Упрямый Кольцов и вредный Моня

               
                Рассказ-быль

   Ной Бронштейн (фамилия изменена) был не на шутку раздосадован - опять родился сын! Были Эммануил и Григорий, теперь ещё и Владимир. Ну почему Природа такая косная? Вот и сейчас: зарядил дождь, и идет уже который день. Все, что могло промокнуть  - промокло, а он все идет. Кому нужен этот дождь? Зачем столько сыновей? Ну, хотя бы одну дочь!
    В мечтах Ноя она должна была быть похожей на свою мать, его жену. Лет через семнадцать он сказал бы жене: «Посмотри, Лия, на Елену (это имя он уже давно приготовил для будущей дочери) вот такой и ты была, когда я впервые тебя встретил. Посмотри, как можно было не полюбить такую красавицу?» И они снова пережили бы те прекрасные мгновения. Эх, мечты, мечты. Суждено ли им сбыться?
                ***
   Они не сбылись. Ной Менделевич Бронштейн, бывший директор Евпа-торийской трикотажной фабрики, а потом ответственный секретарь Ев-паторийского горисполкома, умер в октябре 1937 года. После его смерти эту должность предложили его жене, Лии Давидовне. Она согласилась, но не долго просидела за тем столом. Ежедневное просматривание до-кументов подготовленных и подписанных умершим мужем, явилось для нее невыносимым испытанием, и она отказалась от этой престижной должности.
   И тут война. Эммануил на фронте, Григорий, которому к тому времени было уже 15 лет, и десятилетний Владимир с матерью. Многие тогда эвакуировались, уехали и Бронштейны. Их путь лежал через Керчь на Северный Кавказ. Остановились в станице Казминка, Невинномысского района. Начали работать в колхозе, но и туда пришла война. 4 августа 1942 года Лия Давидовна с Володей поехала на восток, а Гриша в соста-ве тракторной бригады был послан перегонять технику на юг. Уже под Черкесском колонну тракторов не пустили через мост - не выдержит. По-слали в обход к бетонному мосту, но немцы именно здесь выбросили де-сант. Так все трактористы с техникой попали им в лапы.
   Немцы, из-за своей малочисленности, не имели возможности органи-зовать хороший присмотр за пленными, поэтому была возможность бе-жать в горы. Так и поступили бы, но оттуда пришли местные жители и недвусмысленно заявили, что русским в горах делать нечего. С этого и начались приключения Григория Бронштейна.
   Гришу и других таких же малолеток немцы поставили перегонять скот под Майкоп. Путь дальний, было время подумать. Если он до сих пор жив, то лишь потому, что не попал на глаза записному фашисту. Уж тот разглядел бы в нем еврея. И фамилию не надо будет спрашивать. Сей-час невольных пастухов сопровождают двое пожилых солдат. Их заботит только своевременная дойка коров и хорошая еда. А что будет после сдачи скота? Тут и гадать нечего. Если хочешь остаться живым – беги!
   На одной из стоянок, Гриша, наметив одинокий домик у дороги, про-брался к нему. Постучал. Вышла старушка с клюкой в руке. «Бабушка, - обратился он к ней, - спрячьте меня, не хочу служить немцам». Та оки-нула его быстрым взглядом, посмотрела на пустую дорогу, коротко ска-зала: «Пойдем».
   Они углубились в сад. Возле одного из деревьев старуха, раздвинув посохом слежавшиеся листья, приказала: «Поднимай». Увидев веревоч-ную петлю, он схватился за нее и приподнял крышку. Пахнуло могилой. Невольно отшатнулся. «Полезай», - сказала старуха. Гриша нервно ос-мотрелся. Чуть дальше темнели кусты. Это мог быть малинник, а то и крыжовник. Он, как городской житель, плохо разбирался в растениях. «Может лучше туда?» - спросил он, показывая на кусты. «Лучше сюда», - ответила старуха, показывая клюкой на яму.
