Большой взрыв

Игорь Игоревич Страхов
– Я никогда не думал о Большом Взрыве.
– А я?
Когда Большой Взрыв оторвал всё от всего – и всё со всем закрутилось наиглупейшим образом, каким только могло, мы ещё улыбались. У него в рассказах все обычно улыбаются, и чаще – вещи. Это просто помешательство на оскале, на кривых зубах и на всём, что там связано со ртом, ротовой полостью и чем-то значительным у сердца. И лёгкими тоже. Блин, было больно. Больно, больно, больно. Мы упали и накрылись курткой. Куртка, кожаная, пахнущая машинными «ёлочками», которые то и дело обычно болтаются перед носом, тут же приняла на себя пару кирпичей и кучу песка, и мы, кажется, мы, кажется, оказались в непоправимом никем положении, но об этом ещё зайдёт речь.
Что же случилось? Что же случилось? Что же случилось. Никто не знает. И я не знаю. И он не знает. Потому что они лежат там, а больше там, под курткой, пахнущей больницей и только что распечатанным компьютером в 2001, никого нет. Кому знать? Кто должен узнать? Куда бежать? Выбор. Есть ли выбор, когда так много вариантов? Когда координаты безграничны, а звёздочки вместо стрелочек на осях координат постоянно двигаются с одной и той же скоростью? Есть ли разница между Большой Медведицей на этой улице и Большой Медведицей на соседней? Смотайся, братуха, узнай.
Может, закончить это всё? Кирпичи тяжёлые. Куртка, будь она где угодно, будет пахнуть именно так: мокрой собачей шерстью. Они состоят из кривых зубов и чего-то у сердца. А сердца нет. Теперь есть. Теперь оно бьётся о прибрежные камни под заходящим солнцем, а валидол не помогает.
Что лучше: чтобы всё закончилось или чтобы никто не был счастлив?
Я снова прогадал.
– И ты о нём думаешь, о Большом Взрыве.
А ведь до него ничего не было. И теперь – ничего нет.