Когда люди поубивали друг-друга

                Когда люди поубивали друг-друга
                Я не знаю, кто первым нажал на кнопку,
                но знаю точно, что в этом были виноваты абсолютно все.
                Осень.
Интересно, в который раз уже за сегодня начинается гроза? Уже и не упомню. Вроде бы в девятый. Да, точно, в девятый. Девять гроз за один день. И это ещё не предел. Помню дни, когда грозы буйствовали по целой недели не переставая, а небеса просто светились от переизбытка электронов, что никакого Солнца не нужно было. А ещё стоял такой грохот, что мне постоянно мерещилось, будто снова началась война, и город, в котором я временно проживаю, нескончаемым потоком бомбят крылатые ракеты. Но войны не могло быть — это я точно знаю, потому что не осталось больше тех, кто мог бы начать эту самую войну заново. Больше никого нет на всей грешной Земле, кроме меня одного...
И как бы в подтверждение этого, раз в сутки, реже вдвое, небеса низвергают на землю чудовищные потоки воды. Дождь льёт настолько плотной стеной, что ни зги не видно — одно белое марево. Так Бог горько плачет по убиенным детям своим, а вот мне, в отличие от Него, было глубоко плевать на его детей. Ведь это они лишили меня всего, оставив в наследие, как издёвку, разрушенный и сожжённый мир, в котором я теперь должен выживать на пределе всех своих сил. Ни дня покоя.
Вдобавок, из-за этих божьих слёз, будь они неладны, постоянно размывает почву, и пытаться идти по ней, самое что ни на есть бесполезное занятие, только изгваздаешься в грязи. Слава богу, мне сегодня никуда не нужно. У меня пока ещё всё есть, а значит можно спокойно почитать книжку, ни о чем, не задумываясь и не беспокоясь, а просто лежать и читать, погрузившись в вымышленные миры, чьи создатели давно уже мертвы и лежат сейчас где-нибудь себе белыми костями с жуткой улыбкой на голом черепе.
Из книг я предпочитаю в основном те, где есть картинки — это единственное средство, что могло ещё хоть как-то напоминать мне о старом мире. А то, ведь память она такая: сегодня помнишь самые яркие события своей жизни, они  стоят перед глазами: живые, наполненные ощущениями, эмоциями; а назавтра уже всё исчезает, стирается под натиском новых событий — случаев, о которых я хотел бы забыть навечно. Но они, как назло не забываются, и только картинки, фотографии, постеры, календарики и рекламные буклеты, не дают мне окончательно забыть тот мир, в котором я когда-то родился, вырос, возмужал и надеялся состариться.
Я не знаю где я, но знаю кто я. Уже хорошо. Просто, когда тебе не с кем поговорит, разве только с самим собой, то и в самоиндификации - осознание себя, как «Я», - отпадает необходимость. Если бы в своё время Робинзон Крузо не встретил «Пятницу», то и он бы забыл своё имя, а потом и вовсе перестал бы считать себя человеком.
Для меня такой момент ещё не настал. Я отлично помню, что зовут меня Денис Мирошин. Мне 25 лет, десять из которых я прожил в самом настоящем кошмаре и в полном одиночестве. И вот всё чаще среди этой пустоты, временами я начинаю произносить своё имя и фамилию вслух, но с каждым новым разом мне эти слова всё больше и больше кажутся пустым звуком. Ну кому сейчас нужно моё имя и фамилия? Мне? Мне оно и даром не нужно, если меня некому больше: позвать, окликнуть, похвалить, обругать, поздравить, познакомиться. Денис Мирошин, перекатываются у меня на языке эти ничего больше незначащие слова — жалкий, одинокий человек, кому угораздило выжить вопреки всему, даже вопреки самому себе…
Нет, я не желаю себе смерти. Если бы это было так, то у меня всегда под боком пистолет — ничего нет проще: один патрон, один щелчок и всем моим мучениям придёт конец. Но я, наверное, трус. Ещё ни разу моя рука не потянулась к орудию избавления от страданий. А если меня вдруг посещали подобные мысли, то мне сразу становилось дурно. Нет, я никогда не смогу наложить на себя руки. Для меня это слишком сложно. Зато, я часто завидую умершим, спрашивая себя и Бога: «Ну почему так? Почему я выжил и не умер как все? Какой в этом смысл?». Но ответа я так ни разу и не получил...
Третья мировая война началась, когда я ещё был подростком. Ну что такое пятнадцать лет? Сущий ещё, можно сказать, ребёнок. Ребёнок, который только-только начинает осознавать себя свободной личностью. Это самое прекрасное и беззаботная пора детства, когда за тебя ещё решают множество бытовых и социальных вопросов, но и ты уже начинаешь управлять помаленьку собственной жизнью. Первые громкие ссоры с родителями, уход из дому, гулянье до поздней ночи, первая сигарета, первая рюмка водки, и первое знакомство с девочкой, но уже не как с другом или человеком, а как с представителем противоположного пола – и тут даже не в любви дело, а скорее интерес, интерес познать плотское наслаждение. И вот те на, такая подстава. Мои пятнадцать лет – это время, когда мне пришлось быстро повзрослеть, навсегда распрощавшись с радужными надеждами на будущее. Вместо первых греховных искушений и другого рода наслаждений, меня окружила смерть.
А началось же всё это мракобесье вследствие сырьевого и экономического коллапса в такой прославленной стране как Америка, а вместе с ней рухнула и экономика чуть ли не всей Европы. Цивилизованный и зажратый мир на собственной шкуре познал, что такое голод и холод, когда взаправду, а не на телеэкране, умирают люди у тебя на глазах и ты ничем ни в силах им помочь. Это действительно жуткое зрелище, и не менее ужасное ощущение собственного бессилия. Это, в каком-то там богом забытом Африканском государстве народ давно уже привык к подобному зрелищу, а вот на Западе все уже успели позабыть, что такое голод и унижение. А потому и не стал там никто мириться со своей ужасной и жалкой участью низших людей, безмолвно наблюдая, как Азия и Восток постепенно выходят на мировую арену, но уже не как развивающиеся страны, о которые раньше все вытирали ноги, а в качестве диктующих свои условия государств монополистов.
В особенности Америка не могла за этим наблюдать со спокойной душой. Обладая огромными запасами наступательного оружия, американцы, поскрежетав зубами, вознамерились поставить весь мир на колени, перейдя в открытое наступление на Ближний восток. Это означало только одно – воцарение в мире диктата и геноцида похлещи того, что в своё время намеревался устроить Гитлер. Потому что Америка всю свою историю становления признавала только свой народ – американцев, все остальные для неё были мусор или сырьевые дойные коровы. Только американский народ имеет право на свободу, все остальные имеют два права:  лизать американцам зад, или умереть – выбор за ними.
Самое мощное в то время государство Китай, конечно же, не согласился с подобным положением вещей. Мало того, что Китай ничем не собирался помогать той стране, чьи политики на протяжении шестидесяти лет рука об руку с Японией точили на него зуб, окружив военными базами, Китайская народная республика ещё и выступил в открытую конфронтацию против Запада, заявив, что не потерпит на территории Азии и Востока оккупантов. Смелое выступление китайских лидеров, настолько поразило мир, что вскоре к Китаю присоединились и другие обиженные страны Азии и Востока, создав Восточный коалиционный блок независимых государств, куда впоследствии вошла и Россия, поняв, что от Запада ей не стоит ждать пощады. Китайцы и иже с ними давно уже заполонили Россию – им делить с русскими особо было нечего, а вот Запад давно уже спал и видел, как запряжет русских свиней в плуг и начнёт на них пахать, нещадно стегая плёткой, а то и забивая до смерти. Потому что русский – это варвар, а у варвара только одна роль – роль раба, - ибо ни на что другое он не способен.
Наступательная война продлилась около трёх лет и восьми месяцев. Боевые действия проходили в основном на периферии от России, в районе Атлантического и Индийского океана. Россия же большей частью занималась защитой своих собственных границ от стран Балтии и Польши, а также давала зеленый коридор для передвижения союзным войскам по собственной территории, вдобавок поставляя союзникам своё современное оружие, медикаменты, продовольствие и самое главное сырьё: металл, селитру, нефть, и т.д.
Но, даже узрев ту мощь, что встала против Западного мира, скинув, наконец, с себя экономические оковы, а в войне против Запада, приняло огромное число малых государств Азии и Востока, Америка с Европой не пожелали всё уладить миром и капитулировать с ущемляющими их права издержками. Они захотели проглотить слишком жирный для себя кусок, и в итоге подавились. После чего ситуация кардинальным образом изменилась. Уже Китай и Индия, почувствовав за собой силу, пошли красной и серой армадой в наступление. Теперь они решили стать властелинами всего мира. Ведь, как это известно, ничего так не опьяняет и лишает разума, как власть.
Армия содружеств насчитывала около трёхсот миллионов бойцов – это была самая огромная армия за всю историю человечества, способная смести со своего пути любого, кто осмелиться преградить ей путь. Но даже и после такой демонстрации силы, когда вся прибрежная зона была запружена военными кораблями противника, а Европе практически была поставлена на колени, Америка не сдалась. Но не по причине гордости, а по причине самолюбия. У всех американцев ещё было слишком свежо в памяти ощущение вседозволенности и экономической власти над всем миром. Ощущение высших созданий, имеющих право глумиться над всеми другими народами, над их ценностями и святынями. Вот так люди и одевают себе на шею петлю, опоясавшись поясом шахида, только лишь из одного чувства эгоизма. Раз не мне, то и не тебе.
Беда только в том, что у Америки такой пояс был раз в тысячу мощнее, чем у того же террориста смертника.
А всё это чёртово «СНВ». Пока русские, как идиоты в 90-ых чуть ли не с песней разрезали и утилизировали ядерные ракеты, американцы под шумок, тихо разбирали свой ядерный боезапас и консервировали его до лучших времён. И вот он настал…
Русским же, в этой ситуации, ответить было практически нечем. А вся наша противоракетная оборона поразила только треть вражеских ракет, остальные спокойно достигли своей цели.
Благо за нас отомстил Китай. Эти станочники втихую, оказывается, нашлёпали целую прорву ядерного оружия, и когда настал момент, Китай отутюжил всю Северную Америку вместе с Канадой, а заодно и Латинскую Америку прихватил – потому что тоже Америка.
Но это ещё не всё.
Более мелкие государства, на радостях, пока грызлись мастодонты, поквитались, наконец, со своими соседями за все прошлые обиды, перекинувшись с ними парочкой грязных бомб. А ведь их всех предупреждали: Иран, Ирак, Саудовская Аравия, Израиль, Пакистан, Палестина, Сирия, Северная Корея; что не нужно им ядерное оружие, что оно им противопоказано, если учесть, что одна такая бомба сотрёт пол ихней страны. И вот он результат – от них и мокрого места не осталось.
Но людей убили не ядерные бомбы. Даже когда весь мир пылает в радиоактивном огне, где-нибудь да обязательно выживут люди. Человек он такой – ко всему приспособляется. Выживет практически в любых условиях. Тараканам до нас далеко. Те уже через полгода практически все вымерли. Людей же убил нановирус – последний подарок человечеству из славной Америки, и чего уж греха таить, Россия тоже приложила к этому руку.
