Здравствуйте!
Сидя на нарах, от нечего делать вытащил письма, полученные в госпитале, и на меня снизошло вдохновение, столь необходимое для писания писем.
Сегодня перешел из госпиталя в батальон выздоравливающих. Получил недостающее обмундирование: шинель, гимнастерку, шапку, ботинки. Шинель я бросил, когда меня ранило, т.к. не оставалось времени, чтобы одеться после перевязки плеча; шапку сперли в госпитале; ботинки дали вместо валенок, бывших на мне; гимнастерку я бросил по приезду в госпиталь, т.к. она пропиталась кровью и была разрезана при перевязке другого плеча. Все вновь полученное – бывшее в употреблении, но подремонтированное. Впрочем, очень большого впечатления это на меня не произвело, т.к. привык уже стоически переносить все обиды, унижения и т.п.
В ваших письмах заметно, что вы несколько нереально относитесь к моим возможностям по своей воле совершать путешествия в тыл. Людям, управляющим моей жизнью, в высшей степени наплевать на все, что я буду просить у них, и они, конечно, не станут отступать от общепринятых правил, рискуя получить неприятность ради моих глаз.
С задачником Дубнова я зашел в тупик. Т.к. дифференциальное исчисление я забыл изрядно, то перескочить через раздел в задачнике я не могу и, сев на задачах с тригонометрическими функциями, остановился и сейчас почитываю только сопромат. К моему удивлению, хотя я не пропускаю ни одной буквы, не вникнув в нее, я дошел уже до середины книги. Пока буду заниматься сопроматом, оставив задачи до получения от вас тригонометрических ф-л.
В своей решимости не становиться офицером я не разочаровался, а наоборот. Часто встречаю офицеров из недоучившихся студентов. Все они без исключения убеждены, что из армии им уже не уйти. Дело в том, что это будет зависеть от непосредственного начальства, а оно не захочет выпустить из своего распоряжения любого способного человека, т.к. ему будет трудно работать. И балбесы, которых немало, пойдут домой, а мне еще трубить да трубить. Я успел убедиться в том, что способности у меня есть, и уже испытал «любовь начальства». Будучи сержантом, я могу легко превратиться в рядового и уйти из армии на общих началах. Да и останься я сержантом, то попаду под увольнение, т.к. сержантов сейчас около 50% в составе подразделений. Желающих остаться на службе сверхсрочно будет достаточно (из осиротевших), и т.к. почти все сержанты – молодежь, которой надо еще дослуживать срок, то излишки сержантов будут отпускать на общих основаниях с рядовыми, т.е. после 3-х лет службы. На основании выше изложенного я решил оставаться в прежнем чине и вытерпеть все, связанное с этим. Меня мои начальники, между прочим, шантажировали угрозой присвоить мне офицерское звание. Когда я отказывался выполнять обязанности офицеров, мне заявляли: «Если ты не будешь их выполнять, мы присвоим тебе офицерское звание, и ты все равно будешь их исполнять».
Теперь я опять вернусь в артиллерию, и ни за какие коврижки не пойду на работу в штаб.
Прочел о том, что Витька сделался настоящим филателистом, и с удовольствием вспомнил, что у меня под отодравшейся клеенкой записной книжки хранятся немецкие марки, которые возможно попадут в его коллекцию. Я, думая, что он вряд ли этим сейчас увлекается, последнее время не собирал попадавшиеся немецкие марки, но теперь не буду пропускать их. Но предупреждаю, что если он будет «лихо» пить водку и станет алкоголиком, то ему их не видать.
Последствий это ранение, как и первое, никаких не оставило. Руки действуют вполне свободно. Я бесконечно рад, что меня не покалечило, тем более что вокруг наблюдаю людей, у которых плохо действуют суставы в результате ранения, в довольно большом количестве.
