам о себе напомнит. А где оно там весь день скитается - не до
него матери. Весь день в работе. И самой в рот, что нибудь кинуть некогда.
Так вот, Никита туда, к яру пошел. Там и сейчас заросли такие, что сам
леший заблудится. Вот туда и полез Никита, Василия, мужа твоего отец. Видать яблочек дитю захотелось. Они ж сыпятся с дерева - ступить некуда. Забавлялся он теми яблочками и на беду себе уснул. А змея возьми да свернись прямо на
его груди. Ишь, проклятая, теплое местечко сыскала. Мать-то, вспомнила
про дитя и пошла в те заросли искать. Как увидела у сына на груди
змею, закричала дурным криком. Он проснулся, да от страху и онемел.
Оно может ничего бы и не случилось, если б она не закричала. Уползла
бы змея и все тут. Но со страху крик сам вырвался. Вечером приехал
муж с поля, а тут такое дело... Он в сердцах вожжами жену и отходил.
А она на то время со вторым ходила. Скинула ребенчишка, да так больше
ни разу и не родила. И этот вырос немой. Здоров, как бык, а безъязыкий. Его даже на войну не взяли. Так-то оно было...
- Да я и сама вчерась за крапивой свиньям ходила к тому яру. Так
чуть не наступила на змеюку. Она прямо на тропинке лежала, - вступила
в разговор баба Катя. - Говорят, что ежели грех за ней водится, укусила
кого или живность, какую загубила, так она на дорогу выползает. Стало быть, чтоб люди видели ее грех. Вот так-то оно. Хоть ты и змея, а
грешить никому не позволено...
РАССКАЗ ТРЕТИЙ
Люблю я дождь, каким бы он ни был. Взять хотя бы первый весенний
дождь. О-о-о, это праздник, когда небо заговорит проснувшимся громом. А ты торопишься скорей под крышу, и, пока будут звучать громовые раскаты, скороговоркой шептать: "Камень-голова, камень-голова!.."
Чтоб, значит, целый год не болела голова. Молния хлестнет угрюмую тучу огненной змейкой, и зашелестят веселые капли по прошлогодней посеревшей листве, пробуждая землю для нового зеленого буйства жизни.
А осенние дожди? Сколько раздумий, воспоминаний, раскаяний вызывают
медленно стекающие по оконному стеклу дождевые слезы. Но особенно
люблю я летние дожди. Бушующая стихия то нарастает, то ослабевает,
шлепая по ступенькам крыльца и не смея войти в дом, то крупными каплями забарабанит в стекло, будто требуя: "Выгляни же хозяин в окно!..
Хорошая я, не правда ли?"
Но того лучше сидеть в шалаше, пережидая дождь, и перешептываться
с друзьями. Некая таинственность есть в каждом звуке, в полумраке, в
ожидании чего-то необычного. Холодок забирается под рубаху, и страх
какой-то непонятный, невесть откуда нахлынувший, трогает душу ледяными руками. И поежившись, придвигаемся поближе друг к дружке,
как птенцы в одном гнезде, полушепотом заводим разговор о таком же
таинственном, непонятном, во что хочется верить вопреки всяким научным доводам.
Когда тебе лет девять, а рассказчица на четыре года старше, и так
хочется походить на неё, знать то, что знает она, то и в голову не
придёт ставить под сомнение что-либо ею сказанное. И только дождь
неустанно шелестит по прошлогодним кукурузным снопам, нашептывая,
убаюкивая: "Ты верь. Это правда. Я знаю. Сам видел. Ты только слушай,
слушай..." И я слушала, дрожа всем телом, как от озноба.
- А бабушка Федора говорила, - послышался голос откуда-то из
глубины шалаша, и казалось, что это кукурузные длинные листья шепчутся меж собой. Я зажмурила глаза и прижалась к чей-то теплой спине.
поджала ноги, вся, превращаясь в слух, - ее змеи слушаются. Ты, говорит,
их не трогай, и они тебя не тронут. Не замахивайся на них. А увидишь
змею - уступи ей дорогу. Она и поползет куда ей надо, и ты себе иди,
куда тебе надо. Но есть такие люди, которым змеи служат и выполняют то,
что они им велят...