   Пришлось подчиниться. Спрыгнул и сразу, чуть ли ни на голову, опус-тилась крышка. Он слышал, как старуха загребала листья. В яме было так темно, что глаза оказались лишними. Зато слух обострился. Вот хо-зяйка простучала посохом по ступенькам крыльца, и все сразу стихло. Под ногами что-то зашуршало. Возможно мыши. Но он не девчонка, виз-жать не будет. Но сколько тут сидеть? Видимо немцы уже заметили его побег. Что предпримут? Хорошо бы ушли без него.
   Только подумал, как уловил мужские голоса. Прислушался. Ничего ра-зобрать не мог, только сердитые интонации. Топот сапог уже в саду, за-тем короткая автоматная очередь. Неужели старуху убили? Его начало колотить от мысли, что стал причиной гибели человека. На какое-то время забылся и очнулся, когда в яму проник свежий воздух. Поднял го-лову. Люк откинут. В высоте колышется черная крона дерева. Ночь. «Вылезай», - услышал голос старухи. Жива!
   Уже в доме, при керосиновой лампе, она сказала: - «Они погнали стадо без тебя». «А что за стрельба была?» «По кустам палили. Думали, что ты там прячешься», - ответила старуха и беззубо улыбнулась. Показы-вая на снедь, выставленную на стол, сказала: «Поешь, что господь по-слал, и уходи».
   Гриша до сих пор далеко не заглядывал. Главное было убежать. Это получилось. А что дальше? «Скажите, бабушка, а Невынномысск далеко отсюда?» «Далеко, а ты оттуда?» «Нет, мы с мамой и братом из Крыма, эвакуированные. Мне бы в Казминку попасть». «Зачем? Там же немцы». Помолчали. «Ты еврей?» «Еврей, а что?» «Как что?» - удивилась хозяй-ка. «Понятно», - сказал он, и подумал, что немцы кругом, а в Казминках он хоть кого-то знает.
   Хозяйка, прищурившись, посмотрела на него и только после этого про-говорила: «А ведь я наугад сказала, что ты еврей, а так ты совсем не по-хож на юде, как немцы вас называют. Ты больше на наших казаков по-хож». «Это от папы». «Значит, тебе повезло. Поел? Теперь пойдем». Они вышли на крыльцо. Показывая направление, старуха сказала: «Там река, сейчас она воробью по колено, как перейдешь, то до Казминок ру-кой подать».
                ***
   И вот он среди скошенных полей. Их совсем недавно вспахивал, рабо-тая прицепщиком на тракторе. Сзади
послышался лошадиный топот. Лишь бы не немец. Оглянулся. Узнал во всаднике полевода Степана. Фамилию забыл, зато тот помнил Гришину: «Привет, Бронштейн! Как ты тут очутился?» - спросил он, улыбаясь. «Да вот иду мимо, дай, думаю, зайду в Казминки». «И правильно сделал». «А что?» «Как что? Ведь колхоз с вами так и не рассчитался за прошлую работу». «Разве колхозы не разогнали?» - удивился Гриша. «Что с ними станет? - еще шире улыбаясь, ответил полевод, - хлебушек любой вла-сти нужен. Так что заходи, получишь расчет за себя и за мать, но…». Помолчав, добавил: - «Только сначала зайди к старосте, отметься. Он даст тебе бумажку. А то без нее я не смогу тебя рассчитать». «А где его искать?» «Да в том же сельсовете. Помнишь?»
   Над сельсоветом болтался фашистский флаг. Гриша впервые его ви-дел, поэтому остановился, чтобы рассмотреть. А в это время мимо него проехала легковая машина и остановилась у самого крыльца сельсове-та. Из машины вылезли два немецких офицера и прошли в дом.
   У Гриши не было желания объясняться с немцами, поэтому, отложив намеченную встречу, направился к дому, в котором жил вместе с мамой и Володей.
   Тетя Наташа обрадовалась гостю, но тут же испугано спросила: «Ты зачем пришел?» Гришу смутил этот вопрос, и он сказал, что пришел по-лучить расчет за работу в колхозе. «Какой такой расчет? - удивилась хо-зяйка. - Кто тебе такую глупость сказал?» Пришлось рассказать о встре-че с полеводом.