Нановирус выпустили, как довесок к ядерной атаке. Таким своеобразным образом, Американцы хотели окончательно прихлопнуть людей, как мух и очистить территории врага для будущей экспансии. Но как всегда в таких случаях, всё пошло не так, как планировалось. Не успели провести достаточное количество опытов, не доделали экспериментальную базу, не смогли подвести правильных выводов, а просто выпустили джина из бутылки на свободу.
Предполагалось, что нановирус будет расщеплять в организме человека одну маленькую молекулу, но одну из самых важных – молекулу «иРНК» (информационная рибозонуклеиновая кислота). Эта молекула играет наиглавнейшую роль в синтезе белка. Каждая такая молекула несёт в себе определённый код, по которому клетка при помощи «рРНК» синтезируется белок той или иной группы. А что такое белок? Если по-простому, то это всё. В живом организме всё состоит из белка. Шестьдесят процентов воды и тридцать два процента сухого остатка – это и есть белок, остальное: жир, углеводы и микроэлементы, они занимаю в организме всего восемь процентов в идеале. Даже кости состоят из белка. Кальций и белок – опять же если по-простому. Волосы, ногти – всё это тоже белок, и многие ферменты – тоже белок, клетки крови – белок, и стенки клеток – опять белок плюс водорастворимые и нерастворимые жирные кислоты. Лишь мозг состоит большей частью из жира. Его ещё так и называют: «жировое или маслянистое тело».
А белок – это жизнь.
Нановирус же должен был лишить нас жизни путём уничтожения драгоценного белка. Первые опыты показали, что живой организм, заражённый нановирусом, умирает всего через неделю. Иногда он успевал состариться, но чаще умирал от малокровия, обезвоживания, отказа иммунитета и т.д. Долгая и мучительная смерть…
Ожидала нас всех.
Но в судьбу человечества вмешался его превосходительство случай, изменив всего два пункта.
Первый: нановирус разрабатывался только для уничтожения людей, но он не стал делить их с другими животными. Для него все стали равны. Все кто состоял из белка, стали его жертвами.
И второй: Вместо того чтобы расщеплять «иРНК», нановирус, по каким-то своим причинам, стал её перепрограммировать. Здесь уже видно сказалась радиация.
И когда такой вирус выпустили на свободу, по всему миру началась спонтанная мутация. Нет, Землю не населили толпы уродов и монстров. Мутация вообще редко бывает полезной. Сотни видов, сотни миллиардов живых существ умерли, пройдя через трансформацию. И в конце умерли бы абсолютно все, и стала бы наша Земля голой и безжизненной, как до начала времён. Но матушка природа не любит, когда над ней издеваются. Собрав все силы она принялась лихорадочно собирать в кучу, всё что у неё ещё оставалось, подключив, к этому процессу сборки, великого гения – Эволюцию, основополагающий компонент естественного отбора – спасибо Дарвину. Сотни, тысячи животных умирали ежедневно, но кое-кто всё-таки приспосабливался к новому телу и к новым условиям, кто-то выживал и давал потомство, но это уже были другие животные, другие виды, не те, которых мы все привыкли видеть.
Так человек, наконец-то, стал Богом, населив Землю своими собственными живыми тварями. А вот сам оказался слабым звеном. Люди не приспособились к мутации. Мы слишком мало даём потомства и слишком долго его вынашиваем, чтобы успеть закрепить в наследстве полезную мутацию. И как знать, может и Бог сам когда-то самоуничтожился, оставив после себя таких противненьких животных, известных нам как приматы…
Я только одного не могу понять: Почему нановирус не уничтожил меня? Почему я так и остался человеком не подверженным спонтанной мутации, и теперь вынужден жить, когда миллиарды моих соплеменников давно уже гниют в земле. Неужели я избранный? Но тогда для чего? Нет, всё это чушь. Как-то раз, давно это ещё было, мне один умный человек сказал, что нановирус меня не трогает только потому, что я сам мутант. В моём организме есть специфические антитела, вот они меня и защищают. Мутанту, мутировать уже некуда – посмеялся он ещё напоследок, и на следующий день умер.
Но хватит вспоминать о прошлом, сделанного не вернёшь; пора ложиться спать.
Ложусь я рано. Только Солнце скроется за горизонтом, и я уже на боковую. Сидеть и жечь костёр, смысла нет, только топливо израсходуешь. Я не говорю, что его у меня мало. Деревья никуда не делись. Вон они, всё так и стоят, как будто ничего в мире и не произошло. Но это обман. Каждое такое деревце с недавних пор обзавелось собственной защитой. Теперь к ним так просто с топором не подступишься. То кислотой в тебя прыснут, то шипами истыкают, бывает, что и подцепят шевелящимися корнями, да и вздёрнут на макушку, где ты будешь долго сушиться на солнышке, на потеху окружающим. Если же брать сушняк, то и здесь без проблем не обходиться. Для меня сейчас вообще лишний раз на улицу выйти целая проблема. Ареал обитания слишком оскудел за последние года, и те животные, которым удалось выжить, невероятно расплодились, стремясь занять опустевшие климатические зоны. А намерения у них отнюдь не добрые. Прошло то время, когда человек был царём природы. Хотя нет… Этим царём стал Я. Даже целым королём в единственном числе и без свиты. Да вот только животные об этом не знают. И вместо того, чтобы преклонять предо мной свои головы, они каждый раз норовят в меня вцепиться зубами и разорвать. Даже крыс теперь мне приходится обходить стороной. Эти серые твари не по делу разрослись, вымахав с размер карликовой свиньи, - я, кстати, охочусь на крыс, уж больно мясо у них вкусное, да и пугливые они, когда в одиночку, - но вот когда они сбиваются в стаи, то тут держись. Крысы сжирают всё на своём пути. Даже мумитролли им уступают дорогу. А мумитролль  - это не абы что, - это новая риенкарнация медведя, - самая настоящая машина убийства: размером с бурого медведя, поджарый, с длинными мощными лапами, вытянутой мордой, и почему-то чаще всего лысый. Вместо шерсти у них роговые пластины на самых уязвимых местах и толстая шкура серого цвета. Медведь и тролль в одном флаконе и мычит – почему и муми я его обозвал. Этот фрукт сейчас никому не по зубам. Мумитролль самый сильный хищник мёртвых городов. Но вот перед крысами и он пасует. Я несколько раз наблюдал, как с рассерженным рёвом мумитролль улепётывал от стаи крыс, голов эдак в тридцать, а то и всех сорок. А с такой стаей шутки плохи. Благо крысы редко собираются вместе – сейчас, когда они увеличились в размерах, им всё чаще не хватает пропитания. В стаи же они в основном сбиваются во время гона, когда душа взывает к плоти. Вот только не знаю я: есть ли у крыс душа…
Минут пять простояв у закрытого окна, и любуясь, как дождь хлещет мёртвый город сотней водяных плетей, словно мать своё нерадивое дитя, а на заднем плане ревёт отец гром и старуха молния вставляет своё едкое словцо, я забаррикадировал оконный проём остатками какого-то шкафа, и подпёр их для надёжности толстой балкой. Балки я ищу заранее. Одну для входной двери, а другую для окна. Дверь запираю от незваных гостей, окно, чтобы не выбило ветром. Ветры сейчас дуют постоянно, то утихая, то усиливаясь до уровня урагана. Из-за чего создаётся такое впечатление, будто рядом со мной не умолкая, воет стая голодных волков, идущих по следу жертвы. Я слышу этот вой даже во сне, но ничего не могу поделать – приходиться привыкать.
Надёжно замуровавшись в своей временной берлоге, а это была раньше чья-то однокомнатная квартира, я прошёл в центр комнаты, прилёг на отсыревший матрас поближе к костру, и ещё минут тридцать смотрел на пляшущие языки пламени и слушал, как трещать поленья, постепенно превращающиеся в яркокрасные угли. В такие моменты начинаешь наслаждаться жизнью, покоем, умиротворением. Не хочется ни о чём думать, не хочется жаловаться на жизнь, не хочется строить планы на будущее, а просто хочется вот так лежать в тишине и смотреть на огонь. Для полного счастья не хватает только, если упустить момент одиночества, то мне бы не помешал сейчас телевизор, банка пива, мягкий диван с постельным бельём, и центральное отопление. Без последнего мне сейчас особенно приходиться туго. Несмотря на костёр, сырость всё равно каждый раз проникает в моё убежище – домом это никак язык не поворачивается назвать, - и пробирает до костей. Даже ощущаешь, как постепенно всё вокруг: и стены, и воздух, и тот же матрас, на котором я сплю, становиться липким и противным – неживым, с прелым запахом затхлости. Эх, да...
-Ну что Альма, пора спать?
Это я своей собаке. Собакой её конечно с натяжкой можно назвать. Ростом мне по пояс. Длинные крупные лапы. Покатые плечи. Широкая грудь, но не килем как у собак, а приплюснутая, как у человека – отсюда и плечи, на которых держалась лобастая голова с умными глазами, просто огромными зубами – особенно два нижних клыка, они как два бивня торчат у неё из пасти, - и широким подвижным чёрным носом. Не знаю, что именно столь уж сильно изменилось в облике Альмы, что она перестала после этого походить на обычную собаку, но всё-таки она уже была не собакой и не волком. Что-то совсем другое. Но надо заметить Альма была вполне симпатичной. И это мне в ней нравилось. Будь она жутким монстром, я бы её никогда не приручил, а сразу бы убил ещё при первой нашей встречи, когда  я только увидел её ещё совсем щенком с серой пушистой шерстью.
А теперь Альма единственный мой друг в этом новом страшном мире без людей. Без неё я бы пропал. Без неё, я никуда.
-Ну что молчишь Альма? Вот и кончился ещё один день нашей с тобой жизни. Пора отдыхать. Спокойной ночи, Альма. Спи, и не пялся долго на огонь – ослепнешь. – Потрепав зверюгу по холке, я перевернулся на спину, и закрыл глаза. Альма же ещё долго смотрела задумчиво на огонь, временами вздыхая, и в её умных глазах озорливо танцуя, отсвечивались язычки пламени…
Я не люблю сны. Они не приносят мне покоя. Всё чаще в них я вижу людей. Вижу начало войны. Вижу, как я прячусь с незнакомыми и знакомыми мне людьми по каким-то полуразрушенным домам, подвалам, ямам, и всё время вокруг меня умирают люди: взрослые, старики, дети. Я пытаюсь их спасти, помочь им, хочу совершить чудо, спасти хотя бы одного человека, потому что подсознательно знаю, что в конце останусь совсем один на всём белом свете. Но у меня ничего не выходит. Люди умирают, и я снова остаюсь наедине с самим собой и с судьбой.
Просыпаясь, я первым делом прислушиваюсь к обстановке – всё ли нормально, никто не пробрался ко мне, пока я спал сном праведника? Потом быстро делаю зарядку – изгоняю сырость из своего тела и разминаю мышцы, - следом умываюсь холодной водой, - о горячей я и думать уже забыл, а подогревать на костре слишком много мороки, - вода у меня только для питья, - да и лень если честно. Ополоснулся, глаза продрал, и то ладно. Альме же и подавно горячая вода ни к чему. Она просыпается всегда раньше меня, садиться рядышком и тихо сидит – оберегая мой сон. Она у меня терпеливая, сутками может сидеть в засаде. А ещё она у меня молчаливая. Я слышал её лай только, когда она была ещё глупым щенком, а потом с возрастом она как-то сразу перестала подавать голос, лишь иногда поскуливает, когда ей что-нибудь нужно. Вот и сейчас она тихо так, ненавязчиво скулит и просительно на меня смотрит, спрашивая одними глазами: «Ну когда же мы будем завтракать?».
