Пьяные пророки
.
1.
Шесть часов утра.
- Облом. Надо вставать. Какой-то абсурд. Почему ночь называется утро?
Выхожу из парадного в тёмный мороз. Мимо проносится тень. Сосед. Я живу на четвёртом, он - на седьмом.
- Привет,- отвечает моим голосом незнакомая сущность, ибо я сплю и видения не покидают.
Сон первый:
.
К трамвайной остановке со всех сторон стекается чёрные потоки, образуя колышущеюся колонию планктона. Подплывает огромная рыба, вместо внутренностей светящаяся пустота. Всеми жабрами рыба всасывает чёрную массу, среди которой обнаруживаю что-то знакомое. Это я, разомлевший в доброте и теплоте трамвайного планктона, а точнее, живущий во мне пророк Иона. Подплываем. Справа, перед пещерой, где живёт гигантский монстр, поглощающий и выплёвывающий ежедневно двадцать тысяч маленьких пророков, возвышается бронзовая груда кораллов.
Открываю глаза.
Трамвай быстро пустеет. Людей поглощает воронка, на которую указывает большеголовый истукан, стоящий справа и поодаль.
Сон первый. Продолжение:
.
Тело движется во внутренностях дышащего жаром монстра, мимо литейного, мимо столовки, мимо забора с колючей проволокой. Вхожу на склад. Грузчики присели за ящиками и колдуют. Один из них стоит, уцепившись руками за крюк крана, раскачивается и бормочет.
Воистину, всё от Господа, и не знаешь, когда придёт час твоего пророчества, и будет ли за что уцепиться, потерявшему силу телу, упадёт оно, взлетит, уподобившись пророку Элиягу, или плавно покачиваясь, устоит и завоет в нём страшным голосом неведомая душа.
- Здравствуй, Азик!
Ты ещё не уехал в Америку, а я в Израиль. Ещё не оборвалась нить между прошлым и будущим, между сновидениями и явью - мы ещё можем поспать на ватниках, накинутыми на рабочий стол. Целый час благотворного сна, больше похожего на реальность, чем та жизнь, которую мы прожили там, в далёкой стране, где властвует холодная, бесконечная ночь. В восемь утра сон закончится, жестяная дверь запоёт и запляшет под ударами парторга. Мы вскочим, как по команде. Я побегу по коридору открывать дверь. Азик быстрыми, точными движениями снимет со столов спальные принадлежности ( ватники, пальто) и разложит инструменты.
2.
-Доброе утро! Почему закрылись? – спрашивает парторг.
-Грузчикам кто-то сказал, что краски на спирту. Боюсь, могут забраться. Выпьют – скорую вызывать придётся, - отшучиваюсь я.
Парторг быстро раздаёт работу и убегает.
- Закройте дверь,- слышим из коридора его удаляющийся голос.
Азик кивает на банку с краской:
- Ну, тогда наливай.
3.
К десяти часам объявления готовы. Я заполняю кровью полуметровые буквы слова «совесть». Азик одевает пальто. Сворачивает готовую работу в рулон, говорит, что повесит, а потом займёт очередь в столовой. Исчезает. Я мою кисти, плотно закрываю банку с краской. Оставляю на вешалке бездыханным пальто и надеваю ватник. Выхожу в морозное утро.
Долгий рассвет помогает фонарям освобождать пространство от неустанного бдения тьмы. Радостно поскрипывает под ногой втоптанный снежок. Забор и колючая проволока отделяют тропинку от цеха, где работают ЗеКи. Ощущение воли, неужели оно возможно только по эту сторону колючки? Нет, просто я молод, сила и радость в избытке. Я бегу, пытаясь ухватить вылетевшую из груди птицу.
Огромная, лохматая тень из подземелья кидается сзади на незащищённое тело и вместе с ним валится в сугроб.
Сон второй:
Неведомая сущность парит в воздухе и смотрит сиротским взглядом сверху на тело. Она наверху видит и слышит, как рычит собака, зажавшая в пасти запястье правой руки, как подходят люди, возбуждённо говорят, машут руками. Один из них, с явным удовольствием похлопывает и теребит холку зверя. Душа вспоминает, что есть я, но не оболочка, не тело, лежащее внизу на снегу, а некий абстрактный, некий космический, купающийся в бесконечности и принявший особую работу. Душа знает, что она, работа, не может быть сделана другим.
Открываю глаза.
Повинуясь человеческой воле, лохматая морда, очень похожая на чёрта из преисподней, сдвигается в сторону. Яркий свет прожектора в орнаменте колючей проволоки бьёт в глаза. Чёрные силуэты людей закрывают собой края сумеречного неба.
