Некоторые мысли по поводу стихотворений, поданных на конкурс 2009 г. «Согласование времён»
Литературный конкурс «Согласование времен» проводился в 2009 году на базе обьединения литературных сообществ на страницах сайта «Русский Autobahn». Литературное агентство Русский Автобан, на базе конкурса «Согласование времен», по договоренности с авторами лучших произведений конкурса будет продвигать произведения этих авторов, / большие формы/ на литературный рынок Германии. Я участвовала в конкурсе в качестве судьи на двух заключительных его этапах. Хочется поделиться впечатлениями от стихов авторов конкурса.
Много ли кошке надо?
Только, прищурясь, смотреть
в легкий поток снегопада,
белую муть и верть.
Только теплом ладоней
тешиться и мечтать
в сутолоке заоконной
рыжим снежком летать,
лапы расставив шире
и округлив глаза.
Первой, летучей, в мире!
Мало ли что нельзя...
(Автор Маара Левина)
Почему-то запомнилось вот такое, нехитрое, кошкина мечта. Может быть, пленило сразу возникшей перед глазами живой картинкой: рыжая кошка, расставив лапы в сладком ужасе, летит вместе с хлопьями снега, не забытого, но недоступного мне в тёплом климате Португалии. Несколько точных деталей слепили мгновенно этот образ-снежок.
Хочется отметить, что среди конкурсных работ, порой в довольно средних подборках, встречались и такие жемчужинки, иногда по одной на подборку, иногда по две, были и авторы, в творческой мастерской которых «Всесильный Бог деталей» поселился всерьёз. Такие стихи выделялись сразу, вели за собой воображение читателя в свой нереальный мир. В свой мир, исправляющий грязную прозу жизни и выстраивающий её по другим, милосердным законам. Живём-то мы в с вами не в гриновском мире, где алые паруса укрывают своим мягким сиянием даже погибающих в борьбе со злом героев. Нас тоже окружает фантазия, но она отличается от добрых сказок нашего детства, это жесткая до жестокости фантазия властителей колец, скрежещущих металлом компьютерных роботов-чудовищ, пошлой, нагло навязчивой рекламы. Да и реальность наша жестка до жестокости, реальность естественного отбора более зубастых, не останавливающихся ни перед чем особей вида, гордо называющего себя «Человек разумный».
И на фоне выплеснувшейся на литературные сайты грязной пены «самовыражающихся» субъектов, готовых на всё, чтобы выделиться из орущей толпы, в этой какофонии звуков и суете недо-мыслей, - так отрадно было услышать негромкий чистый звук, увидеть неброские краски, несуетливо нанесённые на полотно.
Пишущая эти строки понимает, что мнение её, конечно же, весьма субъективно. Среди всей этот шепчущей, плещущей, колышущейся оригинальными и банальными образами, как поле ржи с вкраплениями сорняков-васильков, и поди-пойми, а не сорняки ли они – вот эти - сразу схватившие твоё внимание?.. Среди всех этих стихов, - каждого из нас, судей, людей, принадлежащий к определённому поколению, накопивших свой неповторимый опыт умирания и выживания, -остановило прежде всего – родное. Вот и я, видимо, незаслуженно пропустила мимо ушей неповторимую мелодию оказавшегося «чужим мне по крови» стиха. Ну, тут уж ничего не поделаешь, любой земной суд пристрастен.
Вот, например, плещущее, щебечущее, сразу берущее в плен, более звукописью, чем образностью:
Щебет в потёмках памяти – птичий прах.
Шепчет, лепечет, плачет сплошная нощь.
Шаришь в её пещерах, её шатрах,
всякую вещь на свету превращая в дождь.
(Елена Лапшина)
Читаешь порой такое, завораживающее и думаешь: о чём? И не знаешь ответа. Догадываешься, конечно, «дописывая» сама, опять на основе СВОИХ мыслей, СВОЕГО опыта, да так и надо, пусть задачка решается с определённой степенью допущения. Главное, сразу чувствуешь: настоящее...
Такие стихи хочется цитировать, читать вслух, а не анализировать. Неподсудны, не подлежат разъятию, и без того распяты на кресте предельной искренности и кроткой своей чистоты. Таким видится мне стихотворение «Мужик с голубями» (Елена Крюкова). О чём оно? « О чайнике ржавом, о миске пустой, о нищей державе, о вере святой, // О старой, безумном, больном мужике, что голубя нянчил на мёртвой руке». Этот горький образ, до слёз близок нам, русским, и оставшимся в России, и разлетевшимся кто куда по миру, как нищие - п; миру... Надо ли объяснять, почему близок? У этого же автора хороша «Пирушка нищих в кабаке», - ну, кому же не знакома ностальгия по ушедшей молодости, как бы трудна она ни была: «И огни те стеклянные мы вздымали, смеясь, // Молодые и пьяные, в прах поправшие грязь».
