Вернулись мы, хотя остались там.
Уж двадцать лет как дома, и не дома.
И снятся нам Кунар и Митерлам,
Кто воевал, тому это знакомо.
Афган – это память, от которой никуда не деться. Она всегда с нами и нам не подвластна. Когда хочет, тогда и высвечивает немые картинки прошлого, навязчивые, как сон: хочешь, не хочешь – смотри…
Осень 1987 года. Позади полтора года службы в Афгане. Чего только не было за это время! Постоянные боевые выходы, «духовские» обстрелы, тяготы и лишения армейской жизни, которые предписывалось Уставом нам стойко и мужественно переносить, кровь, пот, грязь и боль. Боль от потери друзей, что оставили свои молодые жизни за идеалы никому не понятной Апрельской революции, за безумные идеи Кремлёвских стратегов, забросивших нас в эту дикую страну. Кому нужна эта война? Кто и как объяснит матерям, за что погибли их сыновья? Эти полтора года не только закалили, ожесточили, сделали непримиримыми к любой несправедливости и фальши, но и научили любить и ценить жизнь по-настоящему. А еще были за это время красота афганских гор и долин, близкое ночное небо с переливом самоцветов звёзд, новые друзья, гордость за успешные операции и радость за своих товарищей, что все-таки выжили в этой «мясорубке».
Наконец, 29 сентября – долгожданный приказ о демобилизации. За номером 261, подписанный министром обороны СССР генералом армии Д.Язовым. В каптёрке у Маляренко на полках уже ровными рядами стояли пластиковые индийские дипломаты, складные сумки «Монтана», висели ушитые парадки и начёсанные шинели. Уезжая почти на месяц в Суруби, на наш крайний боевой выход, который нам напоследок обеспечило командование, так сказать, в виде «дембельского аккорда», мы мечтали только об одном – чтобы все эти вещи дождались возвращения своих хозяев. Ведь именно там, в Чёрных Горах, в апреле 86-го погибли ребята, которым оставалось до дома всего пару недель.
Отправки «дембелей» начались в начале ноября. Естественно, каждый хотел попасть в первые партии, чтобы уже ноябрьские праздники отмечать дома. Днём из штаба прибегал посыльный со списком и зачитывал фамилии тех, кому суждено было улететь сегодня. Счастливчики начинали собирать вещи. Кто ещё не успел – записывали адреса сослуживцев в блокноты или на парашютиках от осветительных ракетниц, мысленно подгоняя время, иногда замирали, прислушиваясь, не слышен ли знакомый рокот винтов «вертушек» - только бы прилетели, только бы не подвели, родимые. Но больше всего не повезло механикам-водителям БМП, им «светило» увольняться самыми последними – нужно было дождаться замену, передать технику и только потом домой.
Седьмого числа отправки не было. Так как во время советских праздников, чтобы сделать нам «подарок», моджахеды всегда активизировали свои действия, и поэтому, чтобы лишний раз не подвергать военнослужащих опасности, действовал приказ о запрещении полетов и движении колонн в эти дни. Свою фамилию в списке убывающих я увидел только 9 ноября. Но всё, что ни делается – всё к лучшему. Во-первых, мы пятеро друзей – я, Саня Пикурин, Олег Озеров, Серёга Косачев и Андрюха Савченко – попали в одну отправку. А во-вторых, как потом оказалось, те ребята, что улетели перед 7 ноября и так радовались, что скоро будут дома, застряли в Кабуле. И все праздники провели на пересылке, ожидая, когда дадут добро на полеты. Нет, уж лучше в своей казарме, ставшей почти родной за это время, чем в холодной палатке кабульской пересылки.
До вечера, когда прилетят «вертушки» нужно было уладить кое-какие формальности с документами. Пошёл в штаб. Сначала у «секретчика» (начальника секретной части) поставил свою подпись под документом о не разглашении сведений, потом у писаря получил военный билет и, наконец, у начфина документы на получение в Союзе проездных документов и денежной компенсации за полтора года службы в Афгане. Вот тут выяснился один любопытный факт – оказывается, за мной всё еще числится «песочка» и что с меня удерживается её стоимость в стольки-то кратном размере, а в денежном выражении равная 75 рублям. Та самая «песочка», рваная и окровавленная, которую резали на мне ребята, чтобы снять. Та самая, которую старшина роты старший прапорщик Зенин должен был списать, но почему-то не сделал этого. Да Бог с ними с этими деньгами, тем более что с учётом компенсации за ранение все равно оставалось где-то рублей триста, и я готов был отдать их все, только бы побыстрее домой.
