то, что ты сделал вчера,
ты поймешь сегодня,
и, у тебя будет шанс исправить все завтра.
.вчера
Когда-то Полина создала себе мир. Потом людей и предметы, которые наполнили его. У нее все было, но все равно чего-то или кого-то не хватало. Ее руки не были связаны какими-то связями, ее никто не держал за горло и никто не смел сказать ей слова поперек.
И когда-то она встретила Блондинку: идеальное искреннее существо со следами жизни на теле. Казалось, она создана из маленьких кусочков самого лучшего, что есть на этой Земле.
Полина сразу полюбила ее, с первого взгляда. Да, как только увидела – полюбила. Такое бывает, но проходит. А у Полины это долго не проходило, даже когда Блондинка не давала о себе знать.
Она была необыкновенной. Точнее такой, как хотела Полина: доброй, любимой, желанной, искренней, любящей. Когда смотришь на нее, то внутри все сжимается, и хочется улыбнуться. Когда она что-то говорит, неважно, что именно, хочется слушать ее голос, не задумываясь ни о чем. Когда она звонила, хотелось забросить все дела подальше и молить Бога, чтобы разговор длился как можно дольше.
Конечно, Полина не показывала ей всего этого. Она держалась отстраненно с Блондинкой, иногда даже по-детски. Да и вообще, она была в таком положении, что другого выхода просто не было. По крайней мере ей так казалось.
Однажды она поняла, что Блондинка для нее – все. Это было так странно, и совсем не как у кукол. Полина не могла полностью смириться с этим, но правда била по всему телу. Правда в том, что Блондинка не будет с Полиной. Правда в том, что Полина завела себе страх перед Блондинкой. Правда в том, что Блондинка так рядом, но еще дальше.
- Красивая ты, - восторгалась Блондинка.
- Да ладно тебе.
И Полина таяла, как льдинка на солнце. Маленькая любовь лежала на высоком стульчике, и они обе подходи к ней по очереди, и ждали друг друга. А стоило прикоснуться к любви, то за спиной будто вырастали крылья.
На закате они пили чай. Сидели и боялись. Полина – что не верила, будто появился этот добрый человек, которого можно любить взаимно, Блондинка – непонятно почему.
- Люблю так, - невзначай произнесла Полина.
- Меня? – с непонятной интонацией вопросила Блондинка.
- Нет.
«Да». Большинство потопило меньшинство: визуальная длинна «нет» подло вырвалась наружу, ударив смысловое богатство «да».
- Мне страшно признаться тебе в том, что мне никто кроме тебя не нужен. Я боюсь, что ты уйдешь, как это делали многие. Нет, я верю в тебя, но я не верю в счастливый завтрашний день. Просто все, кто мне дорог – убивают, - эго Полины незаметно стояло за спиной Блондинки и четко произносило эти слова, но она все равно ничего не могла услышать.
Лицо Блондинки выражало полное отсутствие эмоций. Она не смеялась, но и не расстроилась; не было даже прозрачного безразличия. Скорее она думала, как жить дальше, ведь исход знала точно.
- Ты не в настроении? Что-то случилось? – спустя час поинтересовалась Полина.
- Нет.
- Хорошо, оставлю наедине с собой.
И Полина ушла. За окном стало уже почти-почти темно: солнце доживало свои последние минуты. Когда оно скрылось за горизонтом, Блондинка остро почувствовала, как осталась совсем одна, без Полины. Сердце билось в груди громко, отражаясь в ушах. Ей хотелось догнать Полину, и что-то ей сказать, но способна ли девушка, волнующаяся о собственном маникюре больше чем о людях, понять ее, Блондинку?
- Нет, - тихо произнесла она в тишине.
- Да, если ты ее поймешь. И не оставишь. Ведь ты ей так нужна, - повторяло свои беззвучные речи Полинино эго.
Часы пробили. Блондинка в отчаянии опустила голову и ладони и в этот момент ее сердце разлетелось на маленькие куски. Такую боль можно испытывать, когда доктор безразлично говорит:
- Сожалею, но вы завтра умрете.
Такую боль можно испытать, когда тебя насилуют и будут насиловать, как когда-то давно, пока не нашел спасенье.
Блондинка чувствовала боль разорванного сердца. Она заглатывала ее вместе со слезами, мысленно повторяя «Скоро все кончится, еще чуть-чуть».
.сегодня
В холодные окна падали молодые овечки. Они включали слабый свет, показывающий бледность помещения на фоне сумерек, запрыгивали сначала на бархатом обитый стул, а потом на подоконник. Очередная овечка стояла на границе между тишиной и движением, глядя в бездну. Это зрелище нельзя описать словами, но за окном скрипела береза, раскачиваемая ветром. Овечка делала последний шаг, чтобы рассеяться. Потом приходила другая овечка, за ней третья, пятая, десятая.