Ностальгия, у кого по Родине, у кого по прошлому, молодости, любви, - окрашивает многие конкурсные стихотворения. Накапливая жизненный опыт, накапливаешь, в основном, опыт потерь. Выделилась среди других просьба-молитва, обращённая к своему ангелу, Показалась подкупающе искренней, без всякого литературного выпендрёжа, - простите, не нашла более благозвучного определения этому явлению, - цельной и прозрачной по форме: ничего лишнего. Не удержусь и приведу её полностью:
Мой дом разорен иноземцами, вокруг ни собаки, ни зги.
В углах даже блохи не селятся, лишь черный скелет кочерги.
Ах, по ветру все, без изъятия, и впрямь - ни двора, ни кола...
Мой ангел, спасибо, что я тебе гожусь и в чем мать родила.
Мой храм разорен иноверцами, мой бог устранился от дел.
Сквозь купол разрушенный светится морозный декабрьский день.
В затихшем подворье распятие Антихрист в пыли затоптал...
Мой ангел, спасибо, что я тебе гожусь и совсем без креста.
Мой ум разорен от рождения, все прахом, за что ни возьмись.
Лишь где-то на дне, без движения, последняя здравая мысль...
Когда ж и того не останется, мой ангел, прошу - проследи,
Чтоб все же осталось пристанище одно - у тебя на груди.
(Автор Ирина Белояр).
Той же тоской полны стихи автора Леонида Марголиса «Доктор, вернитесь» и «Ждут тебя – не дождутся»: «Ждут тебя не дождутся к баварскому пиву сосиски // аккуратные скверы, платанов нездешняя стать... // Что ж, ты вовремя ноги уносишь от старости жуткой российской // до которой, пожалуй что, лучше и не доживать». И, вопреки логике, вопреки таким попыткам самоубеждения – потерянность в чужом мире и неизбывная печаль по ушедшему, чего уже не найти и в родных местах. Все мы уходим, но, прежде чем уйти, мы теряем по кусочку, по капельке, а то и сразу – теряем целый пласт своей жизни. Умираем при жизни с каждой из своих потерь. Если не путаю, это у Мишеля Монтеня я прочла притчу о том, как пришёл к Александру Македонскому его старый солдат попросить разрешения вернуться на родину, чтобы там умереть. И ответ, вернее вопрос, полководца: «А ты считаешь, что ещё жив?».
О том же стихи Семёна Эпштейна «Адриатика» и Алексея Душина «Городской овраг, бараки...», о «драгоценных дарах» детства, молодости, блещущих из «прекрасного далёка» неуютной, полунищей жизни, дающихся нам так рано, что мы не умеем ими пользоваться....
Всё проходит, и даже творческая мысль может нам изменить. Об этом очень точно говорит Иван Белецкий в стихотворении «Пустельга» (How to disappear completely):
Пустельга зависает в радужном ореоле
смены сезонов. Раньше, смотря на листья
я видел дерево; раньше, подобно леске,
мысль доставала целую рыбу. Море
было большим. Вещи тогда искрились.
Продолжаю брюзжать, проваливаясь по грудь
в темный проулок, мимо своих наград
за терпеливость.
Ностальгия стихов о любви, - кого не взволнуют стихи об ушедшем и невозвратном счастье? На конкурсе «Согласование времён» я нашла для себя щемящие чистые строки о подлинном чувстве, что обрадовало: современного читателя уже приучили к открытой до неприличия чувственности, к откровенности определений и описаний чисто физической стороны отношений полов. Не всем дано, и в жизни, и в поэзии, воспринимать любовь на душевном, тем более духовном уровне. Но вот, у Елены Лапшиной, той самой, написавшей о щебете в потёмках памяти, автора волшебных строк: «Шепчется, плещется: всё ещё, всё ещё… – // там, где уже никто, никогда, ничто…», - у неё – строки такой силы женской жертвенности, самотречения, что страшно делается, как же так можно?
Всяко хищного хитрого зверя во мне излови,
облегчи не ручную поклажу – сердечную кладь.
Научи меня, Господи, той нетелесной любви:
не лицо дорогое – любить, не объятья – желать.
Признаюсь: автор этот, конечно женщина, пленила меня сразу и бесповоротно. Для меня не было сомнения, кому присужу первое место, тогда как о втором и третьем пришлось поразмышлять, с жалостью отбраковывая достаточно сильные подборки стихов. Понравились все её стихи. Все они о любви, о творчестве, о Боге. Сквозь Божий лик просвечивает образ любимого,
(«Я видела – в лугах его, далече, - »), ведь живёшь, пока любишь, пока веришь любимому, пока преломляешь мир через своё наполненное счастьем сердце: «И облака всё посолонь летели кибиточками в Царство неземное».
