Выйдем на Тверскую в обеденный перерыв, не торопясь, пройдем от Пушкинской до Театральной, благо – под горку, посмотрим на людей…..
Вот, задыхаясь и путаясь в полах слишком длинного пальто, купленного по случаю на распродаже, несется коммерческое дарование мужского пола и юного возраста. Родом из банка, страховой конторы, инвестиционного фонда. Весь вид, кажется, кричит: «Я очень, очень занят и очень перспективен. У меня отличное образование, прекрасное будущее, я в дружеских отношениях с начальством. Я буду много работать и жить по ясным правилам, избегать ненужных конфликтов, поддерживать перспективные знакомства и, в конце концов, займу высокий и важный пост». Однако, целеустремленный вроде бы, взгляд упорно цепляется за витрины, за короткие юбки встречных девиц, за припаркованный у тротуара Майбах. И горит, горит над головой, только, что не мигает, яркая вывеска: «Хочу девушку. Эту. Или эту. А лучше – обоих! И шмоток. И бабла. И сейчас! И чтоб ни черта не делать! Набраться смелости, с****ить побольше, и, чтоб Майбах, охрана, костюм от Зейна, ботинки от Гуччи, а на запястье – чтоб Франк Мюллер с турбийоном тикал, отмеряя мое бесконечное счастливое время!» И бежит наше дарование по своим ненавистным ему делам. Даст бог, сложится у него все. А не даст - про то у Драйзера в «Американской трагедии» писано.
Однако вернемся к Майбаху. Бритый охранник уже выскочил с переднего сиденья, картинно оглянулся по сторонам, и уже открывает заднюю дверь, из которой появляется седоватый подтянутый господин среднего роста, в темном костюме в еле заметную полоску и в очках с золотой оправой. Господин директор. Или господин президент. И транслирует господин президент восхищенно-завистливым взглядам прохожих: «Я – соль земли, я знаю, как устроен этот мир. Там где для вас – высокая политика, для меня – понятные интересы. Где для вас – стена, для меня – дверь. Где для вас тупая и враждебная бюрократическая машина, для меня – друзья и деньги. Где для вас – я, там для меня - вас нет!» Однако выстрелил ржавой выхлопной трубой надорвавшийся на подъеме жигуленок, дернулся охранник, втянул голову в плечи «соль земли», мелькнул в его глазах страх и высветил, как на экране: «Боюсь! Хочу жить! Эх, бросить бы все к ****и матери, уехать и жить, просто вставать, завтракать, сидеть на балконе, смотреть на море… Но – нельзя. Должен делать, что велено, брать, где сказано, и отдавать – кому положено. А перестану, или попытаюсь удрать – будет мне совсем другой пейзаж. И хорошо еще, если таежный. А то ведь может быть и просто деревянный. Сантиметрах, этак, в десяти от лица!»
Однако, бог с ним. Слышите, сирена? Это прорывается к Охотному ряду картеж. Мерседес – Пульман с мигалкой, Брабус с охраной, две машины гайцев спереди и сзади. Едет в Думу слуга народа, депутат. Да не простой, а с большой буквы. Депутатище! За ним – воля избирателей, поддержка товарищей по партии, он-то знает, куда идет страна, и как нам всем там будет хорошо! Что ж не весел достойный сын отечества? Почему нахмурен его могучий лоб? Не сочиняет ли он по дороге антикризисный план, который вырвет нас всех из привычного болота и вознесет на недосягаемые высоты, оставляя далеко внизу разинувших рты от изумления китайцев с американцами? Нет, не сочиняет. Сын отечества давеча побывал и в Кремле, и в Белом доме. Получил разные сигналы, и теперь думает, что бы сказать на заседании, чтоб и в струю попасть, и не обосраться. Потому как шатко все… Зыбко… Как по канату. А внизу, под канатом - люди. Маленькие такие, злые, плохо одетые. Вроде и покорные пока, а как толпой соберутся – страшные. Эти, как их, избиратели. И к ним, туда, вниз, ох как не охота!
А вот и Кремль. Башни, орлы, звезды. А между башнями, во всю длину – транспарант:
«Уроды, бля! Дураки, жулики, взяточники, менты, шахиды, гэбисты! Дайте хоть что-нибудь сделать, суки! Ну, дайте, а? Ну, пожааалуйста!»