-Скоро Альма, скоро. – Успокаиваю я её. – Потерпи немножко. Вот сейчас огонь разожжем, чайку сварим, мяско поджарим, и сядем с тобой завтракать.
Нет, Альма у меня не пьёт чай, да и мясо предпочитает в сыром виде. Подобный завтрак я готовлю себе, для собаки же у меня всегда припасён большой кусок мяса – я его прячу повыше, чтобы Альма его не сожрала раньше времени. Просто я не люблю есть один.
Пока закипал закоптившийся чайник на раздутых углях, я разблокировал окно, впуская в помещение дневной свет, и посмотрел на мёртвый город. Неприятное это зрелище – мёртвый город. В нём ничего и никогда не меняется, потому что главные действующие лица в пьесе под названием: «Жизнь в большом городе» канули в небытие.
Помню, как-то жил я примерно с неделю  в одном маленьком городишке. И вот, выглядывая из окна своего убежища, я каждый день упирался взглядом в серую стену противоположного дома, и безлюдную, абсолютно пустую улицу, где даже не бродили призраки былой жизни. Мне настолько это осточертело, что я раздобыл где-то баллончик с ещё не высохшей краской, и потом целый день провозился, выводя на той стене надпись большими буквами: «Привет Денис! С добрым утром тебя! Как спалось?». До чего только не доводит человеческое безумие. Зато на следующее утро я ржал до слёз, как сумасшедший, и, покидая тот богом забытый городок, я навсегда его запомнил, только по этой моей маленькой выходке. И каждый раз, вспоминая о том городке, на душе у меня всегда становится чуточку светлее.
Завтрак мой состоял всего из двух вещей: чая, да копчёной крысятины. Иногда мне перепадает свежая зелень. Растёт сейчас такая трава, по вкусу напоминает капусту, но уж больно редко она мне попадается, а затариться ей впрок я не могу – всё равно всё завянет и сгниёт. А так жаловаться особо не приходиться. На завтрак и ужин чай с куском копчёного мяса, на обед каша или макароны с консервами или опять с мясом, когда случается удачная охота, - хотя, с каждым годом всё сложней становиться отыскивать крупы и мучные изделия, - всё со временем приходит в негодность. А во всём виновата сырость, будь она неладна, даже герметичная упаковка не помогает. Плесень и влага проберутся в любой целлофановый пакет и сообща уничтожат ценный для меня продукт – единственную отраду моему желудку. Но больше всего я мечтаю о хлебе. Всё вспоминаю, какой он: мягкий, тёплый, вкусный – ел бы его сейчас и ел. Да вот беда – нигде не могу его найти. Похоже, век хлеба навсегда прошёл. А ведь в детстве я хлеб не любил и не берёг. Относился к нему как к должному. Бывало, мать отрежет ломоть хлеба на обед к супу, а я его незаметно покрошу и в ведро, а то и в окно выброшу, пока никто не видит. Какая ирония. Сейчас я бы душу продал за один масенький кусочек белого хлеба. Но что попусту вздыхать – утерянного не вернёшь. Пора в дорогу.
Три долгих дня, проведённых в добровольном заточении, не прошли для меня бесследно. Все мои запасы продовольствия подошли к концу. И, как это не прискорбно, нужно снова выходить на улицу – в этот скорбный и полный опасностей мир.
Выкурив на дорожку самокрутку, - растёт тут ещё одна полезная травка, - едкая зараза, но чем-то смахивает на табак, за что её и полюбил, - я быстро побросал вещи в вещмешок, потом долго провозился с оружием: почистил, смазал, где надо, проверил ход бойка и затвора, зарядил три запасных рожка, и, поманив за собой Альму отправился, куда глаза глядят.
А глаза мои глядели всё время по сторонам, так и сканировали местность, как два локатора. Оказавшись снаружи, я не имел права расслабляться ни на минуту. Мир, который я знал, навсегда исчез, и там где я сейчас шёл, любое движение, любой звук означали опасность. Сжав покрепче автомат в руках, я на полусогнутых, быстро проскочил двор и на углу полуразрушенного здания, выглянул осмотреться. Первым делом мне нужен было найти магазин. Я не часто занимаюсь охотой – хлопотное это дело, да и опасное. В любой момент ты можешь из охотника, с такой же лёгкостью превратиться в жертву. Мне же как-то не улыбается подобная перспектива. Лишний раз щекотать себе нервы – это не для меня. Это в глупых старых фильмах герои ничего не боялись и сами шли искать приключения на свою голову. В жизни же, если у меня выдаётся спокойный день без каких-либо происшествий, то в этот день я самый счастливый человек на свете…и единственный.
Магазины, в отличие от охоты, предоставляют мне такую возможность – быть счастливым. Там я без лишних хлопот набиваю вещмешок продовольствием – бывает, иногда даже попадаются различные вкусности, которых я не смогу раздобыть при помощи никакой охоты, - и иду себе восвояси. Но моменты счастья становятся с каждым годом всё мельче. Ничто не вечно в этом мире, и как подтверждение сему закону, даже долгохранящиеся продукты приходят в негодность. Хоть я и пытаюсь выбирать продукцию американских производителей, особенно консервы – они у них до безумного долго хранятся, что говорит о том, что мяса или рыбы там ни на йоту – один заменитель, - но даже и эта синтетика  имеет свой придел хранения, после чего превращается в самый настоящий яд.
Рассыпчатыми продуктами, такими как: крупа, макаронные изделия и бобы, удаётся разжиться только в тех магазинах, где есть герметичные склады, а таких, к моему большому огорчению, очень мало. Кофе беру только в зёрнах – растворимый весь превратился в монолитный камень, и если его попытаться сварить, то по вкусу это получается гадкая и прогорклая бурда. Ещё беру чай, если он не успел заплесневеть. Очень люблю сахар, и различные сладости, но не шоколад. Он уже весь испортился давно, а я как назло никак не могу забыть его вкуса. Попытался тут сам сварить шоколад, оказалась глупая затея, такого редкого дерьма я ещё в жизни своей не пробовал. А перепробовать мне пришлось многое, даже и вспоминать не хочется.
Кстати, по поводу еды. Недавно, в разрушенной библиотеке нашёл одну книгу, жаль не знаю её автора – титульный лист вместе с обложкой оторваны были,  - в руинах кто-то костёр жёг, много книг пожгли, а вот до этой не добрались – не успели, только обложку оторвали. Книжка мне понравилась. Ничего так. Глуповатая, правда, но если на многое закрывать глаза, тем более я за свою жизнь уже такого успел навидаться, что поверю сейчас, во что угодно. Так вот, в книги говориться о том, как люди после ядерной войны попрятались в Московское метро и построили там новое общество, ну и разные с ними приключения потом описываются. Так вроде всё ничего, но один момент меня просто раздражал, без которого вся эта липовая история развалилась бы карточным домиком. А именно решение проблемы пропитания такого количества народа.
Еда в нашем деле самое важное. Святым духом сыт не будешь. Вот я вынужден каждодневно рисковать своей жизнью только ради пропитания. Я ни в чём больше так остро не нуждаюсь, как в еде. В книге же говорилось, что люди успели эвакуировать с ВДНХ свиней, и потом их разводили, ну и ещё кое-что выращивали. Ха-ха. Хотел бы я посмотреть на этих свиней. Да там не ВДНХ эвакуировать, там нужно целое животноводческое хозяйство в метро загонять, чтоб прокормить сорок тысяч человек. А свиньям ведь тоже что-то нужно каждый день есть. Не грибами же одними они сыты будут. Тогда они не то, что визжать – выть начнут от подобного рациона. Нет, тут автор допустил грубую промашку. Еда залог процветания. Еда – это жизнь.
Мне один раз посчастливилось попасть в что-то наподобие правительственного бомбоубежища для местных начальников. И вроде у них всё было: и крыша над головой, и чистый воздух – никакой радиации, и тепло им было, и даже комфортно судя по мебели, а вот никто там так и не смог выжить. Все померли. И не от нановируса, а от того, что им банально нечего стало есть.
Я не знаю, выжил ли кто-нибудь в Московском или в каком другом метро. Скорее всего, нет. Слишком плохие там условия для выживания. Спрятаться от радиации – это ещё полдела, нужно ещё и как-то поддерживать жизнь: каждый день пить, есть, спать, опорожняться. Нет. Самые лучший вариант по выживанию после атомной войны – это спрятаться где-нибудь в глухом лесу с мешком картошки: тут тебе и природный биофильтр, и земля под рукой – можно овощи выращивать, и звери рядом – опять же охота-рыбалка: мясо, рыба, грибы, ягоды. Да чего там только нет! А в городе пропащий вариант. Камни жрать не будешь. Вот и я о том же...
Беглый осмотр показал, что центральная улица города чиста – можно выдвигаться. Держась ближе к кирпичным домам, я мелкими перебежками от укрытия к укрытию направился в торговую часть города. Сам городишка был небольшой, и магазины там не стояли на каждом шагу, смысла не было ими так густо фаршировать малозаселённый городок. Вот и мне не было смысла толкаться по всему городу.
Идя по безлюдному бульвару и минуя опустевшие дома с грязными фасадами и пыльными окнами, я нутром ощущал пустоту этого города. Мне не нужно было заходить в здания и проверять есть ли там кто. Я просто знал, что вокруг меня никого нет, и не может быть. По крайней мере, людей уж точно там не могло быть. Но, не смотря, на всю свою уверенность в этом, я не мог отделаться от мысли, что за мной следят. Следят сотни глаз невидимых призраков. Они смотрят на меня, изучают, оценивают. Смотрят с интересом, с укором, с враждебностью, с состраданием. От этих невидимых взглядов у меня бегут мурашки по спине. С каждым шагом, мне становиться, всё труднее сдерживать себя и свои эмоции. Мне всё сильнее хочется скрыться от невидимых взглядов, сбежать из города, подальше от опустевших улиц и пустых, заброшенных домов, в чьих тёмных оконных провалах затаилось нечто и сейчас неусыпно за мной следит. Но я не поддаюсь паники. Поддаться – значит погибнуть. Морок – это всего лишь наваждение, внушённое собственным разумом, и я не настолько глуп, чтобы идти у него на поводу. Вон Альма прекрасно себя чувствует. Её не волнуют взгляды призраков. Она их просто не замечает. Для неё важно, что происходит у неё перед глазами в реальном мире, а что там, за чертой, её не касается, потому что и её оттуда никто не может коснуться. Глядя на Альму, я беру с неё пример и тоже успокаиваюсь. Пока она весело бежит впереди, можно ничего не опасаться. Она у меня умная, а ещё в десять раз лучше меня слышит, и в сто раз лучше ориентируется по запаху. Альма не подведёт. Ещё ни разу не подвела.