Завораживает и любовная лирика Евгения Петропавловского: «Я ухожу от пальцев той, что встаёт со дна...», «Каждый - чья-нибудь утрата; листопад играть с листа и // в зыбком озере заката, осыпая птичьи стаи». Особенно выделяется у этого автора своей оригинальностью, самобытностью стихотворение «Наверное, достаточно руки...»:
Ведь друг без друга
так призрачны, так беззащитны мы
пред бегом линий; вольно и невольно
на каждого из нас довольно тьмы -
вот только света было бы довольно
пылинкам мироздания, сквозь дни
летящим вопреки любым теченьям.
Ладонь моя! Спаси и сохрани
идущих по твоим пересеченьям!
И, редко встречающееся в стихах, - ведь, когда мы счастливы, это воспринимается как то, что дано раз и навсегда, как должное, - редко встречающееся ощущение полного блаженства ничем не замутнённой счастливой любви: остановись, мгновенье, ты прекрасно! Это я нашла у Эллы Крыловой. И названо-то стихотворение: «Благодать»:
Я в дольний мир гляжу влюблённо:
в нём горнее отражено,
как небо в луже после ливня.
Я птицам в чистое окно
кричу, как ангелам: “Счастливо!”
Андрей Баранов своём триптихе «Мужчина и женщина» даёт нам пример мужского взгляда на любовь, как он сам говорит, сюжет не нов, но стихи получились изящные, прозрачные. А в другом стихотворении того же автора «Такие утра бывают разве что перед казнью...» с большим эмоциональным накалом передан восторг мужской любви – «Славься вечные веки, царица!». Читая это стихотворение, вспоминаешь мандельштамовское: «Я больше не ревную, но я тебя хочу, // И сам себя несу я, как жертва палачу».
Мастерами-живописцами, скорее рисующими свои образы, чем размышляющими вместе с читателем, показали себя такие авторы, как Игорь Лукшт: «Лучница», «Холмы над морем», «Крым» и Алина Талыбова: «Портрет». И, наоборот, почти чисто философскими являются прекрасные стихи Евгении Босиной, так точно озвучившего боль человеческого одиночества среди людей:
Вздуваются жилы под кожей,
Срывается голос на крик,
Но каждому дан непохожий,
Другим непонятный язык.
И выбор лучших авторов осложнялся склонностью поэтического видения самих судей, ведь одни из них предпочитают философское осмысление жизни, другие – острую наблюдательность, скорее визуальное постижение жизни, третьи в первую очередь обращают внимание на звукопись, завораживающую мелодику стихотворения. У некоторых авторов (например, Сергей Смирнов) живописность поэзии удачно сочеталась с философичностью, доводящей порой образы до библейской одухотворённости. Примером тому «Баллада о старой берёзе». Открытием для меня стало стихотворение того же автора, названное по словам известной всем с детства считалки: «Вышел месяц из тумана...». Наивная детская считалка, но почему же так серьёзно, и о ком это? «Он идёт по затонам, излукам, по воде, не касаясь воды. // Сколько ужаса, боли и муки в белых прядях его бороды!». Зло и добро, переплетённые во сне, как в реальной жизни, и страх, гнездящийся в подсознании, часто родом из детства, из его первых впечатлений, и муки совести взрослого, принимающие причудливые образы – всё это в небольшом стихотворении, играющем в салки и с автором, и с читателем.
Вообще, хочется отметить, что у большинства авторов короткого списка хорошая поэтическая техника. Редко встречаются сбои в ритме стиха, небрежная рифмовка, неоправданные переносы ударений и переставления слов в предложении, делающие его непривычно звучащим для русской речи. В подборках можно найти целую россыпь интересных метафор и других тропов художественной речи. Не могу удержаться, чтобы не привести показавшиеся оригинальными цепляющиеся друг за друга метафоры стихотворения «Над садом» (Елена Кабардина): «Прихожу в Александровский сад, как в надсадность впадая», «заговаривать мысли до цвета прохладной досады», «по-прежнему сад мне садовую голову кружит».
Меня очень интересовали «отношения» авторов с Богом, отразившиеся в конкурсных стихах. Рано или поздно любой мыслящий человек, если он в детстве не получил религиозного воспитания, а это встречается сейчас не часто, пытается решить для себя вопрос о существовании Бога, о жизни по Его законам. Решала этот вопрос и я, и в стихах, и в прозаических миниатюрах:
Знаешь, Бог как ребёнок
Доверчиво просит утешить.
Поцелуй, чтоб утихла
Обидой рассказанной боль.
И неправда досадой в душе
Не напрасно скребётся.