И вот – построение на плацу, осмотр формы одежды, замечания, которые необходимо устранить до отлета, если не хочешь уехать в последнюю очередь, затем торжественная речь, слова благодарности и пожелания счастливого возвращения домой. А когда из динамиков раздался марш "Прощание славянки", это была самая наилучшая и желанная музыка для нас. Потом крепкие объятья и рукопожатия с теми, кто еще оставался служить, и вот мы уже на БТРах минуем КПП, мост через канал и выезжаем в город. Справа проплывают дуканы Асадабадского базара, закрытые по случаю уже позднего времени. Ни души вокруг, только одинокий пёс, трусивший, опустив голову, нам на встречу, словно очнувшись от спячки и увидев своего кровного врага, со свирепым лаем бросился нам наперерез. В этой стране даже бродячие собаки считают нас врагами!
На металлическом покрытии вертолётной площадки – «вертодроме», как мы её называли – пара Ми-8, опустив лопасти винтов, ожидала своих пассажиров. А для нас еще одно построение. В этот раз для досмотра сумок и дипломатов. Согласно приказа разрешалось иметь вещи, только на сумму, не превышающую твоё денежное довольствие за время службы в Афганистане. Всё остальное изымалось. Хотя, что могло быть у солдата? Платок с люрексом для матери, раскладной бритвенный станок для отца, набор косметики для сестренки или девушки, ну и кое-что для себя, любимого – плавки, презервативы, сигареты «More», джинсы, батник, электронные часы с мелодиями и калькулятором, а кому повезло, то ещё кроссовки или спортивный костюм «Puma». Наконец разрешили посадку. Залезли, немного потолкались, надевая парашюты и рассаживаясь по лавкам вдоль бортов. Борттехник, помогавший разобраться с подвесной системой Д-5-го, все матерился: «Десантники, твою мать! Не знаете, как парашют одевается». Откуда бы мы знали? Ведь с ним приходилось сталкиваться тем, кто был из Чирчикской учебки, а многие из нас начинали службу в Ашхабаде, Теджене, Печорах и других частях, не имеющих ни какого отношения ни к «десантуре», ни к спецназу.
Пилоты запустили двигатели. Винты, постепенно набирая обороты, молотили над головой воздух, нарезая его ломтями. Большим стрекочущим жуком, разбрасывающим огоньки АСОшки – тепловые ловушки, помогающие уйти от "духовских" ракет – трудяга Ми-8, мягко оторвавшись от ребристого настила, по спирали стал набирать высоту. Тот, кто бывал в Афганистане, перемещался с места на место по горам и пустыням на своих двоих, либо по воздуху, испытывает к вертолетам особое чувство. Тут и нежность, и благодарность, и некая сердечная теплота, вызывающая тревожный стук в сердце, и лёгкое жжение в висках: вертолёты в Афгане – самые незащищённые существа, особенно в горах. Да, именно существа. Живые. Каждый со своим дыханием, своей кровью, со своими лёгкими и уязвимым сердцем. Ведь вся защита «восьмёрки» – только люди: командир, второй пилот (штурман-оператор) и борттехник. Удастся им вовремя увернуться от огненной струи «Стингера» или разящей трассы ДШК, сманеврировать – значит, винтокрылая машина и десант будут целы, не удастся – погибнут все.
Салон «вертушки» вибрировал от размеренной работы двигателей. Гул внутри стоял такой, что рядом сидящего можно было услышать и понять, только если он будет орать дурнИной и помогать себе жестами. Впрочем, разговаривать никому не хотелось. Все прильнули к иллюминаторам. Там внизу оставался наш остров. Оставалась часть нашей души вместе с друганами, которые продолжали служить. Там остались друзья, которые никогда не смогут вернуться домой. Там остались полтора года незабываемой службы, дружбы, удач, побед и поражений, кровь, пот, слёзы и нервы. Всё! Моя война закончилась! Она уже за спиной. Прощай оружие! Пусть удача не отвернётся от тех, кто остаётся, кому до «дембеля» ещё далеко, кому ещё шагать и пылить по этой, горем и кровью пропитанной земле. Мы радовались, что остались живы, что летим домой. Но уже где-то там, в самых закоулках подсознания, так глубоко, что я даже пока ещё сам не понимал этого, начинала зарождаться мысль. Больше никогда в жизни я не увижу этих гор, долин и нашего гарнизона, лиц боевых товарищей и не ударит, не опалит ноздри запах афганской пыли, больше никогда не увижу я этих, ставших по-своему почти родными, краёв, связавших мою память крепкой стропой воспоминаний. Афган будет возвращаться только во снах – извечной нехваткой патронов и так нужного мгновения для спасительного выстрела...