   Он заметил, как потемнело лицо тети Наташи. «И это он направил тебя в сельсовет?» - переспросила она. Гриша мотнул головой. «Эх, Степан, Степан», - с горечью проговорила она. И уже обращаясь к мальчику, ска-зала: «Так Степан у нас и есть староста, а в бывшем сельсовете не он, а немцы сидят! И как бы ты там назвался?» «В каком смысле?» - не понял Гриша. «До чего же ты дурной, Гришка! - воскликнула женщина, - так и заявил бы, что ты - Бронштейн?» Гриша пожал плечами: «Другой фами-лии у меня нет». «Если так назовешься, то там и останешься! Правда, не в самом доме, а в яме за огородами,  - заверила она, и добавила: - Тебе уходить надо. Куда? Не знаю, но если Степан тебя снова увидит, своего не упустит». «Что же это, тетя Наташа, получается, - в растерянности спросил Гриша, - мне и места на земле нет?» «Чего у меня спрашива-ешь? Ты у Гитлера спроси». Тетя Наташа дала на дорогу продуктов, и он пошел в еще большей растерянности, чем когда покидал спасшую его бабушку. Тогда он знал направление, а сейчас и этого нет.
   Со времен Великого переселения народов на кубанских землях не бы-ло такого беспорядочного передвижения людских масс, как летом 42 го-да. И днем и ночью, вдоль и поперек дорог снуют люди в поисках при-станища или укрытия. Это и позволило Грише беспрепятственно подойти к небольшой деревеньке. Он уже знал, что в таких хуторках, не то, что немцев, и полицаев, порой, не бывает.
   В первой же избе, куда он осмелился постучать, дверь открыла древ-няя старушка. Встревожено посмотрела на него сквозь толстые стекла очков. «Чего тебе?» «Бабушка, вам не нужен работник?» «Много вас тут ходит». «Значит у вас всё уже переделано?» «Какой там, только всё и валится». «Так давайте я вам всё поправлю. Мне и платы никакой не на-до. Только жить, хоть в сарае». Старуха некоторое время рассматривала его. «Ладно уж, заходь в хату».
   Гриша поправил забор и уже взялся за ступеньки крыльца, как над ним возникла мужская фигура. Казачья фуражка, штаны с красными лампа-сами, заправленные в юфтевые сапоги - атрибуты дореволюционного времени. Только распахнутая фуфайка, да серая футболка с воротом на шнурках - советские. Тщедушная фигура, изможденное лицо еще не со-всем старого человека. Не Гришка Мелехов, но все равно казак. Поздо-ровались. «Смотрю у Фроськи внучек объявился, дай думаю, зайду», - сказал казак. Голос добродушный. Гриша еще не успел ответить, как появилась хозяйка. «Чего под крыльцом остановился, Ерофеич? За-ходь».
   «Можно и зайти», - ответил тот и, подтолкнув вперед Гришу, вошел вслед за ним в комнату. Там, сняв фуражку, перекрестился на икону и легко опустился на лавку. «Рассказывай», - сказал он Грише. «Что рас-сказывать?» В комнату вошла хозяйка. В руках её бутылка самогонки, заткнутая пробкой из кукурузного початка, тарелка с огурцами и курины-ми яйцами. «Рассказывай, Гриша, рассказывай. Ерофеич - наш старос-та».
   Гриша растерялся. Еще раньше он договорился с хозяйкой, что для немцев он будет ее внуком, а о старосте и речи не было. Он и не думал, что в этой деревушке может быть староста. Сказать ему, что перед ним внук Фроси, засмеет. «Мы из эвакуированных, - сказал он сквозь зубы, - маму с братом потерял. Вот теперь ищу». При этом он нервно крутил кольцо из белого металла, надетое на безымянный палец левой руки. Еще в Евпатории он нашел его в рабочем столе отца. Подумалось, что кольцо мог когда-то носить папа. Примерил. Так оно и осталось на том пальце, к которому подошло. Мама пыталась запретить его носить, но когда узнала, что для мальчика это память об отце, смирилась.