Но стоит мне отвлечься и мной снова овладевает тоска, а на душе начинают неприятно скрести кошки. И виной этому даже не вид заброшенных домов и опустевшей улицы, а тишина. Я такой тишины больше нигде не встречал. Мёртвая тишина бывает только в мёртвых города. Зловещая, притаившаяся, давящая тишина. Она окружает меня со всех сторон, идёт вслед за мной, обволакивает меня, пытается мне что-то нашептать на ухо, внушить ужас. Я неудачно оступаюсь, небольшой камешек выскакивает из-под ноги, и тишина в панике отпрыгивает от меня, но потом, снова набравшись смелости, быстро  обволакивает, и снова всё начинается сначала. Я чувствую, как у меня напрягся слух. Слышу, как вибрируют ушные барабанки в тщетной надежде уловить хоть малейший звук, представляю, как замер сейчас молоточек над наковаленкой приготовившись в любую секунду отстучать любую какофонию, только бы уловить звуковую волну. Но всё тщетно. В уши будто натолкали ваты. И тогда звук рождается изнутри моей головы. Я начинаю различать, как в ушах шумит кровь, я слышу, как она бежит по сосудам с тонким звоном, почти комариный писк. И этот писк постепенно заполняет всё моё сознание. Я перестаю различать другие звуки, даже собственных шагов больше не слышу, только один противный звон в ушах. Звон повсюду. Им пропитано всё видимое пространство. И он всё ещё разрастается и, вот, наконец,  перерастает уже в оглушительный звон. Я чувствую, что сейчас оглохну…
-Аааа!!! – Не выдержав напряжения, я ору во всё горло, разрушая своим криком звон тишины. Альма смотрит на меня с таким удивлением, что будь она человеком, то она испугалась бы за мой рассудок. Но она не человек, а вот я действительно в ужасе, но уже по другой причине:
«Боже, что я наделал. Идиот!» - Собственным криком я сам себе только что подписал смертный приговор. Сейчас сюда сбегутся хищники со всей округи. Нужно как можно быстрее спрятаться, заныкаться в какую-нибудь нору и сидеть там как можно тише. Я лихорадочно осматриваюсь, примечаю в двух шагах от себя шестиэтажный жилой дом с распахнутой входной дверью, и не теряя времени на лишние раздумье опрометью несусь внутрь здания. Забегаю в первую попавшуюся квартиру на втором этаже, и, прильнув всем телом к батареи, с замирающим сердцем осторожно выглядываю через запылённое окно на улицу. Снаружи пока ещё никто не показался. Но это ещё ничего не значит. Зверь – он не дурак, он выжидает, он может прятаться где угодно и сколь угодно долго, а потом, когда я меньше всего буду этого ожидать, внезапно нападёт, и тогда мне конец.
Проходит полчаса и я, наконец, могу вздохнуть с облегчением. Вроде пронесло. Видать в этом городишке не так много водиться хищников, как я того ожидал. Возможно они здесь и вообще не селятся, а только изредка захаживают, чтобы пополнить свой дневной или ночной рацион. А может и совсем здесь никого нет, кто его знает.
Но только я об этом подумал, как по пустынной улице проскользнула чёрная тень. Я успел зацепиться за неё только краешком глаза, но и этого мгновения мне хватило, чтобы покрыться липким потом.
-Этого мне ещё не хватало, - выдохнул я еле слышно пересохшими губами, и вслух назвал того, кто вселил в моё сердце ужас: - «Скользящая смерть».
Так я прозвал это животное, за его невероятную скорость атаки и абсолютную бесшумность. Я даже не берусь рассуждать: от кого произошёл этот зверь, я его даже ни разу не успел толком рассмотреть. Так, раза два с ним пересекались, но каждый раз без взаимного интереса, слава Богу. Единственное что я заметил, есть в нём что-то кошачье, но домашняя кошка, какой бы она не была большой, не могла столь чудовищно разрастись. Скорее всего – это рысь. Но мне от этого ни холодно и ни жарко. Я не собираюсь заниматься описыванием и классификацией местной флоры и фауны, как когда-то этим занимались зоологи и ботаники первооткрыватели. Во-первых: мне это самому не нужно, а во-вторых – это уже не нужно никому на всём белом свете. Лучше я обойдусь небольшими набросками: кого мне стоит опасаться, а на кого можно и поохотиться. А от кого они там все произошли мне глубоко начхать.
Среди известных мне хищников, «скользящая смерть» была одним из самых опасным противников. Я бы с ней меньше всего хотел бы столкнуться. Лучше уж схлестнуться с мумитроллем, тот хотя бы не так быстр для меня, чем перейти дорогу «скользящей смерти». Поэтому я сидел ни жив ни мёртв в своём укрытие, прижав автомат к груди. Даже Альма почувствовала хищника — насторожилась и так бочком, бочком ко мне поближе подползла, и мелко задрожала. Я обнял её одной рукой, и тихо прошептал, ободряя друга:
-Ну и влипли же мы с тобой сестрица. Ну ничего, вроде лихая нас миновала. Сейчас посидим с тобой ещё чуток и в дорогу. Пора вострить лыже из этого городка. Чувствую, нам здесь житья не будет.
Ещё чуток, растянулось на два часа. Я всё никак не мог заставить себя снова выйти на улицу. В помещение было тихо, уютно, а главное безопасно. Относительно конечно, но всё же. Как ни крути, а в окружение четырёх стен чувствуешь себя спокойней, чем на открытом пространстве, где я всегда чувствую себя почему-то голым. Но и торчать на одном месте было безумием. Уже полдня прошло, а я так и не добрался до главной цели всех моих изысканий на сегодня.
Сделав три глубоких вдоха и перекрестившись на дорожку, я насилу себя заставил выйти из заброшенной квартиры, спуститься на первый этаж, и уже внизу удостоверившись, что путь относительно безопасен, поспешил убраться из злополучного места, где чуть сам себя не погубил.
До центральной части города оставалось, по моим подсчётам, не больше километра. Это расстояние я мог бы покрыть при лучших временах всего за каких-то десять минут, сейчас же у меня ушло на это где-то с полчаса, хотя я и пытался идти как можно быстрее, но бдительность в моём положение — прежде всего.
Вот и в этот раз она меня не подвела. Опасность мы с Альмой заметили практически одновременно. Это-то нас и спасло.
На пересечении двух улиц, авиационной бомбой порушило высотное здание, завалив обломками почти весь перекрёсток. Чтобы преодолеть завал у меня было два пути: идти напрямик и карабкаться по куче бетона, или попытаться эту кучу обойти по смежной улицы. Выбор, как видно, не большой, да и тот сделали за меня. Подходя к перекрёстку, я чуть было не столкнулся с троицей «носачей». Звери копались в куче тех самых обломков, на которые я уже собирался карабкаться. Они медленно переходили с места на место, переворачивая  лопатообразными лапами тяжёлые обломки бетона, после чего начинали бурно обнюхивать открывшуюся нишу своими похожими на хобот носами. Это-та манера громко сопеть и спасла мне жизнь. Самих животных не так просто заметить. Они довольно приземисты из-за коротких лап, а двухметровое тело у них узкое и вытянутое, как у ласки или хорька, но это им абсолютно не мешает быстро бегать и молниеносно нападать из-за засады. Уйти бы я от них точно бы не смог. А ещё меня спасло то обстоятельство, что «носачи» подслеповаты. Вместо зрения они чаще используют инфразвук. Для этого «носач» встаёт на задние лапы и вытянувшись в полный рост начинает издавать низкие звуки на гране слышимости: «Ку...ку...ку», а потом следует дробь звуков, похожих на те, как если бы кто-то заводил мотоцикл, и снова: «Ку...ку...ку».
В тот момент , когда один из троицы «носачей» решил оглядеться по сторонам и принялся глухо куковать, я находился как раз у подножия мусорной кучи, можно сказать прямо под ним, вжавшись в бетонные обломки, но зверь не заметил меня — звуковая волна пронеслась выше моей головы. Зато слушать всю эту какофонию было не из приятных.
Прошла, наверное, минута, «носач» ещё пару раз послал звуковую волну и удостоверившись, что вокруг нет ничего интересного, вернулся к прерванному занятию — поиску мелкой живности меж бетонных осколков, - а я стараясь не шуметь, медленно пополз на смежную улицу, с каждой секундой ожидая, что вот прямо сейчас за моей спиной раздастся громогласный клич «носача» призывающего к атаке. Но нет. Слава богу меня никто не заметил. Я без происшествий дополз до угла жилого дома, и быстро нырнул под защиту его стен. Здесь никакой «носач» меня не разглядит: хоть глазами, хоть при помощи инфразвука. Но и стоять на одном месте было опасно. Не ровен час троица «носачей» последует за мной в поисках нового пастбища, и вот тогда мне бежать уже будет точно некуда, разве что в окно здания прыгать. А вдруг у них в том же здании гнездо окажется? Я представляю себе такую картину. Влетаю значит я через окно и прямо им в лапы. Вот будет хохма. Только вот мне уже будет не до смеха на собственных похоронах.
-Альма, вперёд.
Послав собаку впереди себя, я перешёл на мелкую трусцу, и полностью доверившись чутью своего проводника, не останавливался до самой площади. Несколько раз мне по пути попадались небольшие магазиньчики и лавки, но я не обращал на них внимания — там не было больших складских помещений, да и представленный там ассортимент мне не подходил. Чем я мог там разжиться: прокисшим пивом? На кой оно мне. Или гнилыми чипсами? Эти мне и подавно не нужны. Нет, мне нужен был только большой магазин из разряда гипермаркетов: «Пятёрочка», «Копейка», «Перекрёсток» - что-то в этом роде, где всё вам предложат по бросовым ценам, почти задаром. Ха-ха! В последний раз деньги я видел лет восемь назад, когда они окончательно обесценились и я их, ещё с кучкой людей, использовал только для растопки печек буржуек — тогда мы ещё пытались сохранить человеческий облик и  старались готовить пищу на печках, а не на открытом костре, как какие-нибудь дикари. Эх-ма, где теперь все? Существует ли рай с адом, или от людей не осталось ровным счётом ничего, даже души? Фиг его знает. Один я, как банный лист на изувеченном лике матушки Земли остался и всё ещё чего-то хочу...
Искомый магазин предстал передо мной в довольно плачевном виде. Краска с некогда яркого и зовущего фасада облупилась, огромные витражи витрин вдребезги разбиты, внутри всё перевёрнуто с ног на голову, как будто там стадо слонов пронеслось, попутно вынеся весь товар. О том, что и кладовые могут оказаться девственно чисты, я не хотел и думать. Отыскать в подобном маленьком городишке второй такой магазин, было практически не осуществимым предприятием, лучше и вовсе не пытаться. А если всё-таки мои ожидания не оправдаются... Что ж, придётся тогда шнырять весь день, а то и не один, по лавочкам и лавчонкам, отсеивая сотни тон прокисшего алкоголя и горы заплесневелых чипсов с отсыревшими сигаретами. Одна отрада — можно будет до полусмерти нажраться водки — спирт вечен! если тара цела, - а потом валяться в собственной блевотине и радоваться жизни, до пришествия новых посетителей. Тем будет ещё лучше, у них хотя бы будет закуска в виде проспиртованного меня.
Фу ты чёрт, какая чушь однако в голову иногда лезет. Лучше займусь-ка я делом, нежели заранее гадать, чего нет, а что есть. Время покажет.
