Гляжу я на своих внучат и на одну половину завидую им, а на
другую - жалею. Умненькие растут, их не вдруг чем-нибудь удивишь,
но иной раз кажется, что этим маленьким человечкам, чистого воздуху не хватает. Сытые, одетые они, от телевизора не оторвешь.
Нынче компьютеры для них, что в наши годы салочки, только надуманные
ихние игры, не настоящие. Живого общения с природой не хватает.
Живут будто мыши в кладовке. Всего вдоволь, а солнышка не видно,
не слышно шелеста листвы, а запах прогретой земли их и вовсе не
тревожит. Вот, допустим, спроси любого из них, что и когда он делал?
Глянет на часы и все по минутам, как по полочкам, разложит. А зашло
там солнышко или дождь за окном моросит, им и дела нет. Если и обратят
внимание на погоду, то только с той целью, чтоб одеться теплее.
Солнышко каждый Божий день всходит, только редкий горожанин поглядит, хотя бы мельком в ту сторону. И не в занятости тут дело, а вот,
думается мне, что-то такое поменялось в людях. Какая-то пружинка расслабилась. Много у нынешних людей в головах всяких пружинок на больших
и маленьких дверцах. Впускают, выпускают они разную информацию, не
враз и заметишь какой нибудь изъян. Только трещинка все шире и шире.
Вот и получается, что мир природы живет сам по себе, а люди сами по
себе. Что им солнце, коли у каждого часы на руке? Темнеет - не проблема, щелкнут включателем, и станет светлей, чем ясным днем. А я вот
припоминаю, что нитки для вышивания мы с мамой при солнечном свете
подбирали. При электрическом - цвета меняются, мертвеют что ли.
Иной раз приходит в голову мысль: "А может, люди потому-то и стали
жестче, какими-то отстранено-чужими, охладели что-ли, что живут в
понарошку созданном мире".
Помню, в годы моего детства, вечерами сидели мы на колодине, у ворот.
На деревенской улице прохожих мало, но уже если кто идет, то непременно
словечком-другим перемолвится, какой-то новостью поделится. И, что
ни говори, а теплее на душе станет. Как ни как свои люди кругом. Чаще
соседи приходили посидеть на старой колодине, Чего только не наслушаешься и всё чистая правда, живым свидетелем рассказанная. Невольно
чувствуешь и себя причастным ко всему происходившему.
Колодина гладкая, теплая. Каждая трещинка на ней знакомая, вроде
сучка в потолке. Мы с братом Николкой и дедушка Федот с нами, монотонно постукивая крепкими ногтями о черенок загнутой палки и о чем-то
в полголоса рассказывает. Ох, и хорошо-то как было в тишине вечерней
прохлады дожидаться маму с фермы!
Темнеет. На небе загораются звезды. Задумчивые силуэты деревьев
как бы оживают, становятся похожими на гривастые лошадиные головы
или на бородатых стариков, а то и вовсе на чудище, которому и названия нет. Всмотришься в него и холодок пробежит по спине. Вот тогда-то и несказанно обрадуешься доносящемуся из темноты топоту возвращающегося домой односельчанина. Все как ни как живая душа.
- Добрый вечер! Маму дожидаетесь? - не столько к нам, малым,
сколько к деду, обращается дядька Антоний. И вот уже он садится
скраешку на колодине, сворачивает цигарку и начинает рассказывать,
что видел, что слышал за день на скотном дворе. О людях не любил
говорить, все о лошадях, коровах, овцах, а то и о курах бывало такое расскажет, что потом, и, засыпая, думается об этом.
- Я так скажу: есть ум у животных али нет его, о том пущай ученые
раскумекивают, но приучить их к порядку можно. А как же? На то они
и называются "домашними!" - подняв вверх палец с пожелтевшим от махорки
ногтем, для пущей убедительности. - Чтоб, так сказать, под рукой человека жили и, понятное дело, плодились.
Вот, к примеру, на нашей улице старик жил. Вы-то помните, его
Федирчиком звали.
- Как же, помню, Федор Устиныч. Его в армию призывали, а я в ту пору еще пацаном бегал, - охотно отозвался дед Федот.
- Ага, тот самый, который на чьих бы то ни было похоронах, впереди
процессии крест нес. Пока его самого на погост не снесли.
- А-а, за его гробом коза еще шла, - несмело вмешиваюсь во взрос-
лый разговор.
- Да-да, он самый. Коза тоже у него была старая. Ему не раз советовали продать ее живодеру, на колбасу. А он ни в какую. Осерчает еще.
Соседи рассказывали, что он даже ее в сенях зимой держал. Вечером печку
затопит и ее зовет погреться. Привык, значит. Разговаривал с нею, как с
человеком.
Иду я, бывалоча, мимо его хатенки, а он невдалеке, на пригорке сидит,
дремлет по-стариковски, на солнышке.
- Коза у него безрогая, с серьгами на подбородке, уже смелее поддерживаю разговор.