   «То, что зовут тебя Гришей я уже знаю, - сказал староста, опрокинув в себя очередную стопку самогонки, - а как фамилия?» «Фамилия? - за-мялся мальчик, - фамилия?» «Да, да фамилия. Или забыл?» «Ничего не забыл, - твердо ответил Гриша, - фамилия моя - Кольцов!» Староста слегка улыбнулся. «Кольцов, говоришь? А отчество как? Небось, Исаа-кович или Абрамович?» «Почему Исаакович? - обиделся мальчик, - Ни-колаевич!» «Значит Григорий Николаевич?» В ответ мальчик мотнул го-ловой. «А бумажка, хоть какая-никакая есть?» «Нету». «Так и знал». Он отставил от себя недопитую бутылку, надел фуражку и встал.
   К нему подошла хозяйка и, заглядывая в глаза, сказала: «Ты бы, Еро-феич, сделал ему какую бумажку. Растет парень, а документов немае». «Раз ты просишь, старая, то попробую сделать, - на удивление легко со-гласился староста - Так ты, значит, Кольцов, да еще Николаевич? Ну и ладно».
   В эту ночь, переживая это событие, Гриша долго не мог уснуть. Вдруг староста побежит к немцам. Правда, хозяйка говорила, что Ерофеич че-ловек хороший, только и мама уважала полевода Степана. Он при ней не матерился. И чем это обернулось?
   Юноша лежал в темноте с открытыми глазами. Как это он додумался назваться Кольцовым? «Кольцов, Кольцов», - повторил он едва слышно. Почему так, а не по-другому? Скорее мог бы прозваться Бетехиным, фа-милией соседа по школьной парте, а то Кольцовым. Вдруг вспомнил, что на пальце у него кольцо, которое, волнуясь, крутил, во время ответов на вопросы Ерофеича. Вот и выпалил сходную фамилию. Он поднес руку к губам и поцеловал кольцо. «Спасибо, папа, ты помог мне», - прошептал он.
   Прошло еще несколько дней, и в кармане у Гриши оказалась справка сельсовета. В ней было указано, что Кольцов Григорий Николаевич, ро-дился в 1926 году в ноябре месяце, 21 дня в деревне Абрикосовка, Со-ветского района, Краснодарского края. Вранье этой бумажки скрепля-лось печатью и штампом ещё сельсовета и довоенной датой, отчего до-кумент сразу приобретал статус достоверного. После освобождения Ку-бани от немцев Гришу Кольцова поставили на военный учет, а в январе 1944 призвали в ряды Советской армии.
                ***
   Конечным пунктом эвакуации Лии Давидовны и её младшего сына ста-ла столица Дагестана, Махачкала. Здесь она получила страшное извес-тие о пленении Гриши. Оплакала как мертвого - в той обстановке ее сын-еврей не мог остаться живым.
   Война откатилась на запад, и Бронштейны вернулись в Евпаторию, в свою довоенную квартиру. Она показалась чужой В ней напрочь исчезли родные запахи, не говоря уже о мебели. Но вот она вышла на балкон и сразу же мысль о Ное. Здесь, укутанный в байковое одеяло, он сидел в последний день своей жизни и сетовал на то, что не может принять уча-стие в торжествах посвященных Октябрьской революции. Присутство-вавший тут же врач утешил его, сказав, что следующую годовщину он уж точно не пропустит. При этом взгляд врача был устремлен будто в пус-тоту.
   Её мысли прервал Володя. Глаза его были не по-детски грустными. Мальчик мой, где твоя радость от возвращения в отчий дом? Она при-гладила его вихры. Он прижался к ней и сдавленным голосом спросил: «Мама, мы так и будем жить здесь совсем вдвоем?» «Почему ты сказал «совсем»? Совсем - это когда ты один. А мы вдвоем. Скоро закончится война и, дай бог, вернется Моня. Тогда будем втроем». Она почувство-вала, как дернулось тело сына. «Я не о Моньке. Я про Гришу спраши-ваю!» Мать знала, что младшие дети не особенно любили своего, очень «правильного», старшего брата. Когда умер отец, Моня взвалил на себя заботы о воспитании братьев: следил за их школьной успеваемостью, пресекал чрезмерные шалости. Он не был строже отца, но, если к тре-бованиям отца дети относились терпимо, то замечания брата вызывали протест. «Что я могу сказать тебе о Грише, - печально сказала мать, - ведь я знаю столько же, сколько и ты». Между ними существовал не-гласный уговор: не только не говорить, но и не думать, что Гриша погиб, поэтому ответ и был таким неопределенным.