Набрав безопасную высоту, «восьмёрки» взяли курс на Джелалабад. Уши привычно заложило, все начали усиленно «продуваться», зажимая нос и смешно надувая щёки. Хоть лететь было и не долго, чуть меньше часа, все с нетерпением ждали посадки. Дело даже не в том, что не терпелось поскорее в Союз, домой. Это – само собой разумеется. Летели-то мы без оружия. Не дай Бог, что случится – можно и с парашютом выпрыгнуть, а вот оказаться на земле, на «духовской» территории, с голыми руками не хотелось ни кому. Через какое-то время, по уменьшающемуся давлению на барабанные перепонки, мы поняли, что «вертушки» начали снижение. Вскоре два транспортных вертолета зашли на посадку и, сотрясая землю, благополучно приземлились в Джелалабадском аэропорту. Вышедший из кабины пилотов борттехник отодвинул двери, закрепил приставную лесенку, тем самым, приглашая нас к выходу. Собираясь встать, по привычке пошарил возле лавки в поисках автомата и на секунду оторопел, когда рука повисла в пустоте. Вспомнив, что мой АКС давно в «оружейке», стоит в пирамиде, переданный другому бойцу, беззвучно выматерился.
Мы сидели в курилке, прижавшись друг к другу – холодны в Афгане ноябрьские ночи – в ожидании, когда «летуны» подготовят Ан-26. Добираться до Кабула предстояло уже на нем. Только ближе к утру, подошедший офицер дал команду на посадку. Загрузились через опущенный трап-аппарель в хвостовой части фюзеляжа. Расселись на скамейки. Парашютов уже не было. Ждём. Обороты и шум двигателей увеличиваются, разгон и мы в воздухе. Внизу, под крылом, проплывает Джелалабад и его долина с примыкающими к ней «зеленками» вдоль рек Лагман и Кунар. И вдруг память вернула меня на год назад…
Задача была «зачистить» ночью кишлак где-то южнее Джелалабада. Наша группа действовала, как единый отлаженный механизм, по уже отработанному сценарию – тротиловая шашка под ворота, когда доски с треском разлетелись, пару гранат во двор. Заскочили внутрь, в нос ударил кисловатый запах взрывчатки, палёной шерсти, крови. Два барана лежали мёртвыми. Один бегал по двору, таская за собой собственные кишки из распоротого осколками «эфки» брюха. Остальные, жалобно блея, забились в дальний угол подворья. Несколько бойцов бросились осматривать сараи, а мы вдвоём с Саней Сарапкиным – к дому. Толкнулись в дверь – заперто. Надавили плечом, чувствую, держат изнутри. Вскинули АКСы и очередь на уровне груди. Пнул ногой, створки распахнулись. В помещении, освещаемом тусклым светом керосиновой лампы две женщины, голося и причитая, что-то на своём языке – старуха и помоложе. А на земляном полу в предсмертных судорогах девчушка лет десяти с калибром 5,45 в груди, ценой своей жизни спасшая отца, а может быть брата. Пока они держали дверь, «духи» успели уйти – постели были ещё тёплые. В тот момент весь мир, весь Афган стал для меня размером с это помещение в стране, в кишлаке, в доме этих неведомых мне людей, к которым я пришёл с оружием в руках и принес смерть. Зачем я здесь? Кому нужна эта война? Сколько боли и горя! Прости меня, Господи…
Дан приказ. Полыхает кровавый рассвет.
И неважно, что мне двадцати ещё нет.
И неважно, что я не хочу убивать.
Я – солдат. Чтобы выжить, я должен стрелять.
И неважно, что я не хочу умирать.
Я – солдат, значит, должен приказ выполнять.