А Полина смотрела на них, прищурив взгляд, и курила тонкие сигареты. Прислонившись на корточках к стенке, она изредка поправляла подол платья. Или волосы. За тремя стенками какой-то мужчина потрахивал Блондинку. Она стонала не от удовольствия, а от боли. Еще вчера эта Блондинка пила чай с Полиной; еще вчера она держала в руках кружку с надписью «ma сhere» и, хлопая глазками, спрашивала «У тебя кто-то есть?»; всего лишь вчера Полина не оправдала ее надежд. И вот уже сегодня Блондинку кто-то снова, как и много раз до Полины, трахает.
А она сидит и курит. Без эмоций, с подкошенным взглядом. Ведь Блондинку можно было спасти! Надо было всего лишь сказать то, что от тебя ждут; ведь даже тебе самой хочется это сказать, но под рукой была маска.
- Нет, - со сталью произнесла маска.
Кто-то вливает свою душу в Блондинку за стенками. Долго так, усердно. А, может, уже и нет, но сдавленный стон там есть: Полина просто его не слышит. Она может пойти за три стенки, но маленькое сумасшествие разрастается под кожей, впиваясь в вены. Дым белыми струйками кружится в глазах. Овечки все прыгают и прыгают. Пока не кончаются.
Полина подходит к окну, как и сотни овечек-самоубийц и долго вглядывается в яснеющее небо. Ей уже хочется спрыгнуть вниз, но скрип двери за спиной заставляет повернуться.
На стуле в углу развалилась Блондинка. Она склонила голову, загородив волосами лицо. Тик-так, тик-так... хлоп! Окно с шумом ударилось. Полина была в маленькой ловушке, взаперти, с Блондинкой и часами.
- Блонди, - тихо позвала она. – Очнись.
Тело молчало. Долго, даже не пошевельнулось.
Полина подошла к ней и осторожно, за волосы, приподняла ее голову: кровавые подтеки на лице отпечатались на белой блузке. Глаза были широко открыты: они смотрели прямо на Полину, запечатлев один лишь вопрос:
- Why?
Блондинка мертва. Вылетевший из рук клочок волос заставил голову опуститься в свою позу.
Какой-то скрежет внутри снес все спокойствие в яму. Полина закричала, что есть сил: ее крик отразился от стен, и, кажется, вырвался за пределы этой комнаты. Так кричат люди, у которых дорога заканчивается тупиком. В этом крике была не только безысходность, но и весь страх, казалось, собранный со всех уголков Земли.
Раздираемая изнутри болью, она кричала-кричала-кричала, и билась-билась-билась о стены, а потом ломала-ломала-ломала все что только можно. И успокоилась.
Полина поняла, что в смерти Блондинки только на ней вина. Нельзя было оставлять вспыльчивую девушку наедине с собой; надо было поговорить, улыбнуться. Сейчас уже ничего не поможет. Просто сесть в угол и закрыть руками уши. Чувствовать мозгами, что ты наедине с человеком, которого сама же и убила.
Полина поняла такую вещь, что в Блондинке есть какой-то смысл для существования. Есть Блондинка – есть все, нет Блондинки – полная жопа. В какой-то степени Блондинка сейчас есть: сидит, совсем рядом. Но она – мертвая. И Полина – тоже мертвая. Маленький парадокс. Связанные вместе логической цепью, эти два существа мучили друг друга своей недосказанностью и робостью, пока Полина не убила ее.
Сейчас она чувствовала себя преступницей. Причем, запертой с собственной жертвой в узкой комнатке. Когда-то Блондинка была живой. Она тоже любила, ненавидела, играла, смеялась, плакала, предавала. И Полина тоже такая! Но теперь Блондинка мертвая. И только сейчас Полина осознала все бедствие этой ситуации. Она сидела, закрыв руками уши и улыбалась, потому что слезы кончились. Она вспоминала Блондинку, которая в силу своего характера была с ней такой искренней. Полина ее любит. Может Блондинка тоже ее любила тогда, и ждала, протянув галантную ручку, что та ее возьмет. Но... у Полины свои расчеты.
Меньше всего Блондинке хотелось оставаться одной. После жесткого толчка Полины она держалась из последних сил. Ей, заезженной этой жизнью, больше всего хотелось, чтобы Полина залезла ей в душу. И все перевернула. Но она осталась одна.
А Полина все смеялась и смеялась.
- Дура... Эгоистка... Зачем ты...
Только сейчас она могла обнять Блондинку, целовать ее до беспамятства, говорить слова любви. Ведь она мертва и ничего ей не скажет. И больше не будет Полины. И больше не будет Блондинки. Но они будут здесь, в этой комнате. Вместе. А молодые овечки так и будут падать в окна. И будут только Полина и Блондинка.
Это большое сумасшествие, которое пробралось и пустило корни близко к сердцу. Полина смеялась, как шизофреничка, и прижимала Блондинку к себе. Она ожидала, когда та оживет. И тогда все будет хорошо. Или Блондинка ждала, когда умрет Полина. И будет все еще лучше.
Они будут вместе сидеть на подоконнике и, улыбаясь, смотреть на кроваво-красный закат. Сбоку будут выпадать молодые овечки, разбиваясь еще по дороге к бездне.