                ***
   В начале 1947 года Лия Давидовна встретилась со своей старой зна-комой Татьяной Свириденко. Заговорили о детях. Лия сказала, что стар-ший служит при Главном штабе Советских войск в Берлине, а о среднем по-прежнему никаких вестей. «Подожди, Лия, - спохватилась Татьяна. – Вспомнила: буквально вчера, Маша говорила мне, что в горком комсо-мола пришло письмо. В нем справляются о Бронштейнах». Лия Давы-довна поспешила в горком на встречу с Машей.
   Вот она держит в руках письмо, в нём некий Кольцов спрашивал: есть ли в городе хоть кто-то по фамилии Бронштейн. Володя, прочитав пись-мо, высказал предположение, что почерк Кольцова похож на Гришин. Не веря в такое счастье, Лиля тут же написала ответ, отправив его по ука-занному в письме адресу воинской части.
   Гриша незамедлительно откликнулся и тут же выслал маме свою фо-тографию. Хотя он повзрослел и был в военной форме, она его узнала. Значит, жив ее неприкаянный Гришенька. Пусть он будет Кольцовым, а не Бронштейном, лишь бы не было какой-нибудь дикой ошибки. Уж этого она не переживет.
                ***
   Товарищ Сталин, выступая 9 февраля 1946 года на предвыборном со-брании избирателей, обещал отмену карточной системы в 1947 году. Но так случилось, что урожай 1946 года оказался настолько плохим, что удовлетворить потребность страны в хлебе, даже по карточкам, было трудно. Что уж тут говорить о свободной торговле? Появилась объектив-ная причина отказаться от данного слова. Руководство страны выбрало другой путь. Оно пошло на значительное сокращение государственных хлебных резервов. К вывозке зерна из государственных закромов на элеваторы была задействована армия. В числе привлеченных водите-лей оказался и Гриша Кольцов.
   За успешное выполнение государственного задания, рядовой Кольцов получил поощрительный отпуск. И поехал он не на Кубань, что было бы естественно, а в Евпаторию, к которой, согласно документам, никакого отношения не имел. В штабе части пошутили: «Курортником решил за-делаться?» А один из особистов, усмехнувшись, заметил: «Ну и заковы-ристая у тебя биография, Кольцов». Вспомнился полевод Степан, тот, улыбаясь, чуть не отправил его в лапы к немцам.
   Не буду описывать радость встречи матери с сыном, вернувшегося как бы с того света. Гриша привез с собой продукты, выданные ему в части сухим пайком. Они не были лишними в то голодное время. Только 14 де-кабря 1947 года вышло Постановление СМ СССР и ЦК ВКП (б) о прове-дении денежной реформы и отмене карточек на продукты и промышлен-ные товары. После этого стало несколько легче жить.
   Гриша спросил маму: «Тебя не обижает, что я ношу другую фами-лию?» «Что ты? – удивилась та, - разве от этого ты перестал быть моим сыном?» Перед отъездом грустно сказала ему: «Не знаю, увижу ли тебя еще раз». «Мама!» «Да, сынок, больна я, и серьезно. Хорошо хоть узна-ла, что ты жив и увидела тебя». Лия Давидовна умерла в январе 1948 года.
                ***
   На похороны матери Гришу не отпустили, и только в мае этого же года он смог снова приехать в Евпаторию. Его встречал Володя. Сразу пошли на кладбище, что на Эскадронной улице. Мамина могилка тесно прижа-лась к папиной - рядом было мало места. «Им и после смерти суждено быть, словно в объятьях» - сказал грустно Гриша, вспомнив, как дружно жили родители. «Я посчитал, что лучше захоронить так, чем вдали друг от друга», - сказал Володя. «Ты правильно сделал, брат. Наши родители на тебя не в обиде», - заверил Гриша.