Но прежде чем переступить порог магазина, я тщательно осмотрел окрестности, и к своему неудовольствию заметил уже знакомую мне троицу. Как они сюда только попали? Неужели заметили меня? Нет, этого не может быть. Скорее всего это случай их сюда завёл, чтоб мне, значит подгадить. Я давно заметил, что в последнее время судьба всё чаще мне преподносит неприятные сюрпризы. Ну что же, придётся и в этот раз смириться с присутствием опасного противника. Нужно быть только чуточку поосторожней, глядишь и в этот раз ангел хранитель сбережёт.
Вестибюль и торговые помещения я прошёл без особого интереса — здесь мне нечего было делать, кто-то до меня тут уже хорошенько успел пошуровать. А вот складские помещения на поверку оказались запертыми. Повезло мне. Значит судьба злодейка ещё не совсем на меня ополчилась.
Приказав Альме сторожить вход, я осторожно, стараясь чтобы не скрипнули проржавелые петли, приоткрыл дверь и быстро юркнул на продуктовый склад. Так, и что же у нас здесь? Посмотрим. Ага! тушёнка — это уже хорошо. Железные консервные банки смотрели на меня с противоположной стены, громоздясь штабелями на полках и только того и ждали, чтобы я их взял. Видимо их только-только завезли, когда началась война, а потом эвакуировали город, напрочь позабыв о продуктах. Бывает... Зато мне теперь есть чем поживиться. Спасибо неизвестному закупщику, земной тебе поклон от меня. Так, что у нас здесь ещё есть, помимо тушёнки?
Дальнейший осмотр показал, что рядом с тушёнкой вдобавок находились ещё и рыбные консервы, а так же маринованные овощи, но это добро я никогда не беру. У рыбы срок годности давно уже истёк, а овощи — если они в томатном соусе, то они тоже уже прокисли, если же в маринаде, то обязательно забродили. Да, не поесть мне больше вкусненьких овощей и шпрот. А так хочется. Вот смотрю сейчас на этикетки, и слюнки так и течёт. Сглатываю их и блаженно улыбаюсь, вспоминаю детство. Когда-то всё это я ел сколько хотел и когда хотел, а в магазин я шёл без оружия и с радужным предвкушением купить что-нибудь вкусненького, а не с мыслью, что сам могу попасть кому-нибудь на стол в виде закуски. Но хватит о печальном.
Расковыряв ножом консервную банку, я убедился в пригодности тушёнки — запах что надо, да и на вкус приятна, - и первым делом до отказа набил вещмешок мясными консервами. Тушёнка для меня сейчас один из самых важных продуктов, потому что это, какое никакое, а мясо. А без него довольно худо приходится. Ведь именно в мясе заключена основная пищевая ценность — энергия. Куда там вегетарианцам это понять, когда они сиднем сидели в своих офисах. А вот попробовали бы они целые сутки побегать, как я, вот тогда я посмотрел бы на них, как они стали бы после этого есть свою траву.
Второй мешок я набил прежде всего сыпучими продуктами: шесть упаковок гречки, четыре упаковки риса, три упаковки гороха, восемь пачек макарон, два мешочка сахара, и один мешок соли. В третий вещмешок я в основном напихал редких товаров: положил туда кофе в зёрнах — три упаковки, чая — пять пачек, ссыпал леденцы на два пальца, и прихватил табак. Подумать только, здесь был табак! Самый настоящий, в герметичных упаковках. Вот это я понимаю счастье подвалило. Такого со мной не случалось лет пять уже, когда вконец испортились все сигареты, а всё из-за того, что хранили их где только можно, но не в сухих помещениях. А табак в развес в нашей стране попадается очень редко. В специализированные же магазины мне ходить не с руки, да и где они? Только в больших городах, а такие сейчас почти все поголовно лежат в руинах.
Ну вот вроде и всё. Я оглядел место своей поживы, прикидывая в голове: чего бы ещё такого прихватить с собой — уж больно жаль мне было покидать эту сокровищницу Али-бабы, но больше того, чем я уже успел нагрузиться, при всём желание не унести, разве что в несколько заходов. Но я уже твёрдо решил покинуть город. Не хотелось бы мне здесь оставаться ещё на несколько дней, при том что скоро зима, а я её предпочитаю встречать в моём постоянном жилище, находящемся за много километров отсюда. Там у меня уже всё приготовлено как надо, чтобы спокойно и без лишних хлопот провести долгую и суровую зиму. Здесь же мои шансы пережить холода уменьшаются чуть ли не вдвое, а то и в трое, даже при наличие пещеры Али-бабы.
Повздыхав и посетовав на свою жадность, я заглянул напоследок в вещевой отдел — выбрал там для себя несколько подходящих тряпок: брюки новые взял, куртку неплохую откопал в куче всякого хламья, разжился новыми башмаками и сразу нарвал пару длинных тряпок на портянки. Ну, а теперь можно и в дорогу с лёгким сердцем.
-Альма, иди сюда, - поманил я единственное близкое мне существо, а когда собака подбежала, я ловко привязал ей на спину вещмешок, чтоб значит у самого руки свободными оставались, а два других мешка  накинул себе на плечи: один сзади, другой спереди, как у парашютистов и махнув Альме, пошагал на выход насвистываю под нос бодренькую мелодию. Настроение у меня было  отличное. Поход в магазин выдался на удивление удачным. И так мне было легко на душе, от того что я обеспечил себя едой как минимум на месяц, что даже не заметил как угодил в ловко расставленную ловушку. На что собственно и рассчитывал «слизняк-ткач».
Ух и мерзостная же это тварь. Слизняк, как правило, селится в заброшенных помещениях, где вьёт себе на потолке временное гнездо. Но прежде чем туда забраться, он выпускает сотни тончайших нитей-паутин вдоль всего своего пути. И стоит кому довольно крупному задеть эти нити, как слизняк быстро прыгает на жертву, вцепляется в неё мертвой хваткой десятком жвал, по форме напоминающих гарпун, и медленно обволакивая жертву, начинает её переваривать.
Я просто чудом успел уклониться. Слизняк промахнулся всего на пару сантиметров. Плюхнулся на пол бесформенной кучей и изготовился к новому прыжку. Дело в том, что не смотря на всю свою бесформенность, а напоминает он гелиевую отрыжку, у слизняка есть мускульная нога, при помощи неё-то он и совершает свои стремительные прыжки, от которых довольно сложно уклониться. Я же вдобавок к своему ротозейству, был ещё порядком стеснён в движениях, и будучи похожим на колобка  пытаться уйти невредимым от слизняка было бы крайне неразумным. Ситуация хуже не куда. Альма тоже мне не помощник — слизняк ядовитый и зубами его не возьмёшь. Мне ничего больше не оставалось, как вскинуть автомат и в упор расстрелять мерзкую тварь, пока она снова на меня не прыгнула.
Но как бы быстр я не был, слизняк всё таки оказался чуточку проворнее меня, и перед тем как издохнуть успел плюнуть едкой жидкостью прямо мне в глаза. Слава богу его слюна не токсична, а то бы мне сейчас всю морду разворотила, но ощущение было всё же не из приятных — кратковременная слепота мне обеспечена.
Не знаю почему, но потеря зрения в этот раз меня так напугала, что я даже не подумав об опасности могущей поджидать меня снаружи, пьяной, суетливой походкой, всё время натыкаясь на разбросанные повсюду вещи, кое-как вышел из магазина и не разбирая дороги пошёл прочь от торговой точки — «лишь бы не оставаться в закрытом помещение, - мельтешила в моей голове мысль, - ведь там мог прятаться ещё один слизняк»; а смерть в его объятиях была для меня одной из самых ужасных смертей, когда тебя заживо переваривают. Ты видишь, как от твоих костей отслаивается плоть, но ничего не можешь поделать, а только смотреть, до тех пор, пока не вытекут глаза.
Брр...от подобной мысли у меня даже чуть прояснилось в глазах. Но только ко мне стало возвращаться зрение, как мне наперерез выскочил «носач», и утробно затрубил в свой длинный нос. Я в ужасе. Я не могу даже пошевелиться, чтобы взять автомат. Всё настолько быстро произошло, что появление «носача» просто-напросто выбило меня из колеи. Спасибо Альме - она как всегда не подвела, и первой бросилась на хищника, пока тот не успел кинуться на меня. Завязалась потасовка. Рёв, визг, клацанье зубов. Вид побоища приводит меня в чувства. Опасаясь за своего единственного в этом мире друга, я быстро вскидываю автомат, целюсь... И тут мои ноги отрываются от землю, и я чувствую, что лечу. Но у меня не выросли крылья. Так второй «носач», незаметно подкравшись сзади, мощным рывком головы, попытался оторвать от меня приличный кусок мяса, но вместо этого оторвал вещмешок, а меня самого отбросил на пару метров.
Уткнувшись носом в асфальт, я быстро перевернулся на спину и уже не имея возможности целиться — зверь уже нависал надо мной, - просто нажал на курок, превращая внутренности хищника в месиво. «Носач» тяжёлой тушей обрушился на меня придавив к земле, напоследок клацнув зубами у меня перед носом, и затих. А у меня мурашки по коже. Ещё чуть-чуть и от моего прекрасного личика ничего бы не осталось. Но из-под трупа я вылезал не с мыслью о себе любимом, а со страхом увидеть гибель своего друга. Не дай бог с Альмой что-нибудь произойдёт, тогда я не знаю что с собой сделаю...Как я это переживу. Господи не дай этому случиться.
Очутившись, наконец, на свободе я с радостно бьющимся сердцем увидел, что моя Алмочка всё ещё жива, и даже почти не пострадала. Но выберись я из-под трупа чуточку позже и всё могло бы закончиться куда хуже и для Альмы и для меня самого.
Встретившись с равным по силе и скорости противником, «носач», первым делом попытался ранить Альму своей излюбленной тактикой: вцепиться загнутыми зубами в жертву и мощным рывков головы, как акула, оставить страшную рану на теле собаки. Но Альма была слишком проворной для него. Она ни разу не дала «носачу» возможности подобраться к себе достаточно близко, чтобы тот смог вонзить в неё свои острые зубы. Но и ей самой также не удавалось подобраться к шее «носача» и задушить его.  Тот всё время падал на спину и начинал царапаться как кошка. А когти у него будь здоров. И будь Алма менее проворна, он с лёгкостью бы вспорол ей живот.
Схватка затягивалось, и чем бы это всё закончилось, одному богу было известно, если бы не вмешался второй «носач».
Приметив своего дружка, первый «носач» изобразил страх, и жалобно вереща, словно его ранили, стал медленно отступать, отвлекая внимание собаки, и Альма, полностью поглощённая сражением, попалась на его удочку, не замечая, как сзади подкрадывался второй «носач». Вот он уже совсем близко — остаётся  только прыгнуть, но я не дал ему такой возможности, послав навстречу «носачу» парочку свинцовых подарочков.
Поняв что остался в меньшинстве, последний «носач», оставил попытку разжиться на обед вкусным мясом, и бросился на утёк, позорно поджав хвост. Это была его роковая ошибка. Альма в два счёта нагнала своего обидчика и придушила.
Что ж, в этот раз мы победили. Но кто может с уверенностью сказать, что так будет всегда? Если я буду совершать столько ошибок на дню, сколько совершил за сегодня, то мои дни уже считай сочтены.
