Глава третья,
в которой Илья познаёт, что значит быть начинкой в пироге.
Простились они в полдень на пороге библиофики. Никифор, все также босой и одетый в те же, только чистые, штаны и косоворотку, плакал и тихонько подвывал, обнимая мамку. Илья переминался, устраивая поудобнее вещмешок за плечами. Пелагея собрала их по полной программе. Муромец только-только закончил починять сапог, а она уже и карту нарисовала и притащила с чердака целый ворох старого мужниного богатырского снаряжения, среди которого были даже меч и кольчуга, чуть тронутые ржой, но еще вполне сносные. Их Илья брать не стал – зачем? – все равно, ни он, ни Никифор ратным боем не владеют. Отобрал пару крепких вещмешков, пару одеял из верблюжьей шерсти, помятый котелок, пару солдатских оловянных мисок, сунул две ложки и два ножа за голенища сапог – Никифор босой, ему некуда. Себе в мешок положил накидку от дождя, флягу, небольшой сухой паек и карту, невольному своему охраннику – основную массу продуктов, пускай тащит – вон здоровый какой.
- Ну, прощай, Пелагея Александровна. Спасибо тебе за хлеб-соль да за знания. Если б не ты, я б никогда не догадался, что с этим кризисом делать, где повинных в нем искать.
- Прощай, Илья Муромец, удачи тебе. Князь на великое дело отправил, пусть и не очень гуманными методами. Я даже своего сынка без сумлевания отпускаю – верю, что исполнится мечта его батьки, и он в этом походе богатырский статус завоюет.
- Да ладно, мамка, че там… - всхлипнул Никифор.
- Пелагея Александровна, у меня к тебе одна просьба: отпиши моей матери, что я жив-здоров, а то, почитай, пять деньков прошло, как я из дому ушел, а так ей никакой весточки о себе и не подал. Адрес…
- Адрес я твой, Илюша, знаю. Отпишу обязательно.
- И еще последнее… Одного я в этой истории совсем не понимаю – куда деньги делись?
- Какие деньги?
- Как какие? Которые до кризиса у всех были. Орда дань забрала, понятно, но она ее и раньше забирала, от этого государственная казна не пустела. Народ свои деньги за жилье отдал, артели строительные их получили и, все равно, обнищали. Кощей тоже обанкротился, но с ним-то ясно, ему перестали кредиты отдавать. Так а куда сами-то деньги делись? В чьих карманах осели?
Пелагея и Никифор перестали обниматься и с уважением посмотрели на Муромца.
- Да ты, старик, черепан!
- Действительно, Илюша, загнул так загнул. Ты по дороге подумай – авось и решишь эту загадку. Ну, прощайте, мои дорогие, ступайте с миром. – Пелагея обняла обоих, смахнула слезы и легонько подтолкнула с крыльца.
Согласно карте, которую нарисовала мамка Никифора, идти им предстояло довольно-таки далеко. Конечно, не в соседнее царство, куда по слухам смотался обанкротившийся Кощей, но практически за тридевять земель – в черногородские леса. Проходя через центральную площадь Новеграда, Илья заприметил Емелю, подбирающего пасажиров. Тот тоже увидел путников, махнул им рукой, топнул ногами и через мгновение оказался рядом.
- Здорово, мужики. Решили, как я погляжу, на поиски кризиса снарядиться – уважаю! Куда путь держите?
- Привет, Емеля. Да, за кризисом идем, на южную околицу и дальше по тракту.
- Эх, сотворю доброе дело! Седайте на задок, подброшу, мне по пути.
- Спасибо! – Илья и Никифор закинули мешки на поленницу, сами устроились рядом, и печь припустила вперед. Проезжая мимо южных новеградских ворот Емеля остановился и ссадил компаньонов.
- Ну парни, бывайте. Как кризис победите, мне свистните – я таксу подниму…
- Бывай, Емеле, удачно тебе набомбить на избу…
Пройдя неохраняемые по причин экономического спада ворота, Муромец с охранником устремились вперед по южному тракту. Август выдался жарким, дождей давно не было, и при каждом шаге мелкая сероватая дорожная пыль взвивалась вверх аж до самых ноздрей.
- А-а-а-пчхи-и! – Никифор долго крепился, не выдержал и чихнул. Причем настолько мощно, что взметнул целое облако пыли, окутавшее парочку с головы до ног.
- У-о-а-щх! – внес свою лепту Илья. Облако сгустилось.
- Апчх! Угщ! Уосьх! В-в-схы! И-и-ль-ху! Ни-ы-ы-кфр!
Вскоре посреди тракта образовался небольшой черный пылевой вихрь, внутри которого барахтались две человеческие фигуры.
- Никифар, фелаем нофи, а фо нафмерфь жащихаемфя! – зажимая нос прокричал Илья, чем только усилил пылеобразование.