   Несколько дней спустя, Гриша, оформив пропуск, поехал в Севасто-поль, чтобы встретиться с Аней, своей школьной любовью. Поездка ока-залась неудачной. Девушка несколько иначе смотрела на старые школь-ные привязанности. Приняв благосклонно подарок, она сообщила Грише, что не относится всерьез к их детским клятвам. Да и вообще, она очень скоро собирается замуж за морского офицера. Водителю, рядовому Со-ветской армии, конечно, трудно было соперничать с офицером, да еще морским. Гриша тут же покинул город-герой.
   Можно было бы не вспоминать этот эпизод, если бы он не был причи-ной серьезной ссоры между младшим и старшим Бронштейнами. Володя зная, что Гриша приехал в отпуск совсем без денег (откуда они у солда-та), поделился с ним своими скудными финансами. Ну, а поездка в Се-вастополь вообще требовала серьезных затрат. Очень к месту оказа-лась очередная выплата денег по аттестату, который был выслан Эмма-нуилом матери еще при ее жизни. Володя, имея непогашенную доверен-ность на свое имя, получил эти деньги и отдал их Грише.
   Вскоре, уже летом, приехал в отпуск Эммануил. Володя был потрясен его внешним видом. В городе ему доводилось встречать офицеров ме-стного гарнизона. Все они были экипированы в принятую в армии форму одежды и отличались друг от друга только тем, что кто-то был аккуратен, а кто-то нет. Моня же, одетый, казалось бы, в такую же форму, был само изящество. Китель и галифе были сшиты (и как сшиты!) из тонкого сукна, высокие сапоги сияли так, что казались невесомыми. Фуражка с высокой тульей, шитая конечно в Германии, символизировала карьерные уст-ремления ее хозяина. Но все это ничто по сравнению с черными лайко-выми перчатками, плотно облегавшие кисти рук брата. Летом, в Евпато-рии и в перчатках! Ну, это вообще шик-модерн!
   Казалось бы, такой разодетый пижон должен витать в эмпиреях, но не Эммануил. Он сразу взялся за свое прежнее занятие: воспитание млад-шего брата. А как иначе, если мальчишке всего 17 лет, один без отца-матери - делай, что захочу. Для начала, поругал его за неаккуратность, заставил протереть стекла окон, обязал ежедневно подметать пол, а раз в неделю мыть.
   Зашел разговор и о Грише. «Он поменял фамилию?» - спросил строго Эммануил. Володя почувствовал себя виноватым. «Знаешь, Моня, я как-то не спросил у него об этом». «Как ты мог этим не поинтересоваться, ведь он наш брат!» «Разве он перестал быть нашим братом хоть и с дру-гой фамилией?» Володя невольно повторил слова мамы, которая не раз говорила их при нем. «Он - Бронштейн, а не Кольцов и должен был ос-таться Бронштейном!» «Не знаю, - пожал плечами Володя, - по крайней мере, мама не приказывала ему это делать». «Мамы нет и теперь стар-ший в семье я!» «Ну и что?» Эммауил смерил брата презрительным взглядом и сквозь зубы спросил: «И в кого ты такой тупой уродился?» Чтобы не «заводиться», Володя не стал отвечать, а молча отошел к сво-ей кровати и улегся на нее поверх покрывала. Это окончательно взорва-ло старшего брата: «Даже солдаты не ложатся на одеяло в верхней одежде!» «Слава богу, я еще не солдат», - ответил Володя и повернулся лицом к стене. Эммануил ушел, хлопнув дверью.