-Молодец девочка. Умница моя. Хорошая собака... - наглаживая Альму, хвалил я её за столь самоотверженную дружбу. - И чтобы я без тебя делал, девочка моя? Совсем пропал бы. Умничка. Ну, а сейчас, дай-ка я тебя осмотрю. Надеюсь этот гадкий «носач» не поранил тебя, а? Как ты себя чувствуешь Алмочка. Ну-ка покажись.
Осмотрев собаку я пришёл к неутешительному выводу. «Носач» не причинил особого вреда моей Альме, но и уйти сегодня из города у нас не получиться, тогда раны от когтей могут только расшириться и в итоге загноиться.
-Ну что ж Альма, придётся нам с тобой ещё одну ночку провести в этом городе, - вдохнул я с немалой долей сожаления. - Что скажешь? Ты не против? - Судя по возбужденному виду собаки, она была отнюдь не против. - Ну, тогда пошли, - и я повёл собаку обратно в наше временное убежище, предварительно собрав в запасной вещмешок разбросанные по мостовой продукты.
Как я и опасался, на следующее утро раны у Альмы воспалились, и помышлять о том, чтобы куда-то в этот день идти не было никакого смысла. Да я не о чём и не помышлял: все мои мысли были сосредоточены только на моей маленькой подруге. Бедняжка совсем ослабела и постоянно лежала  около костра не делая попыток подняться. Её бока тяжело вздымались, язык высунут, а глаза подёрнулись слабой пеленой. Она ничего не видит и не слышит вокруг — у неё жар. Весь последующий день я пытался хоть чем-то облегчит её страдания. Я насилу поил Альму, промывал и дезинфицировал раны, обтирал сухой тряпкой её морду, поддерживал огонь в костре, чтобы её не так сильно мучил озноб, пару раз влил ей в пасть водки, надеясь что это собьёт жар, но основная надежда у меня была всё-таки на её собственный иммунитет. Только её собственный организм мог побороть болезнь, я же ничем не мог помочь в этом невидимом глазу сражении микробов. А случись подобная напасть со мной, я и себе тоже ничем не смог бы помочь. У меня абсолютно нет никаких лекарств. Новые создавать было уже некому, а старые — те которые всё ещё лежали нетронутыми на прилавках аптек, - все пришли в негодность. Из того же, что могла преподнести мне природа в качестве болеутоляющего антисептика, я даже если очень захочу, не смогу ничем этим воспользоваться, потому что совсем не имею представление, какое растение нужно для этого использовать: я не ботаник, да и флора с тех пор, когда я, к примеру, хотя бы знал, что подорожником можно останавливать кровь, давно изменилась. И не просто видоизменилась — она стала другой.
К вечеру состояние Альмы немного нормализовалось, но о полном выздоровление говорить ещё было рано. Я накрыл собаку пледом и когда она уснула прямо у меня на руках, я тихо отошёл к окну и попытался хоть немного расслабиться и привести нервы в порядок. Но страх потерять Альму, неотступно следовавший за мной весь прошедший день, по настоящему овладел мной только сейчас, когда от меня уже ничего не требовалось и я остался представлен самому себе. Я смотрел на мёртвый город накрытый сверху тяжелыми серыми, почти чёрными тучами, что медленно, как бы нехотя плыли по небосклону в любой момент готовые разразиться сильнейшей грозой; а сам город постепенно утопал во мраке, погрузившись сначала в серые сумерки: потом тени удлинились, тьма робко выползла из углов и пошла завоёвывать себе место под «солнцем», обволакивая своими невидимыми, но тем не менее осязаемыми, щупальцами: улицы, дворики и дома, пока не добралась до меня, заполнив душу такой тоской и отчаянием перед неизвестностью, и внутри меня что-то так сильно защемили, что вскоре мои щёки обожгло слезами. Я плакал. Плакал: потому что боялся потерять Альму; плакал: потому что боялся остаться совсем один в этом опасном, лишённом радостей мире, и потому что мне было очень горько, грустно и тоскливо на душе от этого нескончаемого моего одиночества, как проклятье обрушившееся на меня за былые грехи. Но что это были за грехи, и чем я мог так сильно провиниться перед Богом — я не знал. И как на самом деле рассматривать моё положение — я тоже не знал. То ли это было моё проклятье, то ли, наоборот, спасенье.
Не находя самостоятельно ответа на мучивший меня вопрос, я просил дать его мне у высших сил. Стоя у окна, и глядя в лицо начинающейся грозе, я плакал и молился, хоть и не верю я больше в бога. Но мне больше не к кому было обратиться. Я как любой обычный человек, оставшись наедине со своими проблемами, когда никто уже ничем не может тебе помочь, а у тебя самого не осталось ни сил ни возможностей, то тебе остаётся только одно - просить помощи у Бога. И я просил. Просил со всей возможной искренностью и пылом. Но не за себя, а в первую очередь за Альму. Я не мог допустить и мысли о том, что могу её потерять навсегда. Меня душили слёзы, время от времени я слышал свои собственные всхлипы, но я ни что не обращал внимание, даже на сверкание молнии за окном — я истово молился.
И как знать, возможно Бог услышал мои молитвы. По крайней мере Альма поправилась! Правда не сразу — ведь явных чудес в жизни не бывает. Но я и не требовал невозможного. Альма поднялась на ноги только на четвёртый день после болезни. Это был самый счастливый миг моей жизни. От переполнявшей меня радости, я не знал куда себя девать. Я хохотал, я кричал, я плакал и постоянно тормошил Альму, предлагая ей присоединиться и разделить со мной сладостный миг счастья. Всё прошло, всё позади. Теперь всё у нас будет хорошо...
Перво-наперво Альма попросила есть, требовательно глядя на меня и нетерпеливо поскуливая. На этот счёт мне было, что ей предложить. Я специально на днях, пока Альма поправлялась, сходил на охоту в одиночку — не побоялся, - и добыл мясо «тушкана» - это похожий на кролика зверь с длинными задними мощными лапами, почти как настоящий тушканчик, только лысый и с безобразной мордой, смахивающей на морду летучей мыши. Две пары мощных ног достались всецело Альме. Я же перебивался все эти дни консервами, так ничего себе ни разу и не приготовив из тех запасов, что я натаскал из магазина - не хотелось. Пока болела Альма, я сам словно бы заболел. Но теперь всё позади, и я снова начинаю ощущать вкус жизни.
Из города нам удалось уйти только спустя ещё неделю. Я не мог допустить, чтобы Альма отправлялась в долгий путь будучи не полностью окрепшей. Все эти дни я её выхаживал как мог: холил и лелеял: заботился, как о собственном ребёнке, которого у меня никогда не будет. А когда Альма, наконец, полностью оправилась от болезни, я незамедлительно собрал вещи и тронулся в путь. Мне предстояла долгая дорога, и успею ли я добраться до зимовья было под большим вопросом, так как все сроки давно уже вышли. Я и так задержался на одном месте непозволительно долго — о чём я только думал, - а тут ещё случай с Альмой. Снова задержка и снова время протекает сквозь мои пальцы неудержимым ручейком, обгоняет ветром, проплывет быстроходным кораблём мимо и исчезает в полуденной дымке, а я плетусь со скоростью улитки по реке времени в безуспешной попытке нагнать этот самый корабль, понимая, что зима никого ждать не будет.
После ядерной войны, когда полмира взлетело на воздух, климат на Земле изменился кардинальным образом. В первые годы после войны, по всему земному шару буйствовали ураганы и торнадо, вперемешку с цунами и извержениями вулканов, свирепствовали грозы, а Солнца не было видно месяцами. Но к счастью досконально прогноз учёных, утверждавших: что после ядерной войны наступит новый ледниковый период, не сбылся. Не буду спорить — похолодание случилось существенное: арктические шапки обоих полюсов продвинулись вглубь умеренных климатических зон; зимы стали холоднее и длились дольше обычного — не четыре месяца, как раньше, а шесть; лето соответственно укоротилось и большей частью выдавалось дождливым, а весна с осенью вообще не вылезали из пелены дождей. Но с каждым последующим годом климат становится мягче — это я заметил, хотя зима всё ещё представляла самую страшную опасность для всего живого. Длинные, тёмные месяцы холодного безмолвия, где сама жизнь кажется противоестественной. Вот что означала зима для всех обитателей северных полушарий. И теперь понятно, почему и я стремился поскорее оказаться в своём зимнем жилище. Просто спрятаться от холодов, замуровавшись  в утеплённой квартире или сарае — это только полдела. Как я уже говорил: еда — вот что самое важное для поддержания жизни. Да, здесь в городке я наткнулся на неплохой продуктовый склад, и возможно всех этих продуктов мне бы хватило на всю зиму, но существует одна проблема, на которую я не могу вот так просто закрыть глаза: Альма все эти продукты есть не будет, разве что тушёнку, но мне её самому будет мало. Зимовье же наше расположено в довольно интересном месте. Оно находится как раз на пути сезонной миграции «бородатых быков» - это животные мало чем отличаются от зубров, единственное же их отличие в их длинной, свисающей до самой земли, густой бороде, отчего спереди все быки поголовно похожи на дремучих старцев. Зачем эта борода быкам, я теряюсь в догадка. Возможно, что и не к чему. Но с природой не поспоришь. Как она распорядилась, так и будет, и тут уж хоть тресни, а изменить ничего не получится. Да я собственно и не спорю с природой. У неё свои дела, а у меня свои интересы. И интересы эти отнюдь не утихают по отношению к быкам, даже к бородатым. А их мясо только ещё больше разжигает во мне интерес.
Но всё это находится там, рядом с зимовьем. А до него ещё идти и идти. Благо не на своих двоих. Я не сумасшедший, чтобы проделывать столь долгий путь по открытой местности полной опасности, будучи абсолютно не защищённым. Нет, я не хожу от города к городу пешком, я езжу на машине. Правда, не на совсем обычной. Для своих целей я присмотрел джип «Лэндкрузер» - приварил пару стальных листов по бортам машины, завесил лобовые стёкла крупно ячеистой сеткой, спереди установил массивный навесной бампер, а для лучшей проходимости джипа полностью сменил мосты, водрузив на новые, шины высокого давления, какие ещё использовали когда-то в тундре и в болотистых местностях.
Время на модернизацию машины у меня ушло немало. Пришлось повозиться, прежде чем банальный джип стал похожим на самый настоящий броневик. И это при том, что я абсолютно в то время не смыслил в устройстве автомобилей, сварки, и других инженерных работ. Что ж делать — пришлось научиться. А куда деваться? Раздобыл специальную литературу и изучал её до посинения, пока от переизбытка информация не начинала раскалываться голова; подсказать-то некому было. Всё пришлось своим умом и своими руками добиваться. Целую кучу ошибок наделал, испортил не один джип, но в конце всё-таки сдюжил, и собрал-таки неплохой аналог броневика. Теперь я могу без особых проблем перебираться из одного города в другой, не опасаясь наткнуться на хищного зверя или ещё на какое чудо-юдо. Права иногда такие экземпляры попадаются, что даже сидя за бронёй, у меня волосы на голове начинают шевелиться. Поэтому о полной безопасности тоже утверждать не приходиться. Но в броневике всё же надёжнее, чем на своих двоих. Одна беда. Часто при въезде в крупные города мне приходиться оставлять машину за городской чертой. После отгремевшей войны люди побросали своих железных коней где придётся, и, как назло, именно на проезжей части. Дороги сейчас просто запружены проржавевшими остовами машин — стоят себе и ещё сильней покрываются ржой. А всё из-за кислотных дождей — автомобильную краску смывают просто на раз. Не будь их, и возможно большинство машин дошли бы до моих дней в довольном приличном состоянии, и мне бы не пришлось чуть ли не полгода выискивать среди всего этого убитого хлама джип отвечающий всем моим требованиям целостности, работоспособности, и что немаловажно безопасности.