Знаешь, Бог, как ребёнок.
Он погибнет без веры твоей
Не бессонницей книг открывались тогда
Простота и величье земного удела, -
Но рождали детей, умножали стада
И не знали достойнее дела.
А потом – для иных пробудившись святынь,
К страшным язвам склоняли смиренные рты
И молились на Лик нищеты.
И невинность несли, будто праведный меч,
С Голосами вели сокровенную речь,
И хотела душа мир безумный обнять,
И летела душа голубком из огня.
Голубь к чаше приник,
Чаша вверх – чаша вниз.
«Боже, дай мне воды, чтоб не жаждать вовек!» –
Чаша вниз – чаша вверх.
«И как это можно: стоять в церкви, верить, что стоишь перед Богом и молить Его... о том, чтобы остался тайным грех, сладкий для одного человека и горчайший, смертельный для другого, не просто ближнего, - близкого, потому что всё тайное рано или поздно... Молить Его о продолжении этой жизни во грехе, жизни во лжи, жизни в грязи.... Значит, нужен этот Страх Божий, страх перед Божьей Карой, ничем другим не одолеть в себе беса? Бедные люди, утратившие страх и не обретшие ничего взамен...».
Надо отметить, что авторы конкурсных подборок, в основном, люди, спокойно относящиеся к религии. Может быть, и не атеисты, но и не истово верующие. Как я уже говорила, горячая вера в Бога читается, пожалуй, только в стихах Елены Лапшиной: «Научи меня, Господи, той нетелесной любви...». Автор не размышляет о Боге, она обращается к нему, как к Учителю и Другу. Не часто встречается такая искренняя, я бы сказала, естественная позиция в сочетании с полётом творческой мысли и мастерством исполнения. Мне приходилось сталкиваться на литературных сайтах с ханжескими по сути или чисто графоманскими по форме стихами людей, казалось бы искренне верующих. Чем это объяснить, не берусь судить.
Умные, интеллигентные стихи Александра Габриеля признаются в неверии: «И несет от небес ароматами мирры и гари // Жаль, что оба они до сих пор обонянью претят» («Эндшпиль»). Но автор не со «спешащими, злыми, охочими», к нему пришла, в другом стихотворении ещё только идёт, - спокойная мудрость («Философ», «Между»). Что ж, так и положено, философский, созерцательный взгляд на жизнь пришёл к человеку с годами, ведь азарт и прыть, горячность, бескомпромиссность решений и взглядов – всегда будут неотъемлемой принадлежностью молодости. Жаль, не все и в середине жизни становятся философами, не каждый может сказать, как этот автор: «но всего-то и хочется - света. Прозрачного звука // И уменья принять всё, как есть, не пытаясь понять». Такая позиция вызывает уважение, ведь эти люди знают Бога под другим его именем – совесть.
Алексей Душин тоже успел постичь «Ничножность земного колодца // И главное слово: «зачем». Карамазовские вопросы тревожат и его сознание, зачем, к чему все эти страдания. Печальна эта полу-вера: «петь обречённо осанну // Тому, Кого может не быть».
Не менее откровенна Ирина Акс:
Когда уже пишешь последние главы
и до эпилога осталось немного,
тебя огорчает отсутствие Бога
сильней, чем отсутствие денег и славы...
А может быть, и нужно людям это сомнение в Его существовании, необходимо даже - для духовного роста, чтобы не вели человека на помочах, а карабкался в гору сам, разбивая в кровь лоб, падая и вновь поднимаясь?
«Ходим-ходим по земле, не раз, наверное, наступаем на тот её кусочек, где суждено нам упасть, чтобы уже не подняться. Молим-молим Бога, чтобы помог нам переносить тяготы жизни в усыхающем с возрастом нашем мирке, за близких молим, за покойников дорогих, чтобы даровано им было Царствие Небесное. Но в каждой душе – червяк сомнения, а есть ли Он, а не зря ли молим, а что, как там – ни – че – го? И всё-таки страшно умирать, если грех тяжкий на душе, а никто о нём не знает, если не захотел, не осмелился, не успел попросить обиженного тобой о прощении. Ну, а если бы знали наверняка: есть Тот Свет, где всё тайное станет явным, где не скроем сердца своего, а боли, причинённые когда-то другим, пройдут через наше сердце, больнее, страшнее, чем собственные прошлые боли. Если бы знали? Были бы и тогда преступные и просто, злые, дурные, люди, были бы и тогда обманщики и лицемеры? А людей честных, живущих по совести, называли бы тогда людьми, живущими в страхе Божьем? И не было бы заслуги в добрых мыслях и поступках? И, думается, не больше ли заслуги у тех, неверующих, готовых уйти в пустоту небытия, но в поступках своих, в жизни своей не могущих преступить...».