На подлёте к Кабулу, опасаясь всё тех же «духовских» ПЗРК, лётчики по крутой глиссаде бросили машину вниз. Все почувствовали себя в невесомости. Желудок подкатывал к горлу, глаза закатывались, сердце бешено колотилось, выпрыгивая из груди. Наконец, колёса коснулись бетонной полосы. Самолёт заскользил по дорожке, заруливая на стоянку. Винты остановились, и трап стал медленно опускаться. Ну, вот ещё один отрезок пути домой позади. Сглатывая горькую слюну, подхватив свои вещи, мы покидали Ан-26.
Пока выгружались, искали местечко, где разместится, Олежка Озеров, уже куда-то сбегав, разузнал, где находится магазин Военторга, когда он открывается, и что там с пользой можно потратить оставшиеся чеки Внешпосылторга. Всё равно в Союзе их можно выбросить – с красной полосой они имели хождение только в Афгане. Но самое главное – он сообщил, что к обеду планируется рейс на Ташкент и, скорее всего, он будет нашим. Так и получилось. Спустя какое-то время, когда, отстояв длиннющую очередь в магазин, мы сидели, греясь после ночной прохлады в лучах утреннего солнышка, и уплетали из жестяных банок консервированные сосиски, запивая их напитком «SiSi», подошёл сопровождающий нашей группы. Приказал построиться, сверил всех со списком и повёл к стоящему вдалеке десантному Ил-76, в который уже шла посадка. Никто нас не досматривал, не проверял. Хотя по пути к самолёту, мы видели как «шмонали» группу «дембелей» в чёрных погонах – изымали вещи, срывали неуставные погоны, шевроны и аксельбанты, распарывали ушитые «парадки».
Подошла наша очередь, и мы влезаем в огромное чрево «Горбатого». В салон, рассчитанный на 140 солдат, набивается сотни три «дембелей». Кто загружался первыми, заняли откидные кресла вдоль бортов, остальные расположились прямо на металлическом, в заклёпках, полу. Томительные минуты ожидания. Улетим – не улетим? Но вот самолет выходит на «взлётку», и, взревев турбинами, рванул по полосе. Параллельно с двух сторон, обгоняя его и отстреливая тепловые ловушки, прошла пара "крокодилов" Ми-24. Это было бы красиво, если бы не осознание того, что данный эскорт и салют отнюдь не в честь нашего «дембеля», а элементарная и необходимая защита от «духовского бакшиша» из переносных зенитных комплексов. Крутой разворот, мелькнул под крылом стремительно удаляющийся Кабул, и уже под нами отроги Гиндукуша. Самолёт резко набирал высоту. Прощай, Афган! Ничто не меняет твоего отношения к непрошенным гостям. Живёшь ты тысячелетиями среди этих угрюмых гор своим миром, своим укладом, гордый и непонятный. Прощайте, друзья! Удачи вам, и дай Бог вернуться всем домой живыми и здоровыми.
Широко открыв рот, как бы зевая, пассажиры компенсировали перепад давления. Несколько минут и из этого летающего сарая через щели выветрилась вся духота. А ещё через пять минут прохлада сменилась приличным дубакОм. Полёт переносился тяжело, от недостатка кислорода все были бледны. Сидели, прислонившись к стенкам, лежали на полу, уткнувшись друг в друга. Съеденные утром сосиски просились обратно, и я перебрался поближе к одному из вёдер, заботливо принесенных борттехником при посадке – видно уже были прецеденты. Убаюканный равномерным гулом турбин, а может плохим самочувствием, я задремал. Очнулся оттого, что все вокруг кричали, размахивая руками. Первая мысль была – подбили. Но тут в общем гаме, я разобрал, что кричит Саня Пикурин, толкающий меня в плечо: «Лебедь, бля, просыпайся! Граница!». Оказывается, по внутренней связи командир объявил, что мы только что пересекли государственную границу СССР. Всё. Афганистан с его непонятной и никому ненужной войной уже позади. Здравствуй, Союз!