- Угу-пчих! – откликнулся Никифор, и они припустили вперед, выставив носы из облака навстречу спасительным потокам воздуха. Но поганый вихрь не отставал и даже увеличивался, подбирая новые порции пыли из-под ног бегущих. Муромец прибавил скорости, Никифор тоже. Вскоре им удалось высунуться из вихря на целый корпус, только пятки утопали в плотных пылевых струях.
- И-и-люха, што же де-е-лать? О-он же на-ас за-а-да-вит!
- Ды-хал-ку бе-е-ре-ги, бе-е-жим!
А бежать пришлось долго. Жители Новеграда повырубили весь лес и даже крупный кустарник на много миль вокруг – все на жилье пошло во времена строительного бума. Со всех сторон город обступили поля, только по северо-востоку протекала Волхва-река. С точки зрения безопасности он, конечно, выгодно, для развития сельского хозяйства тоже неплохо. Однако, в засушливый год без респиратора или простого платка за околицу не выйдешь. Даже моды разные в связи с этим появилась: одни повязывали треугольные косынки на лицо, а другие – целые простыни на голову, закрепляя их цветной веревкою. Но Илья не придерживался модных веяний, да и за пределы города практически не выбирался, а посему совершенно забыл об этой особенности.
- Не-мо-гу-боль-ше… - простонал Никифор.
- Бе-жим-лес-близ-ко… - подбодрил его Муромец.
Они давно не бежали, отмахав по тракту двухдневную норму согласно пешевойсковому княжескому уставу, а еле-еле ползли на четвереньках. Вихрь, превратившийся в огромный торнадо, гудел за спиной и периодически лениво подталкивал то одного, то другого, от чего на заду у обоих красовалось уже по большому черному пятну.
Наконец, поля закончились, и тракт вступил в спасительный лес. Илья с Никифором из последних сил вползли под защитную сень дубов и кленов и скатились в придорожную канаву. Торнадо потоптался немного, словно раздумывая, стоит ли ломиться за ними, несколько раз попытался это сделать, поободрал немного листву, но, поняв, что с толстыми ветвями ему не справиться, упылил в неизвестном направлении.
Через час, отдышавшись, утолив дикую жажду и собрав остатки сил, компаньоны расположились лагерем на небольшой полянке рядом с дорогой.
- Ты представляешь, Никифор, а мы ведь половину пути проделали за полдня-то! Если б не вихрь, до сих пор по полям топали.
- Если б не вихрь, у меня не болело бы все тело, не рябило бы в глазах, не першило бы в горле и не чесалось бы в заду. Устал жутко, а даж не уснуть! – Никифор оторвал голову от мешка, которого приспособил вместо подушки. – Может, еще поедим, а? Говоришь, уже половину пути сделали, значит лишняя хавка есть…
Илья тряхнул головой, из волос посыпался песок.
- Ладно, затворяй!
Никифор вскочил – усталости как не бывало – схватил котелок и умчался к небольшому ручейку неподалеку. Через полчаса они уже наминали пшенную кашу с салом и потягивали чаек.
Закончив с третьим ужином и ополоснув посуду, Никифор потянулся, подозрительно посмотрел на Илью, изучающего карту в свете костра, стрельнул глазами влево-вправо, оглянулся назад… Удостоверившись, что никто на него не смотрит, достал из кармана квадратный кусочек тонкого берестяного пергамента и свернул его наподобие узкого кулечка. Из другого кармана выудил щепотку какой-то сухой травы, утрамбовал ее в кулечек, вставил его узким концом в рот, к широкому приложил веточку с огоньком от костра и принялся пускать клубы пахучего дыма с выражением невероятного блаженства на лице.
- Эт, Никифор, чем это пахнет? – Илья принюхался и оторвал взгляд от карты. – Ё-моё, да ты горишь!
Он вскочил и уже собирался схватить котел с водой и плеснуть на своего охранника, как услышал откуда-то из-под своих ног писклявый нахальный голос:
- Мля, да он курит косяк великой ежийской нации, тварь лохматая!
И прямо в лицо Никифору через костер метнулось что-то круглое и гладкое величиной с котенка. Он попытался отмахнуться, но лишь закачался и рухнул в траву.
Что-то мягкое ударило Илью под колени, и он тоже свалился на землю.
На полянку выкатился колобок, весь изукрашенный разнообразными татуировками, а за ним еще дюжина попроще. Пятеро тотчас подкатились в Никифору, попрыгали на нем, отобрали кулечек с тлеющим сеном и поднесли его татуированному.
- Мля, рулезная трава! – пискнул он, выпустив пару облаков дыма, - Вполне достойна ежийской нации! Обыскать!