   Вечером, за скромным ужином Володя рассказал брату о Гришиной поездке в Севастополь и сразу же пожалел, что начал этот разговор. «Где он взял деньги на подарок?» - спросил Эммануил. «Я ему дал». «А ты где взял? Ведь ты не инженер!» «Ты прав, Моня, я только ученик электрика». «Так откуда деньги?» «Я получил деньги по твоему аттеста-ту и отдал их Грише». «Что-о? - протянул удивленно брат, - ты продол-жаешь получать по аттестату? Разве ты не знаешь, что по кончине ма-мы, аттестат должен быть возвращен?» «Ну, так вышло, - попытался оп-равдаться Володя, - нужны были деньги…». «Ты думаешь, мне они не нужны? - прервал его брат, - какое ты имел право распоряжаться тем, что тебе не принадлежит? Мама умерла в январе, а сейчас июль. Ты знаешь, как это квалифицирует Уголовный кодекс?» «И знать не хочу!» «Что ж аттестат я отзову, ты без него как-нибудь обойдешься. Твое сча-стье, что ты мой брат, а то загудел бы в места не столь отдаленные!» «Не велико счастье, если такой разодетый пижон, как ты, пожалел сол-дату, да еще брату, какую-то сотню рублей». «Во-первых, не одну сотню, а во-вторых, он - Кольцов, а я - Бронштейн! Так брат ли он мне?»
   После долго молчания Володя с обидой сказал: «Тебе лишь бы при-драться! А ты не думаешь, во что обходится мне эта квартира? Если бы я еще сам не занимался ремонтом, то и твоей подачки не хватило бы». «Можешь не продолжать, - прервал его брат, - мне эта песенка давно знакома. Другие и в худших условиях живут, но не воруют». Володя уди-вился: «Разве ты не должен вместе со мной содержать это жилье?» «Зачем оно мне? Мне государство даст настоящую квартиру». «Ну и вредный же ты, Моня! Подумай, может еще придется вернуться сюда». «Сюда? Никогда!» «Тебе, конечно, виднее, и не мне тебя учить, но дорог у жизни много, может какая и приведет тебя сюда». «Не приведет, мо-жешь быть уверен!»
                ***
   В тот вечер Эммануил и думать не мог, что через год прервется благо-получная служба в Берлине и его выведут в запас. Эта же участь косну-лась не только его - государство сокращало затраты на армию, отправ-ляя «на вольные хлеба» офицеров, которые, в большинстве своём, кро-ме как воевать, ничего не умели. Э. Бронштейну было легче - он имел квалификацию юриста. При первой же встрече отставной офицер сказал Володе: «Ты оказался прав, братишка, та дорожка, о которой ты говорил, так-таки привела меня к родному порогу». Вскоре Эммануил стал по-мощником прокурора, но в другом районе Крыма. Но в Евпатории оста-лись его жена и ребенок.
   В 1951 году, отслужив семь лет срочной службы, приехал из армии Гриша Кольцов и тоже с женой. Получилось так, что в одной комнате размещалось уже три семьи. Володя, правда, был еще не женат. Жен-щины уживались, братья тем более. Только, когда на выходные приез-жал Эммануил, чувствовалось напряжение.
   Его постоянная озабоченность, вызванная возможно проблемами на работе, воспринималась каждым домочадцем на свой счет. Гриша, не-смотря на свою общительность и старание быть полезным в семье, больше всех чувствовал неприязненное отношение старшего брата. Уже одно, что он, успев окончить до войны только семь классов, не продол-жал учебу, вызывало возмущение Эммануила. «Учти, Гриша, - сказал он как-то, - среди Бронщтейнов неучей никогда не было!» «Значит, я буду первым, - спокойно ответил тот и добавил: - Скажи, когда я могу учиться, если с раннего утра и до позднего вечера на работе?» Гриша возил ди-ректора совхоза. «У тебя ни на что нет времени, даже родную фамилию восстановить не можешь!» «Нет, Моня, мог бы, но не хочу. Я уже привык быть Кольцовым. В армии эту фамилию на дню раз сто склоняли, а сей-час вот жена…. Выходила замуж за Кольцова и вдруг станет Бронштейн? Не хорошо как-то».
                ***
   Гриша переехал в Харьков, на родину жены. Умер в возрасте 50 лет, так и не сменив фамилию.
   Эммануил поменял амплуа юриста на экономиста, и работал началь-ником планово-экономического отдела на авиаремонтном заводе в Ев-патории, где автор с ним и познакомился. По вызову сына, будучи уже на пенсии, он уехал в США.
   Владимир. Был главным инженером на пивзаводе. В 70-х годах воз-главлял внедрение в Евпатории выпуска пепси-колы.