И вот внизу зелень полей, настоящие города с многоэтажными зданиями, каких не увидишь в Афгане, разве что только в Кабуле. А вот уже и пригород Ташкента – Тузельский военный аэродром. Шум выпускаемых шасси – самолёт идет на посадку. Чувствительный толчок о бетонку и визг тормозов. Пробежав по полосе Ил-76 зарулил на стоянку. Турбины остановились. Мы сидели, не шевелясь, всё еще не веря, что мы дома. Неужели навсегда закончился этот кошмар войны? Взять бы, да и вычеркнуть из жизни эти полтора года постоянного напряжения и переживаний! Нет, наверное, не получится никогда. Слишком глубоко врезались в память и поранили душу события прошедших восемнадцати месяцев. Да и нельзя забывать тех, кто ещё воюет и тех, кто уже никогда не увидит этого голубого неба, не вдохнёт полной грудью этого воздуха со знакомыми и любимыми с детства запахами и больше никогда не обнимет своих родных…
Створки люка стали медленно расходиться в стороны. По опущенной грузовой рампе мы вышли на бетонку военного аэродрома. Светило родное теплое солнышко. И так хорошо стало на душе. Сердце оттаивало, было радостно оттого, что ты дома, на родной земле. И от всего этого было ощущение праздника. Это и был настоящий праздник возвращения на родину, праздник чувств, праздник души. А какая зелень кругом, какие запахи! Хотя пахло-то, в общем, авиационным керосином, а из зелени росли несколько ободранных запылённых тополей вдоль бетонного забора да припорошенная пылью травка. Что тут особенного? Только и того, что это родная травка и родная пыль.
Прилетевшие потянулись в сторону здания таможни в надежде побыстрее пройти досмотр. Когда подошла моя очередь, поставил дипломат и сумку на низкий столик, за которым стоял таможенник – пожилой узбек. Он попросил их открыть, мельком взглянул на вещи, спросил, не везу ли я оружия, наркотиков, Корана или брелков с изречениями из него, а так же других запрещённых к ввозу в нашу страну вещей. Получив отрицательный ответ, таможенник дал понять, что я свободен. А за соседними столиками вовсю кипела работа – таможня «давала добро». Кого-то заставили спарывать американский флаг с джинсов и звёздочки с батника. У кого-то нашли старинную книгу на арабском, и он доказывал, что это не Коран, а сказки. Изымали ножи с выкидным лезвием и презервативы с голыми бабами на упаковке, нельзя – порнография. Забирали мумиё, фотоплёнки с негативами, магнитофонные кассеты с записями группы «Каскад» и других «афганских» бардов. Страна встречала своих героев…
Мы ещё в самолёте договорились, что кто первым проходит досмотр – занимает на всех очередь у окошка кассы финчасти. Когда деньги – компенсация за полтора года боевых действий – были получены, стали думать, что делать дальше. Решили – едем в Чирчик, там поживем несколько дней, приведем в порядок форму, погуляем, а уж потом можно и по домам. Сказано – сделано. До метро добрались не без приключений. С непривычки немного кружилась голова от обилия снующих толп гражданских лиц, шума-гама крупного города. Море автомашин, а девушек сколько! И некоторые, в обморок упасть, – в мини-юбках ходят. Андрюха Савченко чуть под машину не попал. Засмотрелся на одну и незаметно для себя свернул с тротуара на проезжую часть. Спасибо братьям – выдернули, чуть ли не из-под колёс. Со стороны наверняка смотрелись мы странно, как папуасы – выпученные глаза, нервные озирания по сторонам, судорожные движения. Сказывалось время, проведённое безвылазно в самой, что ни на есть глухомани. Спустились в метро, законно прошли турникет забесплатно. Вызвав тем самым плохо скрытую неприязнь работницы метрополитена, неприглядной и страшной, как первая неделя в «учебке». Стоим на платформе в ожидании поезда. Вдруг резкий шум приближающегося состава. Первая реакция – упасть, вжаться в землю, как при обстреле. И только выдержка, выработанная за время службы в спецназе, не позволила нам распластаться на полу. Но сдаётся мне, что не одного «дЕмбеля» приняли в свои объятия гранитные плиты Ташкентской подземки. Афган не хотел отпускать нас. Еще долго будет приходить он к нам во снах разрушенными кишлаками, гарью разрывов, ненавидящими взглядами местного населения, лицами погибших друзей. А отпустим ли мы Афган, из своих, израненных войной, душ? Сие нам тогда было неизвестно…
В Чирчик, добрались уже к вечеру – от метро пришлось ещё на автобусе ехать. Серёга Косачев предложил сначала заглянуть к его знакомым с тех времён, когда он был здесь в «учебке». Пожилая пара, милые добрые люди, даже слышать не захотели о том, чтобы отпустить нас куда-то на ночь глядя. Пятерых здоровых лбов накормили, напоили, и спать уложили. Утром, выспавшиеся на чистом домашнем белье, посвежевшие после душа, смывшего дорожную пыль, поблагодарив гостеприимных хозяев, мы отправились в гостиницу. Без проблем сняли два номера на пятерых. Тут же внизу, в фойе, в авиакассе, без всяких заморочек, поменял своё воинское требование на железнодорожный проезд на билет на самолет. Естественно с доплатой, благо деньги были. Тащится поездом несколько суток до Усть-Каменогорска, было в облом. После заселения перед нами встали две задачи – закупить съестное и закупить спиртное. Если с первым проблем не предвиделось, то второе вызывало сомнения. Государство, торжественно под звуки оркестров, отправлявшее нас «за речку» для «оказания интернациональной помощи дружественному афганскому народу», встречало своих героев разгаром антиалкогольной компании и пустыми полками вино-водочных магазинов. Разведка близлежащих «дуканов» показала, что в наличии только коньяк и только с четырнадцати ноль-ноль по местному времени. Ну что ж, мы люди не гордые, сойдёт и коньяк. И мы отправились на рынок.