Давешняя пятерка вновь метнулась к ворочающемуся на земле Никифору, попрыгала на нем с удвоенной силой и вернулась к главарю, таща берестяной пакет с сеном и стопку тонких пергаментов.
- Какой улов! – провозгласил вожак. – Нас ждет великая ночь, братья! Наши умы унесутся в астрал и там объединятся. Наши чистые помыслы сольются в один и подпитают друг друга. Чистота ежийской нации просияет над миром, и вернувшись из астрала на эту грешную землю, мы сотрем с ее лица все остальные расы.
Илья долго не мог понять, что же его смущало в облике колобков. Вроде, все нормально: тельца кругленькие розовенькие, ручки-ножки маленькие, носики пуговкой, глазки бусинками… Вот только эти мелкие частые точечки на спинках…
- Ё-моё, так вы ежи!
- Мы не просто ежи! – повернулся к нему изрядно обалдевший от травяного дыма татуированный главарь, - Мы истинные сыны ежийской нации, мы – ежики-скинхеды! И вам, недостойным, дано будет увидеть расцвет нашей великой расы! С помощью этой травы мы выйдем в астрал, наши мысли обретут гармонию и бесстрашие, а тела нальются силой и ловкостью. И наши враги падут ниц и будут молить о пощаде, но не будет им прощения, ибо лишь одна нация – ежийская – должна править миром! Вы, кстати, тоже умрете. Братья, приступайте!
Лысые ежики метнулись к отнятому у Никифора, очень ловко и быстро для столь маленьких лапок свернули каждый себе по кулечку, что говорило о неоднократной практике, набили их травой, запалили от костра и одновременно пыхнули дымом. Илья закашлялся.
- Нечестивый! – вновь запищал главарь, - Мало того, что ты не принадлежишь к ежийской нации, так еще и не терпишь благодатного астрального дыма! Ты умрешь первым! Но чуть позже… когда докурим…
- А-а-а-а-а!!! – раздался дикий вопль с другой стороны костра. Ежики одновременно выдохнули и обернулись. Над пламенем, весь окутанный сиреневым дымком появился Никифор. Он покачивался словно пьяный и пытался разлепить левый глаз обеими руками, а правый, красный и слезящийся, сфокусировать на происходящем. «Торкнуло…» - прокатился ропот среди колобков. Никифору, наконец-то, удалось справиться с глазами, он оглядел полянку, наполненную подлыми недругами, лицо его приняло по-детски обиженное выражение, и, выкрикнув, вероятно, древнюю боевую мантру «Энтропия победит!», он прыгнул через костер.
Огромное тучное тело взвилось в воздух, проделало сложный кульбит и рухнуло прямо на лысых ежиков, те бросились в рассыпную.
- Мочи, мля! – заверещал вожак. Колобки побросали кулечки, выстроились боевым клином и ринулись на Никифора, осыпав его градом собственных тел. Однако неповоротливый муромцев охранник, обретший вдруг кошачью пластику и скорость, невероятным образом извиваясь и размахивая одновременно обеими руками и ногами, отбил всю дюжину живых снарядов, летящих в него.
- Шеф, он владеет техникой обдолбанного витязя!!! – пискнул один из ежей.
- Вижу, мля!
Главарь сделал глубокую затяжку, не выпуская воздуха, затушил ногой окурок, еще поднатужился, так что раздулся почти вдвое, кожа его покраснела, татуировки запульсировали. «Магические, что ли» - подумал Илья. «Большой чих-пых…» - зашептались ежи. Наконец вожак подпрыгнул, перевернулся в воздухе, выпустил позади себя мощную струю дыма и, издав тонкий пронзительный свист, ногами вперед полетел в Никифора.
Кранты, понял Илья, от такого снаряда увернуться невозможно.
Однако Никифор увернулся! Качнувшись в сторону, он пропустил мимо себя татуированного вожака скинхедов, затем провернулся вокруг своей оси и придал тому дополнительное ускорение ударом ноги, отправив высоко в звездное небо. Вот тень главаря мелькнула на фоне луны, и он пропал из глаз, лишь по удаляющемуся тонкому свисту еще угадывалось направление его полета.
- Бойль-мариот! – провозгласил Никифор, поворачиваясь к остальным ежам. «Мама!» - пискнул один из них, и они, не сговариваясь, розовыми шарами укатились с полянки в разные стороны.
Никифор постоял еще пару мгновений, потом блаженно закатил глаза и рухнул на землю. Илья, потоптался, подобрал и затушил все оставшиеся кулечки, собрал в бересту рассыпанную колобками сухую траву, сунул все это добро под храпящего охранника, помаялся ее с полчаса, но, видя, что воинственные скинхеды не возвращаются, тоже лег спать.