Горький утверждал, что индивидуализм нехорош. Он заставляет тратить большое количество сил на борьбу с действительностью, чтобы отстоять свои убеждения, мысли и привычки, т.е. индивидуалист – «растратчик». Я, кажется, индивидуалист и не раскаиваюсь в этом. Хотя и приучился многое терпеть, но не втянулся, как на моих глазах это случилось со многими, в окружающую среду. Как и прежде, принципиально не пью спиртного, несмотря на его иногда полезное в военной службе физиологическое действие; не курю; не привык «матюкаться», хотя мат в армии завладел буквально всеми (до генералов включительно); не втянулся в карточную игру и т.д. В общем, по-прежнему мечу попасть живым на небо. Неужели все это сопротивление среде вредно?
То, что я читаю в госпитале высшую математику, по-моему, нормальное явление. На фронте, особенно на передовой, я буду иметь много свободного времени. То я читал все, что попадалось под руку (вроде: «Философские взгляды Фихте», монография о влиянии России на творчество Бальзака, книга о производстве литого стекла и т.п.), не получая от этого пользы, только лишь, чтобы не превратиться в идиота от безделья и бессмыслицы армейской жизни, а теперь буду вспоминать то, что мне пригодится, если я опять попаду в институт.
В одном из писем от вас я встретил фразу: «Что было бы, если не было запасов картошки и капусты? Я бы сыграл в ящик!». Я, конечно, подозреваю, что и сейчас ваше положение не особенно блистательное, а ваши уверения в обратном направлены на то, чтобы у меня не болело сердце за вас. Студенты, с которыми я переписываюсь, мрачно острят о «рационах», об улучшенном дополнительном питании и т.п. (УДП они расшифровывают это, как «Умрешь Днем Позже»). Мне кажется, что на одной картошке и капусте не потолстеешь, а ничего другого, очевидно, ваш стол не видит. Меня поэтому удивляет то, что вы отказываетесь от того, что я могу вам послать. Доходы у меня небольшие, но расходы еще меньше. Некоторые накопления, образовавшиеся у меня, я думаю придержать до того, как попаду в часть, а потом выслать их: может быть, вы на них купите что-нибудь.
Ходят настойчивые слухи, что нас пошлют на украинский фронт. Это было бы неплохо. Болота осточертели. Воевать там будет веселее, да и к Германии ближе.
Я не питаю к немцам органической ненависти, как многие другие, но не прочь рассчитаться непосредственно с Германией за некоторые их действия, свидетелем которых мне приходилось быть. За испорченную молодость, за их вредные убеждения. На почве ненависти часто не берут немцев в плен. Логически рассуждая, нужно сказать – зря. Наблюдал я такие сцены: ведут взятого в плен немца. Откуда-то со стороны вывертывается личность с автоматом. А! Фриц! – радуется личность и дает очередь по фрицу, к великому огорчению, конвоирующего. Но это только при наступлении. Был я свидетелем и того, как попавшая в безвыходное положение группа немцев, человек в 50, бросила оружие, но разгорячившиеся бойцы, мстя, должно быть, за только что перенесенный страх, перебили их всех.
Да чего же опротивела мне армейская среда. Вряд ли верующие так стремятся в рай, как я домой. Слушая радио, настолько хриплое, что невозможно разобрать слов, я вспоминаю чистые звуки СКД и удивляюсь, как они могут «немного мешать жить». Почему-то представление о доме у меня, в первую очередь, слагается из картин: ночного радиослушания при свете настольной лампы, горячей ванны, нашей семьи, сидящей за ужином, и микроскопа, стоящего на подоконнике.
Больше всего боюсь, что меня оставят после окончания войны в армии. Хотя нет нигде, ни в каком положении полной свободы, но армия – полное отсутствие свободы. Я до сих пор не могу приучить себя к беспрекословному повиновению, из-за чего мне попадало.
Извините за несвязное письмо, которое папе, наверное, не понравится. Я просто писал первое, что придет в голову, «убивая время».
Через 3, мах 5 дней поеду из Б.В. в Ленинград, а оттуда уже в часть на фронт. Занесут ли меня черти в Карелию, или ангелы в Польшу, или сунут под Псков? Все в равной степени вероятно.
Всего наилучшего! ; 44 г.
P.S. Послал вам в письме недели две назад фотокарточку. Получили вы ее?»