Вот и в этот раз, из-за чрезмерного разрушения городских окраин, я пробирался в город собственными силами, то бишь пешком. Машину же, от греха подальше, пришлось припрятать в крытом недостроенном здание. Там моя малютка, под непромокаемым брезентом должна чувствовать себя, если и не превосходно, так хотя бы можно не боятся за неё, что она не дай бог проржавеет пока будет меня дожидаться.
А вот кстати и она.
При виде машины, Альма сразу засуетилась — забегала весело кругами, - уже знает, что её ожидает долгая поездка.
-Ну, что Альма, поедем кататься? - поддразнил я собаку, сворачивая брезент, и убирая его в багажник. Потом открыл переднюю пассажирскую дверь, и поманил Альму: - Залезай! Вот так. Ишь какая быстрая. Что, нравится кататься? Да? Нравиться говоришь. Ну тогда устраивайся поудобней, сейчас поедем.
Перед тем, как самому сесть в машину, я в последний раз окинул взглядом город: он стоял передо мной хмурый, выцветший за многие года, и мне вдруг показалось, что он тихо плачет прощаясь со мной, с единственным живым человеком, из рода тех, кто когда-то его построил.
-Ну, прощай. Не поминай лихом. - Не знаю почему, отвесил я поклон городу, быстро сел в машину, завёл двигатель и не оглядываясь, отправился в далёкое путешествие полное опасностей.
...Дороги — отрезки пути ведущие в неизвестность. Сотни, тысячи дорог проложенных людьми, и после исчезновения своих создателей всё так же продолжают куда-то вести одинокого путника, как самые настоящие нити судьбы. Стоит лишь сделать выбор — сойти с одной дороги на другую, свернуть с центрального маршрута, - и жизнь сразу побежит  в ином русле. События приобретут иной характер. Ближайшее будущее кардинальным образом изменится, хоть и незаметно. И как знать, что может ожидать тебя в конце нового пути? Неожиданная и приятная встреча? А может даже и смерть? Это, к сожалению, никому не известно. Всё на то только воля господа. Тебе же дано только сделать выбор, но прежде чем его сделать, лучше всегда помнить, что выбирая дорогу, выбираешь и новую нить судьбы из мотка пряжи жизни.
Сколько раз я уже делал подобный, часто неосознанный, выбор, и отнюдь не все они приносили мне удачу, а иной раз и вообще ставили перед лицом смерти. Но сегодня мне не пришлось делать никакого выбора. Мой путь лежал строго на юг — туда, где потеплей, - и я не собирался сворачивать с известной мне дороги, ради какого-то там праздного любопытства. Маршрут до зимнего убежища давно был уже мной изучен, и сворачивать куда бы-то ни было — пустая трата времени. А чем-чем, а временем я дорожил. Но всё же бывают моменты, когда время немилосердно растягивается и нагоняет скуку, своей монотонностью течения. Хочется его подогнать, расшевелить, подхлестнуть, чтоб бурным потоком подхватило и увлекло за собой, поскорее пронося мимо неприятного момента, что неоднократно встречаются на жизненном пути.
Вот и сейчас время превратилось в резину, которую я отныне должен был тянуть. И это не смотря на то, что я на скоростной дороги. И дорога чистая от машин. И скорость под сто пятьдесят км, а на меня всё равно нахлынули уныние и скука от монотонности собственных действий, а так же от вида расстилающегося за лобовым стеклом машины — в основном это сплошная полоса леса. И самое обидное: недостаток этого самого времени меня очень сильно волновал, и в тоже время я понимал, что разгонись я сейчас хоть до трёхсот километров в час, это всё равно не поможет делу, и мне так и так придётся целую неделю провести за баранкой, совершая короткие передышки, чтобы прогулять Альму или самому сбегать в кустики. А за бортом уже ощутимо похолодало.
Нынешняя зима знаменита своим коварством. Никогда не знаешь, когда она нагрянет. И ничто не указывает на её появление. Днём ещё может ярко светить солнце, да ещё и припекать: жара, птички поют, трава зеленеет, деревья шумят листвой, как вдруг, ближе к ночи, набегут тучи, как попрёт с севера холодный воздух, да как пойдёт хлестать землю колючий снег, с помощницей своей — вьюгой; вот тут только и становиться ясно, что тёпленьким денёчкам пришёл конец. Ещё ни разу на моей жизни одиночки не было, чтобы после резкого похолодания, снова потеплело. Нет. Теперь если зима нагрянула нежданно, то уже не уйдёт, и дальше будет только холодней.
Я старался не думать о холодах. Чего раньше времени бить тревогу? Вроде есть ещё время, и с божьей помощью мы с Альмой заблаговременно доберёмся до убежища и снова всё у нас будет хорошо. А пока  мысли мои уносились совсем в другую сторону, а именно в прошлое, потому как и вспоминать-то мне особо нечего, как только свою прошлую жизнь. До сих пор всё стоит перед глазами, как будто это произошло только вчера. И, конечно же, как только выдаётся случай, я, в первую очередь, вспоминаю мать...
-Мама! Мама! Ты где? - Когда я приходил со школы, я всегда заставал мать на кухне. Она специально отлучалась с работы, чтобы накормить меня, а потом снова уходила, и мы не виделись с ней до самого вечера. С возрастом меня это перестало особо волновать, зато раньше я ждал её с нетерпением. Мы жили вдвоём. Отца я не знал, и ни разу его не видел. Мать о нём тоже предпочитала не говорить. Честно рассказала только, что это была её мимолётная страсть, после которой моя мать разбежалась с моим будущим отцом в разные стороны, и они никогда больше не виделись. Да матери особо и не нужен был муж, ей был нужен я — её сын, кому она и отдала всю свою любовь, на какую только была способна. Вот так мы и жили с ней всё это время вдвоём. И когда я был ещё маленьким, я очень сильно ждал маму. Мне постоянно хотелось быть рядом с ней: обнимать её, чувствовать её тепло и заботу, слышать ей ласковый и добрый голос; а когда её не было рядом, меня всегда одолевала тоска и страх. Я постоянно боялся, что с моей любимой мамой может случиться что-нибудь нехорошее. Она может попасть под машину, или на неё нападёт маньяк, или в магазине кто-нибудь вдруг начнёт стрелять по людям и обязательно убьёт мою мамочку. Я не мог выдержать подобных мыслей — они приводили меня в ужас, какой может испытывать только маленький ребёнок, оставшись один, когда даже малейший скрип в квартире заставляет чаще биться маленькое сердечко; - и всё равно каждый день я снова начинал проигрывать их в своей голове. Они, как черви лезли в мой мозг и начинали там сверлить дырки. Но шли года, и я всё меньше и меньше придавал значение отсутствию матери. Даже немного стал тяготиться её общества. А всё подростковый эгоизм. У меня появились собственные интересы, появились друзья, с кем я предпочитал проводить больше времени, нежели с матерью. И в пятнадцать лет возвращаясь домой и, встречая хлопочущую мать на кухне, я уже торопил время, чтобы мать поскорее ушла обратно на работу, тогда я смог бы пригласить друзей и бездельничать с ними до шести вечера. Потом быстренько сесть за уроки, на виду у матери, будто я усердно всё это время занимался, а в семь уже бежал гулять, и весь вечер проводил на улице, заявляясь домой, когда мама уже спала. Я перестал беречь те редкие моменты, когда мы были вместе, и, наверно, мама от этого страдала — ведь она по-прежнему любила меня больше жизни, - а я нет. Моя любовь остыла, выбыв из разряда самопожертвования и обожания. Я уже не мечтал, как бывало в детстве, что вот если с мамой что-нибудь случится и ей срочно понадобится переливание крови, или почка, сердце, или ещё что-нибудь, я сразу же всё это отдам своей мамочке, отдам даже жизнь! Ведь как ни странно, но не только родители готовы отдать жизнь за своих детей, но и очень часто дети, особенно в маленьком возрасте, точно также без оглядки готовы отдать свою за родителей.
-Мама, ты где? – кричал я с порога, заблаговременно зная уже ответ. И точно…
-Я здесь Дениска, на кухне! Иди мой руки и приходи. Обед уже стынет – раздавался с кухни голос матери.
Быстро ополоснув руки, часто даже без мыла, я шел на кухню, садился за стол. Передо мной уже стояла дымящаяся тарелка горячего супа, лежал ломоть ненавистного белого хлеба. Я, конечно же, корчил недовольную мину — есть особо, как впрочем и всегда, в этом возрасте не хотелось: всё ближе к вечеру только на хавчик пробивало, - но от еды не отказывался, не совсем я ещё был бесчувственным чурбаном.
-Ну, как дела у тебя в школе сыночек, - присаживаясь рядом на табуретку, спрашивала мать, протягивая руку, чтобы взлохматить мои волосы. Она всегда, почти неизменно из года в год так поступала: сядет напротив, погладит по голове, спросит, как у меня дела в школе, а потом тихо так сидит и смотрит, как я ем. И столько любви было в её взгляде, что мне даже было неудобно, и в тоже время внутри меня растекалась горячая волна ответный любви. Но будучи подростком, и чувствуя себя уже взрослым мужчиной, я уже не мог позволить себе этих щенячьих ласк.
-А! Нормально… - беспечно отмахивался я от слов матери, предпочитая умалчивать мальчишеские секреты. К чему ими делиться с женщиной, если она всё равно ничего не поймёт? И только сейчас, с возрастом, я стал понимать, какую рану наносил маме, своим нежеланием с ней хоть чуть-чуть поговорить: раскрыться перед ней, стать чуточку ближе, как раньше, чтобы мама смогла вместе со мной порадоваться за меня или наоборот посочувствовать, дать совет. Но я не давал ей такой возможности, отгородившись глухой стеной холодного раздражения. В то время, я хотел только одного: чтобы все меня оставили в покое, и дали мне жить, как я этого хочу, а не под чью-то указку. И интерес матери к моим успехам в школе, воспринимался мной, как очередная нудная нотация и скрытый упрёк.
-Совсем ты у меня худой стал. Вытянулся, как жердь, а мяса не успел ещё наесть. – Следом начинала причитать мать, и опять тянула руку провести по моим волосам. – Тебе надо больше кушать сыночек, а то так и останешься худым. Какой же из тебя мужчина тогда получиться.
-Ну, мам, - кривил в ответ я рожу, и мотал раздражённо головой, не терпя телячьих ласк. – Хватит меня гладить. Я уже не маленький. И ты лучше на себя посмотри. Вон тоже вся похудела. Почему сейчас со мной не обедаешь?
-Да я уже обедала Денис. Ты не беспокойся, - ласково отвечала мама и отводила глаза. В такие моменты я знал, что она лжёт. Как же, пообедала она. Чай с сухарями попила и весь её обед. Глядя в её осунувшееся лицо, особенно в последний год перед войной, мне часто хотелось закричать на неё: «Почему ты ничего не ешь?! Зачем ты всё отдаешь мне?! Не нужна мне твоя грёбанная еда, я и без неё как-нибудь проживу! Лишь бы только ты была сыта. Не нужно ради меня идти на такие жертвы…». Но я так и не посмел ей этого прокричать. Потому что знал, что своим криком я ничего не изменю, и мать всё равно будет откладывать мне лучший кусок, и так будет всегда, до тех пор, пока она жива.