Ночь прошла как без приключений, так, к Муромцевой досаде, и без сновидений. Разбудили Илью фальшивое пение Никифора и лязганье ложки о стенки котелка. Охранник был свеж, бодр и что-то готовил. Заметив, что Илья смотрит на него, он потупил взор и промямлил:
- А я тут завтрак сварганил…
Илья приподнялся на одеяле и громко хрустнул спиной. Мама дорогая, как все болит! И отчего этот обдолбанный витязь такой бодрый?!
- Скажи, Никифор, а что это за травка у тебя такая сушеная?
- Ты только мамке не говори, ладно… - Никифор заискивающе посмотрел на Муромца. – Это сбор богатырский, его заваривают и пьют, чтобы силы прибавлялись. Он, почитай, в каждой аптеке продается, правда, только по рецепту княжеского знахаря. Вот, смотри.
Илья взял протянутый ему берестяной пакет. Но нем черной тушью было выведено иностранными письменами «dopingus obiknovenius» и стояла круглая печатка лекаря.
- А мне один старый богатырь показал, что его еще и курить можно… ну, как я вчера, дым пускать… так косячок спыхаешь – вырубает в хлам, зато с утра свежий как огурчик! Только у меня побочный эффект – не помню ничего. Скажи, зачем я десять косяков набил и под себя положил, а?
Илья встал, еле разогнув затекшие ноги.
- Ты чё, правда ничего не помнишь?
- Правда…
- Вот что, Никифор, завари-ка мне чуток твоей травы, а то после вчерашней пробежки не согнуться - не разогнуться, а я тебе, так и быть, поведаю, что здесь ночью произошло.
Богатырский сбор действительно сработал – сил прибавилось, бодрость такая пришла – плясать в пору. Илья поведал Никифору их ночные приключения, тот только разевал рот да хлопал глазами, пробовал даже проделать какой-нибудь кульбит, но лишь запутался в собственных ногах и тяжелой тушей рухнул на землю.
- Эх, Никифор, спит в тебе великий боец, спит крепким сном, только иногда потягивается, мух отгоняет как вчера. Когда ж проснется-то? Ладно, неча тут лясы точить – кризис не ждет – собирайся, пошли.
Они упаковали вещмешки, затоптали остатки костра и двинулись в путь. Пару часов шли по тракту, пока не набрели на огромный валун, лежащий в канаве справа от дороги. На валуне старорусской вязью было выбито: «Направо пойдешь – в Черногород придешь, налево пойдешь – в Новеград придешь, прямо пойдешь – гамовер найдешь».
- Интересная тема… вроде шли из Новеграда, а оказывается – из Черногорода… - Илья заглянул за камень – лес стеной, кустарник густой колючий – никакого признака дороги. Вышел, обратно на тракт, сверился с картой – Что это за штука такая – гамовер?.. Так, по карте нам отсюда налево по тропке через болото… Ага, а вот и тропка… Пойдем, Никифор… Никифор?!
Никифор стоял лицом к валуну, характерно опустив руки перед собой, раскачивался с носка на пятку и посвистывал.
- Твою ж налево! Никифор, у тебя мамка – зав библификой, папка – богатырь, тоже культурный человек, а ты такое себе позволяешь! Что, кустов мало вокруг?
- Так я, ну это…
- Я ну это… заправляйся и пойдем.
Только они углубились по тропинке в лес, как из помянутых Муромцем кустов с противоположной стороны вынырнул огромный волк серой с голубоватым отливом шерсти. Он подскочил к камню, обнюхал его, ощерился, немного подумал, понюхал еще раз и – кто сказал, что волки не улыбаются – улыбнулся, как-то даже мечтательно. Потом вдруг принялся скакать как молодой щенок, чуть ли не хватая себя за хвост. Также внезапно, как и начал, прекратил это занятие, пристально глянул в сторону, куда удалились Илья и Никифор, вновь улыбнулся и задрал заднюю лапу на камень.
Оставшуюся часть дня Муромец и его охранник месили болото. Самое разное болото. Сперва это была чавкающая черная жирная грязь, обступившая березы, потом постепенно появился мох, стало сухо, но зато тропинка поскакала с кочки на кочку посреди сосен. Потом вновь появилась вода, кочки сравнялись, сосенки поредели и уменьшились, а вскоре и вовсе закончились. Под ногами опасно закачало и захлюпало, кое-где стали видны прогалины с темной водой, в которой плавали кувшинки. Тропка, тем не менее, не терялась, а бодро шла вперед насколько хватало взора к далекому-далекому лесистому острову - урочищу.
Никифор сломил пару сухих сосенок в качестве шестов. Долго спорили, как с ними идти: тыкая впереди себя или держа обеими руками наперевес. Порешили, что наперевес лучше – если прорвешь ногами мох, так шест поможет не ухнуть под воду. Илья достал веревку, опоясал себя и Никифора, дальше пошли в связке.