Вот был такой случай. Попросился, к одним хозяевам старик переночевать.
Пустили его, посадили за стол ужинать. А он не столько ест, сколько то на
дверь, то на окно поглядывает. Хозяин и спрашивает:
- Чего ты, добрый человек, оглядываешься? Зла мы тебе не хотим да и
делить нам с тобой нечего. Мы люди простые, все как есть, на виду...
- Вы люди хорошие. Потому-то и пришел я к вам, но какая-то беда
сюда приближается. Холодом от нее веет. Я тот холод издалека чувствую.
- Какая ж тут может быть беда? Не ждем мы ни откуда беды, и врагов
у нас нет...
- Врагов нет. А завистники есть. Их так сразу и не распознаешь.
Хозяйка глянула на окно и вскрикнула:
- Змея! Змея на оконный крестец взбирается!
Хозяин хотел, было, убить ту змею, а старик отговорил его.
- Дайте мне, - говорит, - кусочек ладану и спичечную коробку.
Приоткрыл он ту коробочку, положил в нее ладан и прищемил змеиный
хвост в коробке. Змея сразу задрожала вся и поползла со двора. А
старик с хозяином следом за ней идут. Вот она и привела их к родному
брату этого хозяина.
- Тебе решать, - говорит старик. - Или ты простишь своего брата,
что заслал к тебе змею, или она укусит его и он умрет.
Жалко стало тому мужику своего брата, и он попросил снять
со змеиного хвоста коробочку с ладаном. Змея тут же и уползла восвояси. А с братом они, с того времени не роднились.
Ветер шелестел сухими кукурузными кашками, а нам казалось, что это
невидимые змеи подкрадываются к нам.
- А то был еще случай,- продолжала рассказывать Мария.- У одних
хозяев была корова и теленок маленький. У всех людей молоко в доме,
а у них даже теленку сосать нечего. И вымя у коровы большое и в теле
она, а утром придет хозяйка в хлев, а молоко уже кто-то выдоил.
Решили они последить, кто молоко у них выдаивает. Целую ночь
хозяин под хлевом просидел. Утром подошла жена к корове с подойником,
а вымя пустое. "Что за чертовщина такая?!" - возмутилась хозяйка.
На другую ночь остался хозяин прямо в хлеву ночевать. Обложил
себя снопами и затих. Вот взошла луна и видит он, что из-за ясель,
куда он корове травы накидал, выползает здоровенный уж. Обвился вокруг коровьей ноги и сосет у нее молоко. Тут хозяин рассердился и
убил того ужа. А через неделю и корова пала. Говорят, что бывает так,
что с теленком уж рождается. И того ужа корова больше любит, чем телка.
Убьешь его, и она от тоски погибает. Вот так-то оно еще бывает...
Дождь кончился, но выходить из шалаша никому не хотелось. Все сидели
молча, прислушиваясь, как тяжелые капли плюхаются в образовавшуюся лужицу. Нам казалось, что весь мир заполнен этими таинственными и страшными ползучими тварями. И теперь не мы - люди, а они правят миром. От
этих мыслей мы все плотнее прижимались друг к дружке. А наш шалаш
под высокой листастой турецкой акацией наше единственное убежище, где
и можно было от них спастись.
РАССКАЗ ЧЕТВЕРТЫЙ
Лес для меня всегда был местом таинственным. Хоть лесок за нашей
деревней был небольшой, заблудиться в нем было просто негде, и все же
я входила в него, как в чужой дом, где на каждом шагу поджидали меня
неожиданности. Можно, конечно, ходить туда гурьбой, но за разговорами,
ауканьем и неизбежным соперничеством не увидишь самого главного, того
удивительного, о котором и будешь потом вспоминать. Грибы, дикие яблочки, синий терн и цветущая черемуха были не в счет по сравнению с
толстым кряжистым дубом, этаким громадным великаном, который рос
посреди поляны. Робкие кустики издалека заглядывались на него, не
смея подступиться поближе. Или глубоченный яр с пробегающим по дну
ручейком. Заглянешь в него и голова кругом. А мхи, как медвежьи шубы
на вросших в землю камнях. И как награда - заячий холодочек.