Восточный рынок – это чудо. Столько еды я никогда не видел. Гектары прекрасной еды! Длиннющие ряды со всевозможной снедью. Пройдешь метров сто по ряду с соленьями, наугощаешься и есть уже не хочется. А в центре рынка стоит огромный казан с пловом. Повар-артист ловко подбрасывает рассыпчатый рис огромным половником и подставляет тарелку. Щедро добавляет мяса. Тут же смуглые шашлычники в грязных халатах с засученными рукавами продают шашлык и люля-кебаб. Рядом – самса, лагман и шурпа с горячими лепёшками. Вкусно! А вот горы дынь. Да разве это дыни? Торпеды, авиабомбы, крылатые ракеты. А вон и фрукты. Огромные персики брызжут соком во все стороны. Как не пытаешься их осторожно укусить, все равно летят брызги. Сок просто распирает их. Темно-рубиновые гранаты сверкают на прилавке своим драгоценным содержимым. Гроздья разноцветного и разнокалиберного винограда свисают с прилавков, так и просятся – возьми. Некоторые виноградины такие крупные – размером с мелкую сливу. Продавцы зовут солдата и охотно дают пробовать. У солдата есть деньги, они это знают. Глаза разбегались от всего этого изобилия, особенно после скудной армейской пищи, состоящей в основном из сухпаёв. Правда, походить вволю по базару нам так толком и не удалось. Среди людей, говорящих по-узбекски и внешне от "духов" почти не отличающихся, мы, без привычного ощущения автомата в руках, чувствовали себя очень неуютно. Поэтому быстро «затарились» и вернулись обратно в гостиницу. Чтобы привыкнуть к мирной жизни тоже нужно время.
На следующий день занялись приведением в соответствующий «дембельский» вид своих «парадок». У ребят из ближайшей воинской части взяли аксельбанты и значки. Сапожник, старик-узбек, сидевший в будке возле гостиницы набил и обточил каблуки на сапогах. У кастелянши выпросили утюг – отгладить форму. Утюг потом, конечно, «ухайдокали», проглаживая погоны и шевроны несколькими слоями полиэтилена. На местной «барахолке» прикупили кое-что из гражданской одежды – начинающие входить в моду джинсы-«варёнки» и болоньевые куртки-«дутыши». Теперь и дома не стыдно было показаться.
Я улетал самым первым. Ребята – кто на следующий день, кто чуть позже. Оставался только Серёга Косачёв. У него в Чирчике была девушка, ждавшая его из армии, и им нужно было решить кое-какие вопросы дальнейшей семейной жизни. Все отправились в аэропорт провожать меня. Когда проходили по одной из улиц, нас остановил местный фотограф и предложил сфотографироваться на память. Гарантировал, что вышлет снимки всем домой. Слово он свое сдержал, и у нас осталась память на всю жизнь. Весь аэровокзал и площадь перед ним были забиты «дембелями». Когда объявили регистрацию на мой рейс, мы стояли, обнявшись, посреди зала ожидания, не скрывая слёз. С Косачёвым я увижусь через две недели, когда приеду на учебу в Новосибирск, с Озеровым и Пикуриным только через 21 год на встрече ветеранов нашего 334-го ООСпН в Москве, а об Андрюхе Савченко до сих пор ничего неизвестно, где он и как…
Мы вернулись домой вопреки всему,
Вперекор судьбе, всем смертям назло.
То, что видели мы – это грусть в глазах.
То, что вынесли мы – навсегда в наших снах…