Болото дышало, жило, издавало какие-то звуки, где-то мох и вода были теплыми, а где-то жутко холодными. В одном месте прямо на пути тропы во мху была вырублена прогалина в форме огромного креста размером пять на пять саженей, заполненная как и другие темной водой. Однако, если в других плавали белые и желтые кувшинки, чуть оживляя пейзаж, то в этой не было ничего, кроме холодной черной влаги. Кто и для каких целей сотворил сие, было непонятно, да и не очень-то хотелось разбираться. Компаньоны осторожно обошли страшную прогалину и продолжили опасный путь к заветному островку.
С наступлением вечера на болоте стали появляться огоньки, неяркие, в виде небольших белых точечек, они перемещались туда-сюда, с кочки на кочку, то поодиночке, то небольшими группами, но к путникам близко не приближались. Когда стало совсем темно, так что не видно даже тропы, пришлось поломать шесты на небольшие палки, расщепить концы и запалить. Так, при свете факелов продолжили путь. Живой огонь, казалось, приманил холодные болотные огоньки, они образовали кольцо вокруг Ильи с Никифором и сопровождали их до самого островка.
На твердую землю, вымокшие с головы до ног и продрогшие до костей, они ступили далеко за полночь. На другой стороне урочища оказалось небольшое озерцо с теплой, как ни странно, водой. Путники выкупались, разложили костер и завалились спать даже без ужина.
На утро Илья не смог пошевелить ни рукой, ни ногой. Спина одеревенела и не позволяла двигаться.
- Никифор… - позвал он, - Никифор, осу тебе в зад!
- А… что? Где?
- Где, где… на рифму не напрашивайся. Беда у нас, Никиша.
- Ка-а-кая? – Муромцев охранник поднялся, зевал и яростно тер глаза.
- Острая хандроза меня скрутила – пошевелиться не могу.
- Да ладно…
- Не да ладно, а так точно!
Никифор обошел кругом лежащего Илью, почесал в затылке. Присел рядом на корточки, перевернул Муромца на живот, потом на бок, потом обратно на спину.
- М-да, незадача! И как мы теперь за кризисом пойдем?
- Откуда я знаю! Ты меня лучше посади, а там уже что-нибудь придумаем.
Никифор вновь почесал затылок, взял Илью за плечи, уперся одной ногой ему в живот, согнул пополам, а чтобы не разогнулся обратно, спиной прислонил к стволу дерева. Подумал, развернул Муромца лицом к озеру, а сам стал собирать завтрак – хандоза хандрозой, а есть все равно хочется, тем паче, что вчера не ужинали. Вскоре на костре забулькала овсянка, подрумянились тосты на палочках и запахло малиновым вареньем из запасников Пелагеи Александровны. Покормив Илью и поев сам, Никифор стал заваривать свой чудо-сбор, как Муромец, потупившись, проговорил:
- Никиш, сделай-ка мне свой косячок, вдруг оттянет…
- Так у меня же те, колобками, то есть ежами, свернутые остались.
Никифор порылся в кармане, достал косячок, сам раскурил от головешки и дал Илье. Тот затянулся, закашлялся, весь окутался дымом, потом сделал еще затяжку, вновь закашлялся, аж глаза заслезились. Через пару тягов вошел во вкус и стал тихонько посасывать косячок, смотря на озерцо и болото за ним. Вдруг глаза Ильи округлились, окурок задрожал во рту.
- Это… это у меня глюки или как?
Никифор обернулся.
- Нет, похоже не глюки, я же еще не курил, а тоже вижу…
По болоту бежала изба. Изба на двух ногах. Куриных. Только размера эдак тысяча триста восемьдесят шестого. Хорошо так бежала, ровно, размашисто, за один прыжок покрывая саженей десять. И направлялась эта передвижная изба прямиком к урочищу, на котором расположились Илья с Никифором. Подбегая к озерцу, изба чуть ускорила темп, подразогналась и в один прыжок преодолела водную преграду. Оказавшись на берегу, она вальяжно перешагнула костер и путников и замерла в кустах.
Никифор похлопал глазами, потом внутренне подобрался и осторожно приблизился к избушке. Была она квадратная, небольшая, размера саженей пять на пять, с бревен в пол-обхвата сложена. Кровля двускатка, тесом крыта, труба кирпичная посредине торчит. Окон нет, одна дверь, да и та сейчас в кустах.
- Ёкорный бабай, так это ж изба Бабы Яги. Неужто нашли мы ее, Никифор?
- Найти-то нашли, да как в нее войти? Слышь, избушка, а не в падлу ли тебе дверью ко не оборотиться, а задом - в кусты.
- Не в падлу! – раздался скрипучий деревянный голос, и изба, смешно переминаясь с ноги на ногу, развернулась к путникам.