.завтра
Мертвая Блондинка все сидела на своем месте. Полина стояла у окна, покуривая сигарету, а дым бился в стекло. За окном был красный рассвет: призрачный такой, депрессивный, но жутко красивый. Старое дерево скрипело с особой жалостью под пугливым робким ветерком. Пережившая все ужасы долгого дня с осознанием вины и пыткой души, она нашла маленькую лазейку в ситуации. Единственный выход из ситуации был настолько мал, настолько призрачен, что нужно было вцепиться в него всем, чем только можно. И разрывать-расширять-раздвигать.
Не поворачиваясь лицом к Блондинке, не выпуская из рук сигарету, Полина набирает номер. Гудки в телефоне отражаются остывшими скачками в животе: сначала частыми, а потом, все медленнее и медленнее, пока на 21 сорванном гудке вообще не обрываются с дальнейшим падением вверх.
- Алло.
- Как дела?
- Хорошо. Сама как?
- Все отлично. У меня есть гениальная идея, и ты мне нужна завтра.
- Вот это уже интересно. Заезжай ко мне – обсудим.
- Жди меня.
- Да.
Полина еще долго слушает ушедшие гудки, проникаясь Блондинкой. Наверное, она сейчас читает. Или смотрит телевизор. Или радуется.
Положив трубку в карман, Полина поворачивается к мертвой Блондинке, так и не сдвинувшейся со своего места, с улыбкой смотрит на нее.
- Пока.
Открыв когда-то запертую дверь, она с полной уверенностью в себе уходит.
Завтра наступило в остатках красного рассвета. Пропитанный какой-то особой свежестью воздух вырывал из Полининых волос аромат Chance, наполняясь им до краев. Казалось, что у нее еще остался какой-то шанс, если все правильно разобрать.
Блондинка была в смешном махровом халате, сонная и бледная. Мало того, ее еще мучил насморк.
- Я опять заболела, - с детской интонацией произнесла она, надув губки.
По всей квартире рассыпался прерывистый ритм r’n’b: попа невольно исполнила желание мозга расшевелиться. Блондинка подхватила настрой Полины, даже улыбнулась непосредственно.
- Весело так.
- Как снежинки ртом ловить.
Пританцовывая, они все же углубились в кухню, где было уютнее всего. Блондинка поставила на плиту чайник, и села напротив Полины. Когда-то, позавчера, родные лица не потеряли друг для друга всей красоты и загадочности. Они стали еще привлекательнее и манили-манили-манили чем-то новым, одновременно раскрывая все старое, но неизведанное. Если вглядеться, в этих лицах была история: у Полины для Блондинки, а у Блондинки – для Полины. Они обе все знали, но какие-то неокрепшие сомнения все же вырывались наружу. Их нужно было собрать воедино, и перетянуть тонкой ниткой понимания.
- Давай поговорим.
В ответ Блондинка улыбнулась. Удивительно, но улыбка это была совсем новая, так непохожая на что-то. Даже сравнить сложно.
Полина стерла все границы себя для Блондинки: нет гордости, нет недосказанности, нет сдержанности, нет эгоизма.
- Я тебе сказать хотела... в общем....
Так распинаются люди, закрученные в водовороте неясности. Маленькая неуверенность держит изнутри, приложив к горлу нож. Полина не понимала, как развернется судьба ножа у ее горла: он там просто так, для устрашения или действительно полоснет?
С первым словом она почувствовала себя свободнее, а с каждым последующим душа поднималась все выше-выше-выше...
- А если бы ты ушла, молча, не сказав ни слова, то я бы побежала за тобой, чего бы мне это ни стоило. Я и сейчас бегу за тобой, пытаюсь ухватить руку. Да, я не хочу тебя потерять, смотреть, как ты уходишь: твой уходящий силуэт красив, но когда ты рядом – это в тысячу раз красивее... Нет-нет, я совсем не гордая и что на мне надето цепляет меня не больше чем чья-то боль: просто я такая слабая, мне надо прикрываться чем-то нейтральным... Я убиваю в себе многое...
И земля уже уходит из-под ног от слов. Все уходит-уходит-уходит. Полина в подвешенном состоянии и что с ней будет дальше – только Блондинка знает.
- Я не знаю, что ты испытывала ко мне, но чувствую твою боль. Вчера я осталось с ней один на один. Удивительно, но впервые в жизни я почувствовала чужую боль! Я переживала ее как свою, может даже эмоциональнее. И тогда я все поняла окончательно... Я говорю слишком много «я». Нет, это вовсе не мой эгоизм и не очередная маска. Просто ты стала частью меня: уйдешь ты – не будет меня. Не знаю, что для тебя я – именно я, а не ты и я, - но знаешь...
Полина посмотрела вниз: если падать, то можно все себе переломать, что не соберут по косточкам. Это рискованный маневр, но нужно только расслабиться.
- Я без тебя сдохну, как бездомная дворняжка.
Блондинка приподняла бровь. Вскипел чайник, а за окном полетели тысячи белых мух.