- Вставай, падла, – слышу голос сверху из темноты. Я подчиняюсь и встаю.
- Руки за голову, - скомандовал тот же голос, но уже прямо в ухо. - Обыщи его.
Второй охранник, высокий и долговязый, шагает мне за спину, приседает, похлопывая по моим ногам и телу, встаёт и докладывает:
- Ничего нет.
Старший, коренастый, подозревая недоброе, заглядывает в мои ещё не озлобленные глаза. Явно, не признав во мне заключённого, чисто машинально спрашивает.
- Ты откуда?
- Оттуда, - я показываю рукой на склад и чувствую боль, пронзившую запястье. Задрав рукав, обнаруживаю след от зубов собаки. Обхватив больное место левой ладонью, пытаюсь сжать кулак. Боль резко усиливается.
- Кем работаешь?
- Художник – оформитель.
- Куда бежал? Зачем?
- В столовую,- и я снова показываю, но на сей раз левая рука поддерживает и сопровождает правую.
Оттуда, куда я обратил руки, подступает давящая тишина. Она настолько долгая, что уже сон начинает уводить сознание, неспешно разворачивая мысли внутрь. Но вдруг коренастый наследник Революционных перемен, нисколько не смутившись, выдавливает из себя:
- Извини, парень, промашка вышла!
Всей спиной, чувствуя смущенные взгляды охранников, я плетусь обратно на склад. Вхожу внутрь, в тепло, аккуратно снимаю ватник и осматриваю запястье руки. Через минуту подходит парторг. Я рассказываю ему о происшествии. Вскоре, мы стоим в кабинете перед начальником склада.
- Смотри, Петрович! Они уже начали рабочих собаками травить,- жалуется парторг.
4.
В кабинет врача заводской поликлиники я вхожу в сопровождении начальника цеха. Хирург осматривает руку и заключает.
- Укус есть, но перелома, трещины нет. Повреждение тканей незначительное. Больничный только на сегодня.
- Но он художник и рука правая, - пытается исправить положение начальник.
- Не знаю, в карточке написано такелажник.
Приговор эскулапа не устраивает моего опекуна, он возвращается с главврачом, который, даже не осмотрев руку, ставит диагноз:
- Производственная травма, сильный укус, значительное повреждение тканей и сустава. Больничный лист на неделю. Такую же справку о состоянии больного выдайте, пожалуйста, Николаю Петровичу,- и главврач кивает на моего начальника.
В два часа дня я уже дома. Рука немного болит. Неделя с полной оплатой, вот оно, счастье простого советского человека!
5.
Шесть часов утра.
- Облом! Надо вставать! Какой-то абсурд! Почему ночь называется утро?
Выхожу из парадного в тёмный мороз. Мимо проносится тень. Сосед. За неделю, что я был дома бывшие сны и видения превратились в реальность; одетые в чёрное люди, трамвай, памятник Ленина справа от проходной, литейный цех, столовка, забор с фонарями и колючкой, склад, на нём новый транспарант: «Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи». Внутри склада, за ящиками, грузчики опохмеляются и приветственно машут руками. Поднимаюсь по лестнице в мастерскую и кричу в открытую дверь.
- Привет, Азик.
Ещё шаг и в узкой темноте коридора меня встречает призрак.
Сон третий:
Огромная, ростом до потолка, худая ворона, уперев в стены большие крылья, кивает головой с длинным клювом. Откуда-то справа свет и голос. Я узнаю его, это мой собственный голос.
- Не стоит пугаться добрых ворон. Бояться нужно живых, а не мёртвых.
- Спасибо, – отвечает невпопад огромная добрая ворона и, приветливо кивая чёрной головой, исчезает.
Яркий свет слепит глаза. В мастерской необычно свободно. Снимаю пальто и спрашиваю Азика:
- Когда повесили транспарант?
- Вчера. Один из такелажников упал по пьянке со второго этажа. Чуть не разбился из-за тебя.
- Причём тут я? Я всю неделю сидел дома.
- Как только ты рванул домой,- Азик кивнул в направлении кабинета начальника, - Петрович взял бумаги из поликлиники и с ними прямиком к начальнику охраны завода. Они договорились, и в пятницу грузовик с кирпичом, досками, фирменной сантехникой, благополучно миновав проходную, поехал в Гатчину, к Петровичу на дачу. Грузчиков там сильно напоили, и теперь они всю неделю не просыхают.
- Откуда ты всё знаешь? - спрашиваю я.
- Народ,- Азик направляет палец вниз, как профессиональный актёр выдерживает паузу, и указывая тем же пальцем вверх, добавляет: - знает всё.
- Всё знает только Бог и пророки, - отвечаю я.
- Вот-вот, пророки, только пьяные.
1999.