В проеме открытой двери стояла хозяйка – невысокого росточка согбенная старушенция с клюкой, большой бородавкой на носу и в жуткого вида отрепьях.
- Уф… уф… Чую, русским духом пахнет!
- Никифор, мы же с тобой вчерась купались, неужели все равно пахнет? – спросил сидящий под деревом и попыхивающий косячком Илья.
- Богатырской травкою тянет… Ох, люблю я вас, богатырей, под сметанкою. Вку-у-у-сно!
- Ты что несешь, старая! – взъерепенился Никифор, но не успел он сделать и шага, как изба схватила его поперек туловища одной своей ногой и подняла в воздух.
- Ути, какой упитанный, да невоспитанный. Мяконький, да вкусненький. Вот с тебя и начнем… - и Яга уж хотела удалиться внутрь, как ее остановил голос Муромца.
- Подожди, старая!
Илья парил в воздухе в клубах сиреневого дыма. Глаза его были широко раскрыты, окурок в углу рта плясал как сумасшедший, исторгая новые облачка.
- Ох, ты – бабка сверзилась с порога на землю, - чур меня. Сколько лет живу – ничего подобного не видела.
Она бодренько, не по-стариковски, обежала вокруг Ильи, подергала его за ноги, понюхала дымок и спросила:
- Слушай, добрый молодец, а если мою ступу старую твоим дымом окурить, она летать сможет?
- Ясное дело, сможет, чего бы не смочь. Давай, волоки, только сначала моего приятеля отпусти, пусть он мне еще один косячок затеплит...
- Ой, хорошо, хорошо, радость-то какая! – старуха хлопнула в ладоши, избушка ослабила хватку, и Никифор шлепнулся оземь. Вскочил и, потирая ушибленный зад, побежал к Муромцу. Баба Яга тем временем выволокла из дома длиннющую лестницу – как только помещалась? – прислонила к стене и бойков вскарабкалась к небольшой дверце под самым коньком крыши, открыла замок и нырнула, иначе не скажешь, - только пятки мелькнули – внутрь.
Минут десять с чердака раздавались какие-то стуки, вздохи, ругань. Илья и Никифор уже подумывали сделать ноги, однако проклятая травка никак не отпускала Муромца, причем в прямом смысле слова – странная летучесть не проходила, а управлять полетом в парализованном состоянии он не мог. Наконец шебуршение на чердаке прекратилось, из дверцы на землю упала огромная треснувшая деревянная ступа, за ней метла, а потом высунулась бабка, вся в пыли и паутине.
- Ну, добрый молодец, приступай!
Никифор разложил на траве затепленные косячки. Илья кое-как развернулся по ветру, Яга подтащила ступу, сунула в нее метлу, и началось окуривание…
За полчаса, прошедшие с начала процедуры, дым окутал весь островок и озерцо. Рыбы начали выпрыгивать из воды, глотать кумар и воспарять к ветвям деревьев. Никифор засмотрелся на вылетевшую из озера русалку, которая устроилась на широкой сосновой ветви и принялась бесстыдно демонстрировать ему свои прелести, так что чуть не упустил Илью – после третьего косяка он стал совсем легким и норовил рвануть под облака.
Проклятая ступа не взлетала. Муромец уже окурил ее со всех сторон, и внутрь дым вдувал, и во все щели – бесполезно. Баба Яга достала из кармашка рваной кофтюшки маленькую пилку и принялась точить свой единственный зуб, злобно поглядывая на приятелей, словно решая, с кого же все-таки начать.
- Стоп, я понял! – хлопнул себя по лбу Никифор, одной рукой, правда, предусмотрительно придерживая Илью за ноги – Вы ее вверх дном переверните – дно-то тоже обдуть надо!
Яга ловко перевернула ступу, будто та ничего не весила, Муромец затянулся остатками седьмого по счету косячка, дунул… Ступа заколебалась, приподнялась над землей, перевернулась обратно и затанцевала в воздухе.
- Йо-хо-хо – издала торжествующий вопль Яга, схватила метлу, вскочила в ступу, сделала в ней несколько кругов над озером. Потом приземлилась, достала из-под подола ржавую цепь и приковала рвущуюся в небеса деревянную колоду к кольцу в стене своей избушки.
- Только в полете живут бабы Ёги… - пропела бабка строчку неизвестной песенки. – Ой, мальчики, спасибо вам, порадовали старую. Столько лет ступа сломанная лежала, а я страсть как летать люблю. Пыталась даже избушку свою научить, но та только разбег может взять, а взлететь – никак. Подъемной силы не хватает. Ну теперь-то у меня вновь ступа есть! Ох, и налетаюсь! Дайте-ка я вас расцелую!