Теперь спаржа растет у каждого садового домика и ни один букет не
обходится без ее нежной зелени. Но лесная!.. О-о-о! Это чудо из чудес!
Ростиком она поменьше садовой будет. Такая тоненькая, гибкая. Проведешь веточкой по лицу и зажмуришься от удовольствия. Будто пушистый заячий
хвостик. Наверное, от того и прозвали это лесное растение заячьим
холодочком. Дескать, в тени его зайчишки нежатся. На деревенских
свадьбах гости прикалывают к платью булавками, а девушки закалывают
себе в волосы зеленую веточку, тем самым как бы давая понять молодым:
будьте ласковыми, нежными и внимательными друг к другу, ведь в этом и
заключается супружеское счастье.
Вот за таким вот ласковым чудом и потянулась я к самому краю земли
над яром. Да и яром его, пожалуй, не назовешь, а так - небольшая лесная
впадина, заросшая кустарником. Искушение было так велико, сердце так
радостно стучало, что я, кроме него, не видела и не слышала ничего. Рука тянулась к пушистой веточке, и только краем глаза я заметила, что на
дне канавы, среди длинных языков папоротника, что-то шевелится. Осознав, ЧТО ЭТО, я застыла, остолбенела с протянутой рукой. Похолодело все в груди, окаменело и только волосы зашевелились на голове. Ни до, ни после этого
случая я не испытывала такого страха. Да и было чего испугаться:
канава кишела змеями. Они сплелись в один адский клубок, и все шевелились, шипя и подрагивая раздвоенными языками. Мимо меня проползла
змея и нырнула меж корневищем туда, на дно, влекомая зовом природной
страсти. Это была змеиная свадьба, по своему лесному закону, по извечному этикету, с шипящей музыкой и изысканными танцами.
Холодная струйка пота медленно поползла по спине. Я вздрогнула
всем телом. Страх и отчаяние, обрывки путанных мыслей роились в моей голове. Теперь-то я уже заметила, что и с веток кустов, извиваясь свисали змеи. Но, к счастью, все они стремились туда, на дно канавы, и им явно было не до меня.
Осторожно ступая негнущимися ногами, я шаг за шагом отступала назад, подальше от этого проклятого места. И вдруг, будто сорвавшаяся
пружина, не помня себя, побежала, не разбирая куда ступить. Только когда добежала до дороги, ведущей к старой мельнице, силы покинули меня. Села
на обочину и расплакалась навзрыд, бормоча какие-то невнятные слова.
На руках и ногах саднили ушибы и ссадины, на рукаве зияла огромная
дыра. С плеча свисала чудом удержавшаяся косынка. А на дне корзинки
лежали несколько грибков. Идти домой с пустой корзиной было стыдно,
но вернуться в лес... Ну нет! Ни за что!..
На своем веку свадеб повидала я немало. Деревенских - с рушниками, дружками, калачами и зажженными свечами. Видела и городские - с
катанием на разукрашенных машинах, с громкой музыкой и плясками,
пьяными мужиками и визгливыми бабами. Все они хороши и не очень-то
отличаются друг от друга. А мне довелось повидать лесную, змеиную
свадьбу. До сих пор вздрагиваю, как вспомню о ней.
РАССКАЗ ПЯТЫЙ
Что ни говори, а стирка в доме - дело хлопотное. А если этот
дом в деревне, и колодец далековато, то вздохнешь не раз, прежде
чем возьмёшься за дело. Стирка в нашем доме - о-о-о, это целое событие. Загодя носили воду и наполняли ею всякую вместительную посуду,
имеющуюся в хозяйстве. Бабушка доставала узелок с обмылками и, залив их кипятком в старом щербатом горшке, лепила из размякших скользких пластинок комки мыла, похожие на пончики с повидлом. На плоском
камушке они подсыхали под солнцем. Прикрыв их решетом, чтоб куры не
поклевали, время от времени переворачивала с боку на бок.