- Ага. Видите? Помнит. На шее у неё верёвка. Вот раньше в керосиновую
лампу вставляли этакий негнущийся поясок.
- Фитиль, что ли?
- Он самый! У нас, его вместо веревки приспособили. А что? Крепкий и
плечо не режет. Так вот, дед Федирчик привязал козу за шею. Свободно так.
Веревка так, метра два, не больше. На другой конец чурочку небольшенькую
отпилил, посредине углубление вырезал, чтоб в выемке веревка утонула и не
перетерлась раньше срока. Отведет он, значит, козу пастись и пока ведет
чурку в руках держит. А на место придет, сядет на взгорке и подрёмывает.
Коза за собой чурку таскает, а про себя, видимо, думает, что это дед
её придерживает. Вокруг же огороды. Что там греха таить, наши заплоты для
хорошей козы не преграда. Она же у межи пасется, а в огород ни-ни. Наестся, возвернется и ляжет у дедовых ног. Умная была коза. Вот так время
и коротал с этой животиной, - вздохнул дядька Антоний. - Время подошло,
помер. Соседи схоронили. Коза вместе с людьми за гробом шла, да так жалобно
мычала, бабы слезами изошли. Потом бабушка Федора её к своим козам взяла.
А она, видите ли, не смогла в стаде прижиться, все к дедовой калитке
убегала. Хотели, было, зарезать ее на дедовы сороковины, только она до
этого дня не дожила. Больно тосковала, так-то.
Ну, вот, кажись и ваша мама идёт. Пора и мне домой итить.
- До свидания, дядька Антоний! - в один голос крикнули ему вдогонку
мы с Николкой.
"Счастливое было время, - вздыхаю я. - А впрочем, каждое поколение
счастливо по-своему". И все - таки, где-то в глубине души, никак не могу
согласиться с тем, что компьютерная графика может заменить живое общение
с матушкой-природой. Прогресс и все такое, прочее, не может собою заслонить веками сложившуюся душу русского человека. Дела, заботы, у кого их
нынче нет? Но, всё же, как бы между делом, очень даже нужно взглянуть на небушко, погладить котенка, полюбоваться, удивиться и умилиться цветку на обочине.
Он, ведь, не виноват, что люди записали в сорняки. Только, где там,
не до цветочков и воробушков вечно торопящимся людям. А может и проблемы не казались бы такими уж неразрешимыми, если б почаще переключать
свое внимание на всякие "мелочи". Как знать, может повседневная суета
и есть та самая ничтожная мелочь, которая завтра забудется, а удививший тебя маленький цветок ляжет бальзамом на сердце. Вот только оторвать иного человека от сиюминутных дел непросто.
К примеру, взять сегодняшний случай. Иду я с работы, прошла проходную, перешла на другую сторону дороги, к автобусной остановке, и присоединилась к поджидающим пассажирам. Обвожу взглядом озабоченные лица,
молчаливые, хмуро глядящие в одну сторону, откуда должен появиться
автобус. "Ждут, торопятся, - думаю я. - У каждого свои мысли на челе
и, кроме автобуса, ничего им в этот момент не нужно. А жаль. Жаль, что
остались не замеченными обсыпанные инеем черемухи. Стайки снегирей
расселась на кустиках придорожной лебеды. Ах, какие красавцы! Как
ловко они изворачиваются на тонких веточках, пытаясь дотянуться до семян.
А лебеда, лебеда, ненавистно огородниками выпалываемый бурьян, для
этих милых птичек самое вкусное лакомство".
Я оглядываюсь на поджидающих людей. Рядом стоящему мужчине показываю
на птиц. Он мельком взглянул и опять уперся сумрачным взглядом в конец
улицы, будто от этого изменится график маршрута.
Тем временем подъехал грузовик с прицепом и заслонил собой снегирей.
Постоял с минутку, пыхнул выхлопными газами и покатил дальше. Раздосадованные птички снялись и стайкою улетели куда-то за засыпанные снегом
крыши домов. Но и этому событию тоже никто не придал значения. Мне по-
думалось: "А может я, среди всех пассажиров, самая счастливая? Свобод-
ная от тяжелых всепоглощающих мыслей, могу себе позволить любоваться
птицами, искристым снегом и дремлющей березкой на плече высокого забора.
Всецело доверившись судьбе, по-детски радуясь погожему дню, тому, что
закончилась смена и я еду, не куда-нибудь, а домой, и смогу взять в руки
заветную тетрадь...
Наверное, глупо осуждать людей за такое равнодушие к природе, но,
если признаться, мне их искренне жаль, как жаль грибника, который
возвращается из лесу с пустой корзиной.
А вот и автобус! Сейчас сяду у окна и буду смотреть, нет, не на
усталые лица пассажиров, а на заснеженные обочины и верить, что все
в мире будет хорошо. А как же? Для того и живем".
14 ноября 2003 г.