- Не надо! – в один голос рявкнули Илья с Никифором.
- А и правда не надо, что это я, в самом деле, разнежничалась. Вы как, от дела лыняете, али дело пытаете?
- Пытаем. – подтвердил Илья.
- Ну, пойдемте в избу, накормлю, напою, в баньке попарю, а там расскажете, что вас к старушке привело.
Изба внутри оказалась раз в пять больше, чем снаружи. Просторные сени, огромная комната с тремя окнами и большущей изразцовой печью посередине, в которой можно было бы приготовить даже слона средних размеров, высокие потолки. Илья взлетел вверх, и Никифору, чтобы спустить его и привязать к стулу, пришлось брать ту самую лестницу, по которой Яга лазала на чердак. На недоуменные взгляды гостей старуха ответила:
- Да у меня под полом преобразователь пространства установлен – я простор люблю и солнышко, а в наших краях его разве сыщешь?! Вон, гляньте в окошки.
За окнами плескало море, была видна полоска белого песчаного пляжа, над водой летали чайки, и ярко-ярко светило солнце.
- Красотень… - выдохнули путники.
- Вот-вот! Ну угощайтесь.
Яга уже поставила на стол самовар, расписную посуду, блюдо с пирогами, варенья различные. Никифор тут же налил себе чая и затолкал в рот сразу три пирога, Илья лишь сглатывал слюни.
- А что это ты, здоровяк, наворачиваешь, а твой рахитичный друг даже не притронется? – возмутилась старуха.
- Так меня, бабушка, острая хандроза ночью скрутила, рукой-ногой пошевелить не могу. Покурил травки, думал – оттянет, так только летучим стал.
- От я дура старая! – треснула себя по лбу Яга. – Как же сразу-то не заметила! Теряю квалификацию! Сейчас, сейчас, миленький.
Она вскочила с табурета, побежала за печь, приволокла оттуда огромный противень, вывалила на него кадку теста, схватила кочергу и принялась разгребать угли в печи.
- Ну, чего, толстый, рот раззявил?! Сымай со своего друга одежду, да клади в тесто!
- Эт… а…
- Не боись, вылечим. Через полчаса будет здоровый, как только что родился!
Никифор вздохнул, отложил надкушенный пирог и пошел выполнять бабкино поручение. Он раздел Илью и положил на противень. Яга его посолила, поперчила, еще какими-то душистыми приправами посыпала, вставила в рот гибкую трубку и запеленала тестом с головой. Затем взяла большую лопату, подсадила противень, и легко, благо Муромец за счет своей летучести, почитай, ничего не весил, сунула в печь. Трубку, чтобы дышать можно было, через специальную дырочку в заслонке вывела наружу. На стол прямо перед изумленным Никифором она поставила огромные песочные часы:
- Вот, следи – как последняя песчинка упадет, сразу вынать будем!
В пироге сначала было липко и холодно, как будто тебя слизнями да лягушками со всех сторон облепили. Казалось, вот-вот все тепло из тела выйдет и сердце, от страха скачущее в бешеном ритме, остановится. Вдобавок темно, глаз не разлепить. Если раньше хоть голова крутилась, так теперь и ею не пошевелишь. Только и приходится, что обливаться холодным потом, да дышать в трубочку. А тесто еще дышит противно, сопит, причмокивает! Ужас! Илья десять раз пожалел, что согласился на подобную экзекуцию. Решил, что как вылезет, так отберет у Никифор последний пирожок, то рассвирепеет и наваляет бабе Яге по самое не балуй.
Однако спустя некоторое время стало тепло и хорошо. Страх прошел, сердце успокоилось, тесто стало мило посапывать и греть. Прям сауна, али турецкая парная! Илья разомлел и замечтался: сейчас бы кваску, массаж еротический в матренином исполнении… Эй, чего-то жарковато, однако…
А жар и правда, стал усиливаться. С Ильи уже течет в три ручья. Печет так, что аж до самых костей доходит, того гляди мозги закипят! Ой, мама, неужели это Яга на меня Горыныча наслала? И тут тесто резко вспучилось и принялось Муромца мять! Да как! Все суставы захрустели, даже те, что раньше молчали. И жар все сильнее, прям огнем палит. «Мама… погибаю…» - подумал Илья и потерял сознание.
Как только упала последняя песчинка, Никифор вскочил из-за стола и ринулся к печи, обогнав даже шуструю бабу Ягу, отбросил заслонку, голыми руками, обжигаясь, вынул противень и разорвал корку огромного пирога.
- Илюша, очнись! Что она с тобой сделала?
- Да ладно тебе голосить! Гляди, все в порядке…
Илья взлетел под потолок, зевнул, потянулся всем телом и ничего у него не хрустнуло! От удивления он моментально проснулся и принялся себя осматривать, поводить плечами, шевелить ногами и руками. Проделал даже в воздухе несколько сложных кульбитов. И впрямь, как только что родился – никакой хандрозы, ни острой, ни тупой.