В назначенный день, с раннего утра, снимались с рамочек вышитые
рушники, задергушки с окон и все, что попадалось под руку, осматривалось критическим взглядом каждый раз с одним и тем же вопросом:
стирать это сейчас или отложить до следующего раза?
В осеннее или зимнее время стирали в доме, в большом корыте, намыливая вещь на небольшой колченогой скамейке. Стиральная доска считалась непозволительной роскошью, за которую нужно деньги платить.
А их-то, в нашей семье, всегда не хватало.
Другое дело летом. Собирали все, что просилось в стирку, в большой
узел, клали сверху штучку мыла, завязывали большим узлом, поддевали
под него коромысло и спускались по скалистому косогору к речке Мурафе. Покупное мыло называли "штучками". О порошках в то время никто
и не слышал. Грубые, домотканые рушники стирали и отбеливали золой
да отбивали вальком.
На речку мы собирались с раннего утра, как только выгоним козу в
стадо. Закинув большой узел на плечи, спешили по тропинке, издалека
высматривая, на каком камне удобнее будет намыливать.
В такой день мама поторапливала нас с братом, опасаясь,
что проворные соседки займут нашу излюбленную плиту, выглядывающую,
чуть наклоненным красноватым блином из еле заметно текущей воды.
Легкий туман уже отделился от зеленоватой от речных водорослей
воды. Мы были первыми, если не считать деда Устина, кутающегося в
залатанную на локтях фуфайку. Нахлобучив выгоревшую кепчонку, стоял он
в избитых кирзовых сапогах. Его комолая коровенка паслась у самой
межи. А по берегу белым облачком вышагивали гуси, гордо неся красноносые головы. Среди редкого камыша уже ныряли утки, взбивая воду
позади себя веселками-лапками.
Я шла по тропинке, вихляющей среди частых кустов лозняка, сочной
травы, переходящей ближе к воде в усыпанный крохотными желтенькими
цветиками ковер стелющихся "утиных лапок". Крупные капли росы, покоящиеся в пазухах дремавшей травы, тут же обрушивались на мои босые
ноги холодным дождем. Солнце еще не выбралось из-за вишняков, росших по гребню склона, и речная вода, не успевшая остыть за короткую
ночь, казалась парным молоком.
Хлюпая пригоршнями воду на затуманенный от ночной влаги камень, мы,
словно совершив положенный ритуал, приступили к стирке. Белые мыльные
струйки заполнили все мелкие морщинки на теле речного гранита, вспучиваясь пузырьками, плавно выходили на речную гладь и плыли по воде.
Любопытные рыбешки сновали у наших ног, тыкаясь темными носиками в
переливающиеся разноцветной радугой пузырьки.
Подоткнув подол, стоя по щиколотку в воде, мама стирала крупные вещи,
а мне же доверялись носки, чулки, кухонные полотенца и все, что по проще.
Главным было то, что я стояла рядом с мамой и видела, что и как нужно
стирать. Когда солнце, наконец, выкатилось на лазоревую поляну и улыбнулось нам со дна реки, все прибрежные камни были уже заняты стирающими женщинами. Кусты близ нашего камня пестрели сохнущими рушниками,
рубахами и длиннющими чулками. От большого узла осталась треть, но
стирка начинала надоедать, и я все чаще поглядывала на тот камень, до
которого можно было только доплыть.
Этим летом, отплевываясь и закидывая за спину длинные косы, я взби-
ралась на его двугорбую спину и с нескрываемой гордостью взирала на,
плюхающуюся у берега, малышню. Но достичь камня было только полдела.
Считать себя большим с полным правом мог только тот, кто переплывет
на тот берег и взберется на высокую кручу. А уж прыгать в воду с этой
кручи, с трех-четырех метровой высоты, могли, что ни на есть смельчаки.
