Надумала я пересадить цветок. Новый горшок для него давно уже
Припасла, да руки что-то никак не доходили. Расстелив на кухонном столе
газету начала готовить грунт. И тут как на грех раздался звонок.
"Вот незадача!" - подумалось мне. Не люблю я прерывать работу, да
делать нечего: нужно открывать дверь. В прихожую вошёл раскрасневшийся,
улыбающийся внук. Взглянув на мои руки, он торопливо сказал:
- Я сам дверь закрою. У тебя руки грязные...
- Это не грязь. Это земля.
Саша удивленно посмотрел на меня, закрыл дверь и начал раздеваться.
А я ушла на кухню и продолжила пересадку. Герань, в беленьком пластмассовом горшочке, повеселела и выглядела девчушкой в новеньком платьице. Поставив ее на подоконник, я стала убирать со стола остатки
земли, бережно ссыпая ее в пакетик. Внук о чем-то спрашивал, я отвечала, спрашивала его, но при этом ловила себя на мысли, что думается
совсем про другое.
- Давай чайку попьем? У меня есть еще тёпленькие оладушки.
- Я ненадолго. Сейчас мама зайдет за мною, и мы пойдем на горку,
кататься на лыжах.
- Это вы хорошо придумали. Погода прекрасная. Катайтесь на доброе
здоровье.
От чая Саша отказался, а вот несколько оладушек прихватил с собою.
Выглянул в окно и, помахав маме рукой, стал прощаться. Проводив его,
я рассеянно слонялась по комнате, будто потеряла что-то и никак не
могла вспомнить, что именно ищу. На глаза попалось вышивание, и я,
уютно усевшись в кресле, взялась вышивать листочек на салфетке.
Стежок за стежком стал вырисовываться узор. Постепенно упорядочились и мысли. Стало понятным, что так взволновало меня. Воспоминания понесли меня, как речушка несет былинку, поворачивая ее течением то одним, то другим концом, то закружит на месте, то вдруг нырнет
она, чтоб вынырнуть в тихой заводи. В доме степенно тикали часы. За
окном еле приметной пыльцой сыпался снег, а на салфетке улыбались
васильки.
Чего только не творят с нами воспоминания, когда кто-нибудь нечаянно заденет за живое, разбудит дремавшее в уголке памяти, как окуклившаяся гусеница. И вот она робко шевельнется, разорвет спеленавшее ее прошлое,
развернет, просушит крылышки и взлетит, заиграет на солнышке, будто и
не была презренной гусеницей, прожорливым вредителем. Теперь она царевною опустилась на голубенький василек и качается на нём, как на качельке.
Попробуй, угадай, кто краше.
Мысли перенесли меня на полевую дорогу украинского Подолья, в далекое детство шестидесятых годов теперь уже прошлого столетия. Но
за толщей лет не поблекли краски того лета. Все такой же ласковый
ветер гладит ржаные колоски, и они, выгибаясь кошачьей спинкой под
тёплою его рукою, шепчутся между собой, мечтая о чем-то своём, и их тайну
нам вовек не разгадать.
А по другую сторону дороги, покачивают округлыми шершавыми листами,
подсолнухи. Еле наметившиеся завязи влюбленно глядят на солнечный лик.
В междурядье рокочет трактор. Бригадир разговаривает с трактористом и с двумя прицепщиками, стараясь
перекричать гул мотора. Запылённый бригадирский мотоцикл дожидается его на дороге.
Я с бабушкой иду по наезженной полевой дороге из соседнего села.
В узелках несем покупки, приятная тяжесть которых придает бодрости
уставшим ногам. И хоть нескоро еще надену купленные ботиночки, праздник, от этого, не становится меньше.
- Тётка Мария! - окликает бабушку тракторист.
- А я и не признала тебя, Миша! - вглядываясь в окликнувшего из-
под руки, обрадовано отозвалась она, узнав своего племянника, живущего на хуторе, за колхозным садом.
И пока они расспрашивают друг друга о том о сем, сажусь на межу,
среди ромашек, топориков и васильков. Ошалело стрекочут кузнечики,
будто все вместе решили перекричать стрекот сенокосилки, доносившейся
из-за лесополосы.
- Анюта! Иди водички попей! - кликнула меня бабушка.
В запыленном комбинезоне, с закатанными по локоть рукавами крепкий мужик с наметившейся сединой, прикрытой выцветшей кепкой с
темным пятнышком там, где когда-то была пуговка, протягивал мне
алюминиевую кружку, до краю наполненную водой.
- Пей. Не спеши. Только что Витёк холодненькой принес, - кивнув
на парнишку, сидящего в кабине содрогающегося трактора, улыбаясь, сказал дядька Михаил.
Я пила небольшими глотками, не особо прислушиваясь к разговору
взрослых, поглядывая на дядькины руки. Они, большие, жилистые, загорелые до черноты, со светлыми волосками, зацепившись большими пальцами за широкий
ремень, отдыхали. Крупные, чуть желтоватые ногти, с черными ободками по
краю, особенно привлекли мое внимание. И дернуло же меня за язык взболтнуть. Дескать, грязь засела под ногтями...
- Не грязь это. Земля, - спокойно ответил тракторист. И от того, как
были сказаны эти простые слова, сколько любви, неподдельного уважения
слышалось в них к земле-кормилице, что у меня краской зарделись щеки.
Я в смятении отошла и села опять на межу.
Так же стрекотали кузнечики, сновали стрижи, в лесополосе куковала
кукушка, перелетала с цветка на цветок пчела, доверчиво сложила крылышки,
сидя на моем рукаве, божья коровка, но все уже было по-другому. Я поняла,
что ласточки и воробьи, пчелы и муравьи, эти ромашки и ржаные колоски
растут и радуются солнышку, благодаря ей. Так что же это такое, ЗЕМЛЯ ?
Мы топчем ее ногами, кромсаем лопатой, машины выдавливают в ней колеи,
а она, забыв об обидах, кормит все живое. И меня, и этих загорелых трактористов, и того летчика, который сидит в серебристом самолете,
протянувшем светлую полосу за собой.
Задребезжал мотоцикл, и вскоре надвинутая до самых бровей кепка бригадира плыла по разливу отцветающей ржи. Мы тоже пошли тропинкой
напрямик к нашим огородам. Бабушка шла впереди. Босые ноги с растрескавшимися пятками твердо ступали по утоптанной тропинке. А мне почему-то казалось, что она гладкой скалкой раскатывает упругое тесто.
Рукавом утираю пот со лба и чувствую, что во мне растет непреодолимое
желание самой, вот так же, уверенно идти босиком, прикасаться ступнями
к земле.
Не расстегивая, наскоро стаскиваю с ног сандалии и, обжигая ступни, ощущая кожей каждую трещинку на тропинке, пускаюсь догонять бабушку.
Нитка закончилась. Откусив ее зубами, расстилаю перед собой салфетку и медленно провожу рукой по еще не вышитому, а только намеченному
простым карандашом, узору. "Земля-матушка! Мы твои неразумные дети.
Прости нас..." – покаянная мысль обожгла всё моё существо, и невольный вздох вырвался из груди. Цветные нитки, сплетенные косой, радугой лежат на голубой скатерти. "Радуга - к счастью", - улыбаюсь своей мысли и опять склоняюсь над вышивкой.
21 января 2002г