- Ох, спасибо, баба Яга! Да ты и вправду большой профи, как тебя Пелагея Александровна рекомендовала…
- Ладно, сокол ясный, слетай вниз, одевайся, да за стол садись, а то дружок твой весь извелся, тебя дожидаючись. Ничего не съел, глаз с часов песочных не сводил.
Вскоре они втроем сидели за столом, пили чай с пирогами, а Илья в очередной раз пересказывал, как вызвал его князь, хитрым обманом заставил выход из кризиса искать, Никифора приставил, как они отправились к его мамке, а затем уже и сюда.
- Кощея, стало быть, ищете… - помрачнела баба Яга, - Я-то давно от дел мирских отошла, а он, выходит, нет. Банкиром заделался, да кризис его прижал. Не похоже на Бессмертного, чтобы он без денег остался, да просто так ноги унес. Либо он казну с собой прихватил, либо что-то тут нечисто.
- Ну так что, поможешь нам?
- Пелагея, мамка твоя, Никифор, - мудрая женщина, знала к кому направить. Есть у мня один способ локации Кощея. Так и быть, помогу, только если пообещаете, что на обратном пути завернете, да последние новости расскажете. Обещаете?
- Обещаем.
Баба Яга подошла к боковой стенке печи, нажала несколько выпирающих кирпичей. Печь загудела, на полатях что-то заискрилось, а бревна противоположной стены вдруг разошлись и открыли большую карту Руси и сопредельных государств. Старуха ткнула еще разок в кирпичи, карта замигала разноцветными огнями, потом перестала. Яга почесала бородавку на носу, вновь потыкалась в печь, но результат нового мигания карты ее опять не устроил. Она пнула ногой стену, бревна съехались обратно, как ничего и не было.
- Странно, жучок мой не отвечает. Видать, батарейка сдохла. Что ж, придется воспользоваться дедовскими методами.
Яга разложила на столе берестяной пергамент с изображенной на нем картой, точь-в-точь, что была за стеной, достала с полки банку с какими-то засушенными косточками, крылышками и лапками, попрыгала по избе, тряся ею в руках и гортанно с придыханием напевая «Ух ты, ах ты, все мы космонавты…», затем резко подскочила к столу и высыпала на него содержимое стекляшки.
- Так, что же у нас тут получилось… соловей на север, летучая мышь на юг, орлиный коготь на восток… ага, а вот и бурундучок – на запад подался…
Яга стряхнула с карты все косточки, оставив не тронутой лишь маленькую скрюченную лапку.
- Вот он где – в ливонское княжество подался, в Нарвенбург, почти на самой границе. Стало быть, точно казну увел – тамошние рыцари безденежных ох как не любят. На тебе, Илюша, карандаш да пергамент – садись, рисуй, а я покамест пойду баньку затоплю…
Попарившись в баньке, которая скрывалась за низкой дверцей в дальнем углу комнаты, постирав перепачканные пыльным смерчем портки, компаньоны остались заночевать в избе бабы Яги. На ночь глядя идти через болота не сподручно, да и из Муромца еще не вся летучесть выветрилась. К тому же бабка пообещала их подбросить прямо к лесу, чтобы не пришлось снова ноги мочить.
Проснулись они от мерного потрясывания. «Шлеп-шлеп-шлеп…» - доносилось из-под пола. «Изба бежит!» - догадался Илья. В комнате было темно, все окна закрыты ставнями. Баба Яга сидела на полатях, пристально вглядываясь в открытую маленькую заслонку на трубе и держа руки на двух длинных костяных рычагах, выходящих из пола.
- Доброе утро, бабушка!
- А, проснулись… - ответила Яга, не отрывая глаз от заслонки. – Завтрак на столе, ешьте, скоро приедем.
Приехали они действительно быстро – Никифор дожевывал всего третий пирог, а Муромец так вообще сделал только первый глоток чая. Надо сказать, летучесть его за ночь прошла, осталась лишь необычайная легкость и упругость во всем теле.
Простились с бабкой на краю болота, на тракт она выходить не стала – не сподручно избой по кустам шариться. Обнялись, Яга даже всплакнула немного, в очередной раз попросила не забывать и наведываться, потом утерла слезы, забралась в избушку, захлопнула дверь и с места пустила свое курножное жилище в галоп.
Только приятели скрылись в лесу, как из кустиков осоки вынырнул большой мокрый волк, весь перепачканный коричневой болотной ряской, сквозь которую проглядывалась серо-голубая шерсть. Он немного потоптался по опушке, порычал на убежавшую избушку и метнулся вслед за путниками.