И уж им-то доставались самые сладкие груши, которые за пазухой приносили мальчишки. Мне пока что доставались твердые или червивые.
Зато они не тонули в воде и можно было их съесть, вдоволь наигравшись,
будто в мяч, до которого нужно было доплыть.
Мама все чаще поглядывала на солнце, давая понять, что кроме стирки,
у нее полно другой работы и нужно поторапливаться. Я косилась на ожидавшие своей очереди рубахи, вздыхала и несла на берег выполосканную постирушку. Бережно складывала высохшее и развешивала на то же место
мокрое. И опять шла к камню, побелевшему от пены.
Брат Николка, постояв с удочкой у наклонившейся к самой воде вербы,
прислонил ее к дереву и начал шарить руками под прибрежными камнями.
На траву полетели неуклюжие раки и небольшие, с ладонь, рыбешки. Завязав узлом на горловине майку, он собрал в неё раков и, нанизав рыбешки на
упругий стебелек тысячелистника, оставил всё это богатство в маленькой
заводи, недалеко от того места, где мы стирали, саженками поплыл к
камню, на котором уже сидели соседские пацаны.
Девчонок на берегу не было. И думать было нечего, что меня мама отпустит купаться. Я, понурив голову, намыливала кособоким обмылком бабушкин фартук, как вдруг, послышался всплеск воды в том месте, где прижатая небольшим камушком, лежала серебристая рыбная гроздь. Вода
будто закипала в том месте.
- Поди-ка посмотри, а то рыба уплывет... - не отрываясь от работы,
распорядилась мама.
Я шлепнула о камень намыленный фартук и поспешила по мелководью
к выглядывающей бледно-голубой майке. Мирно поджидавшая рыба будто
взбесилась. Под взлетающими брызгами воды, под бьющимися рыбьими хвостами
не разглядеть того маленького камушка, которым был прижат конец стебелька.
- Вынеси ее на берег. Скоро уже будем собираться домой.
И только я протянула руку к рыбе, как вдруг плещущаяся рыбная гроздь
с неимоверной скоростью поплыла мне навстречу.
- Лови ее, лови! - обеспокоено вскрикнула мама.
Леденящий душу вскрик вырвался из моего горла. Тело, будто пораженное
током, дернулось назад и застыло, замороженное страхом. Между моими широко расставленными ногами, таща за собой вязанку с трепыхающейся рыбой, извиваясь
проплыла змея. Обогнув камень, на котором мы стирали, она скрылась в камышах.
На крик сбежались женщины, мальчишки, но преследовать воровку никому
не хотелось. Да и где ее найдешь в этих камышовых зарослях? Меня, плачущую и дрожащую от бьющего озноба, вывели на берег, успокаивали, кто
как мог. Мальчишки швыряли камушками в камыши, чтоб хоть этим отвести
душу и заодно выгнать оттуда утят. Купаться расхотелось. Где уж там,
приближаться к воде было боязно. О потерянной рыбе никто уже не вспоминал. Ладно, хоть этим кончилось...
Силы покинули меня. Мама на коромысле несла мокрые половички, а я
плелась позади, неся на руке подсохшее белье. Далеко впереди, закинув
за плечи топорчущуюся майку с раками вышагивал брат. Его мальчишечьи загорелые ноги легко преодолевали подъем.
Оглядываясь на то злополучное место, легко угадываемое с пригорка,
я зарекалась: никогда больше не подходить к нему. Не догадываясь
даже, что, именно это место, запомнится мне на многие годы. Тем летом
я научилась хорошо плавать. Переплывала на другой берег и даже прыгала
"солдатиком" с кручи в воду. И даже теперь, когда внуки уже в том возрасте, в каком была я тогда, горжусь своими детскими успехами. Видно, это
нужно было, чтоб преодолеть саму себя. И эта маленькая победа придала мне уверенности в том, что упорным трудом можно достичь намеченной
цели. А впрочем, сама жизнь и состоит из таких преодолений.
Только мы не всегда помним о них. Но самые трудные все же запоминаются.
12 февраля 2001г