Александр ГЕРАСИМОВ
ГУСАРЫ
1.
«Вот, скажем, взять того же Савелья Крамарова. Чего ему здесь не сиделось? Гамлета сыграть не давали? А какой с него, скажем, набок, Гамлет?! А за «…мёртвые с косами стоять — и тишина-а-а…» его здесь каждая собака на руках носить готова была. Нет, блеть, проснулось в нем национальное самосознание и иудейский корневой дух! Потащился в Землю Обетованную! А по-совести сказать, какой из него, набок, еврей? Рожа кривая да русопятая! Без смеха и смотреть было невозможно. Это режиссеры наши, ни дна им, ни покрышки, прости Господи, такого комика, скажем, в темном теле держали. Вон, скажем, де Фюнес или Фернандель — чем были лучше ?.. Да ничем!», — рассуждал Герасим Петрович Катышкин, сидя на крутом берегу речки Белки, просеивая через пальцы крупный песок и швыряя вниз попадающиеся в песке камушки — то есть занимаясь самым подходящим для философских рассуждений делом.
Сам Катышкин был человек от искусства весьма далекий. Служил он в городском «Водоканале» водителем-оператором автоцистерны высокого давления, а говоря проще, — говновозом. Так что, к чему бы произошло такое размышление, одному Богу может быть известно. Тем более, что находился Гера на берегу реки с довольно печальной миссией. Он ожидал результатов похода в дом вдовы приятеля своего Сереги Макарова другого его товарища Рамиля Черемисина. Рамиль отправился К Наталье Макаровой с тем, чтобы объявить ее, собственно вдовой. Наташка еще не знала, что она овдовела. А всё потому, что Серегу, без признаков жизни «Скорая» увезла всего час с небольшим назад.
Случилось это так.
Странная смесь из энциклопедической начитанности и элементарного невежества, благородства и хамства, грубости и удивительной нежности царит порой в головах многих моих соплеменников. Русский человек не может мудрствовать в одиночку. Он приглашает в гости пару друзей и приправляет такие сидения изрядным количеством крепкого алкоголя. Вот и на этот раз теплая компания закадычных друзей собралась в холостяцкой служебной квартире дворника ЖЭУ№32, Рамиля Черемисина, теплым летним вечером 2... года. Выпив для разгону, собутыльники, как это обычно водится, закурили и занялись обсуждением сочинения графа Льва Николаевича Толстого «Война и мир», в той его части, где описано случившееся с Пьером Безуховым известное приключение. Начался спор.
- Пьер — мудила! Тряпка, а не мужик! — горячился Макаров, — нажрался, бля, в приличном обществе и нате вам, туда же — в окошко ром хлестать. Ну Долохов, положим, ладно. Он гусар. Ему по штату положено хернёй маяться…
- Ты, Серега, Безухова не трогай. Правильный был мущина, — подливал масла в огонь Черемисин.
- Какой, нахрен, правильный?! — кипятился Макаров, — Рогоносец! Весь роман сопли по столу размазывал!
- Сопли?! К Раевскому на батарею пошел? Пошел! Наполеона, блять, Бонапарта чуть было не порешил? И, ром, в окошке стоя, выпил.
- И хули с того, что выпил? Это и дурак выпьет, тем более на халяву, — не сдавался Серега.
- Попробуй!
- А и попробую! Тут и пробовать нечего! Герка, давай бутылку!
Однако выпивки, как всегда, не хватило. Во время спора друзья незаметно для себя выкушали второй пузырь. Пришлось посылать гонца за бутылкой. Как самого молодого, отправили Катышкина. Тот сбегал и приволок кубинского рому. Черемисин прочел надпись на этикетке:
- «Куба либре… Хавана клаб». То, что доктор прописал. Давай, Серый, жги!
Смахнули с подоконника всякий стоявший на нем хлам, расковыряли заклеенную бумагой на зиму раму. Окно, обнаружив засохшие мушиные трупики, распахнулось с угрожающим треском. Поддерживаемый под руки приятелями, Серега взобрался на подоконник и поглядел вниз на неухоженный газон. Черемисин жил в третьем этаже.
- Только вниз не смотри — голова закружится, — подбодрил Макарова Рамиль и, предварительно плеснув в стаканы себе и Катышкину, подал товарищу бутылку…
Карета «Скорой помощи» примчалась на удивление быстро. Санитары погрузили бездыханное тело на носилки и, сверкнув на прощанье проблесковым маячком, белый микроавтобус унес «летуна» в больницу. Опрошенные участковым «гусары» подмахнули протокол и отправились известить Наталью о кончине кормильца.
2.
Три дня спустя, накинув мятые белые халаты на плечи, друзья переминались с ноги на ногу у постели загипсованного Сереги Макарова.
- Это… ты давай, брат, выздоравливай поскорей, — Рамиль смущенно пристраивал авоську с апельсинами на прикроватную тумбочку, — А то нам Наташка жизни не даст. Мы ей ремонт обещали сделать. Так ты, того… выходи с больницы. Примешь, так сказать, посильное участие.
- Ладно, — пообещал Серега, — А все-таки зря этот клоун Долохову бок продырявил, Нужно было лучше бабу свою прибить.
На том и порешили.