За два года до войны, экономика нашей страны была на гране коллапса, как, в общем, и всегда: перемеживаясь то взлётами, то падениями. Но перед войной стало особенно туго. И чтобы меня прокормить, мать работала на двух работах, по двенадцать часов в сутки. Она уходила из дому в пять утра, забегала вовремя обеда, и снова уходила на работу, возвращаясь домой где-то в районе семи-восьми вечера. Видя, как она устаёт каждый день, и как понемногу увядает её красота, а в глазах появляется какая-то смиренная апатия, как у коров, я несколько раз заикался о том, что и я могу пойти работать – всё ей полегче будет. Но мать даже и слышать ничего не хотела. На её лице проявлялось такое мучение и страх, что я разрушу свою жизнь ради неё, бросив учёбу и, пойду работать на завод; и я не смел настаивать. Мне было жалко маму, безумно жалко, но если я не подчинюсь и брошу учёбу, то я бы тем самым предал все надежды матери, за которые она так отчаянно цеплялась, что придавало ей сил в каждодневной борьбе за выживание. А не стало бы их и как знать, может после этого её любовь трансформировалась бы в ненависть ко мне, за то, что я предал её, когда она столько сил отдала мне, возложив на алтарь любви свою личную жизнь.
-Снова ты хлеб не ешь. – Мать быстро меняла тему, спеша ускользнуть от обвинений с моей стороны, и переводила разговор, на первое, что попадалось ей на глаза. Но в её голосе ни разу не прозвучало обвинение или раздражение, что я такой не путёвый сын и не ем хлеб, не ценю то самопожертвование, на которое она шла, чтобы у меня каждый день был свежий кусок хлеба и не только. – Ладно, не хочешь, не ешь, - улыбалась она, убирая хлеб со стола, пока я его не испортил. Она знала о моей нелюбви к хлебу, но всякий раз, снова и снова клала его рядом с тарелкой супа, а всё потому, что её отношение к хлебу было совсем другим, нежели у меня. Мать относилась к нему с трепетом. – Тогда я его лучше засушу и сделаю из него сухарь. А потом мы его измельчим и, я нажарю тебе на нём котлет. Ты же любишь котлеты: свежие из настоящего мяса?
Я любил котлеты из настоящего мясо, но я не любил, что эти котлеты делали огромную прореху в нашем и так небогатом семейном бюджете. Но я не стал говорить об этом матери, не хотел её расстраивать упоминанием о деньгах, потому что котлеты из настоящего мяса – это был не просто очередной продукт, хоть и довольно вкусный, это был самый настоящий праздник, когда мать раз в месяц приносила в дом свежее мясо. На следующий день мы бросали с ней все дела: я забывал о друзьях, школьных проблемах, уроках, а она о проблемах на работе, нашу жизнь на гране нищеты, - и начинали лепить котлеты или пельмени. Я крутил мясо в мясорубке, мама заготавливала тесто – если намечались пельмени, или тёрла на терки сухари для панировки котлет. Потом мы вместе, смеясь, и подразнивая друг друга, жарили или варили подготовленное сырьё. Мать ещё вдобавок готовила нехитрый гарнир из картошки, макарон, или делала вкусный соус. И вот пожаренные котлеты, или сваренные пельмени в торжественной обстановке ставятся с помпой на стол, - по случаю накрытый чистой белой скатертью, которую мы обязательно к концу чревоугодия заляпаем. Мама первой садиться за стол. Я как настоящий джентльмен пододвигаю её стул и начинаю ухаживать за ней: наложу на тарелку гарнир, сверху фирменное мясное блюдо, и всё полью соусом. А в завершение наполняю мамин бокал вишнёвой настойкой – выпить по четь чуть мы позволяли себе только в такие дни. Когда же мои услуги больше не требовались, я сам быстренько садился за стол, наваливал в тарелку всего понемногу, создавая непонятную и мало аппетитную кучу, и начинал эту кучу уплетать за обе щеки. Только в такие дни я понимал истинную ценность еды – я обожал есть.
-Да, мама, я люблю котлеты, - смиренно отвечал я, чувствуя, как у меня сосёт под ложечкой. Праздник чревоугодия я любил и ждал с нетерпеньем, но ненавидел потом смотреть, как мать отчаянно пытаеться залатать дыру семейного бюджета. Я ненавидел нашу нищету, и всегда клялся себе, что разбогатею и накормлю свою мамочку самыми вкусными вещами, какие только есть на свете, а ещё одену её в самые модные шмотки, и самое главное: она никогда, никогда не будет больше работать.
Мама тихонько вздыхала, как будто воочию видела мои мысли и уже купалась в роскоши, но время ещё не пришло, я был ещё очень мал, чтобы быть способным подарить ей эту красивую жизнь. Пока же она дарила мне мгновения счастья, вытряхивая их из вороха пыльной нищеты.
-И ты их получишь. Обязательно получишь, - уверяла меня мама, имея ввиду котлеты из свежего мяса. Потом молча брала опустевшую тарелку, накладывала второе, и снова ставила тарелку подле меня, и снова сокрушала по поводу моего вида. – Какой же ты у меня всё-таки худой, сынок…
-Как глиста! - перебивал я мать, корчил рожу и, начинал извиваться как червяк.
И только мы рассмеялись, весело так и тепло, как в следующий миг мир завертелся перед моими глазами, смазывая очертания предметов и моей любимой мамы…
…Уже сутки за рулём, без сна и отдыха. Я гнал, как безумный. Всё боялся опоздать и вовремя не вернуться в своё зимнее убежище. И результат не заставил себя долго ждать. Я заснул всего лишь на несколько секунд, но и это хватило, чтобы потерять управление и сорваться в кювет. Машина несколько раз перевернулась, уткнулась передним бампером в землю, ещё раз кувыркнулась вверх тормашками, и, наконец, грохнулась на крышу, уставив в небо все четыре колеса.
Ощущение было такое, будто я только что побывал в миксере. Всё настолько быстро произошло, что я даже не успел испугаться. Просто всё вдруг быстро завертелось – секунда, - и я уже вишу вниз головой, не понимая, что собственно только что произошло.
Прислушиваюсь к тревожным сигналам нервной системы, с немым вопросом в глазах: жив ли я ещё? Боль во всём теле утверждает, что жив – мёртвые ничего не чувствуют. Уже радует, но не долго. С появлением боли, проходит и шок, и вот тут только я, наконец, осознаю, что же на самом деле произошло. Я осторожно ощупываю себя, потом шевелю руками-ногами, - слава богу, вроде всё цело. Закончив с собой, я вспоминаю об Альме. Как она там? Ведь она не была пристёгнута, в отличие от меня. Пошарив взглядом по салону, обнаруживаю, что Альма лежит почти рядом с моей головой. Она не двигается и не издаёт никаких звуков – она без сознания. Я понимаю, что нужно срочно что-то предпринять, но ушибленное тело требует покоя. Грудная клетка – один большой синяк, перед глазами всё так и плывёт, и ещё почему-то пересохло во рту – страшно хочется пить. Всё бы сейчас отдал за один глоток воды, но до бутылки с водой ещё нужно добраться, а ещё нужно срочно осмотреть Альму. Но с чего начать?
В первую очередь: надо отстегнуть ремень безопасности.
Чтобы не сломать шею при падении  - висел-то я вниз головой, - упираюсь одной рукой в крышу, другой нащупываю защёлку, жму на кнопку и осторожно, насколько это вообще возможно в моём положении, сползаю с кресла на крышу. Острая боль пронзает правую ногу, и чтобы не закричать, я  с силой сжимаю челюсти, медленно сцеживая воздух сквозь зубы. Этого еще не хватала — не дай бог сломана нога, тогда мне конец. Со сломанной ногой далеко не уйдёшь, тем более в местности, где полно хищников, а до ближайшего населённого пункта, если я не ошибаюсь, сорок километров. А если даже и ошибаюсь, то совсем чуть-чуть, и лишние пару километров: ближе, дальше, существенного облегчения моему бедственному положению не принесут. А то, что мое положение может оказаться бедственным, в этом я ничуть не сомневался. Мне ещё ни разу не приходилось сталкиваться с ночными хищниками, но судя по тому, что мне неоднократно приходилось слышать в ночной темноте за стенами укреплённого убежища — ночные хищники — это должно быть что-то жуткое и очень опасное.
Когда боль немного утихла, я, стараясь сильно не нажимать, ощупал больную ногу. Невольный вздох облегчения сорвавшись с губ указывает раньше мысленного подтверждения, что нога цела. При прикосновении я больше не чувствую острой боли, и могу спокойно шевелить пальцами, значит это не перелом. Возможно, это я при спуске неосторожно потянул мышцу. Отсюда и боль. Теперь будет синяк, но это мелочи, главное я могу ходить.
Покончив с осмотром себя любимого, а это не заняло много времени, как могло бы показаться, я переключил всё своё внимание на второго пострадавшего в аварии.
-Альма, - тихо позвал я, пододвигаясь поближе к собаке. - Альма, ты слышишь меня? Альма, девочка моя, очнись.
Альма откликнулась на мой голос и открыла глаза. Но что у неё был за взгляд? У меня душа в пятки убежала. Во взгляде нацеленном прямо на меня читалась самая настоящая неистовая ярость. Альма уже была готова наброситься на меня и разорвёт в клочья.
-Альма, да что с тобой?! Это же я! – в страхе сорвался я на крик. У меня оставалось меньше секунды, я уже заметил, как напряглись мышцы у собаки, она уже была готова взвиться с места, и лишь мой своевременное восклицание спасло мне жизнь. Альма узнала меня. Её взгляд потеплел, и наполнился виной. Зад у неё смешно задёргался вместе с куцым хвостом, а из пасти полился жалобный скулёж – Альма просила прощения за свой поступок. Да я и не винил её ни в чём. Правда горло потёр, с содроганием представляя, что ещё секунда и на месте горла у меня бы появилась огромная зияющая рана.
-Ну-ну, успокойся моя девочка, - прошептал я слова утешения, наглаживая собаку. – Всё хорошо. Всё в порядке. Это ты меня прости дурака, что не уследил. Ты же у меня умница. Ты ни в чём не виновата. Дай-ка лучше я тебя осмотрю. Ты себе ничего не сломала? Ничего? Ну и слава богу. Тогда ползи за мной. Давай выбираться отсюда.
При попытке открыть дверь, выяснилось, что её переклинило при ударе. Через окно же лезть бесполезно, потому что окна-то так такового и не было. Так маленькое обзорное окошко. Всё остальное железная броня. Потыркавшись, как маленький зверёк в железной банке, я кое-как смог сменить своё крайне неудобное положение, и пару раз врезал в дверь ногой. Потом ещё, и ещё. Но дверь и не думала поддаваться. Я уже было отчаялся и надумывал искать другой выход, хотя понимал, что если и остальные двери заклинило, то выбраться из машины будет довольно проблематично. Я собственными руками собирал свой броневичок и знал в нём каждую деталь, и вот сейчас моё детище, созданное для защиты, могло стать моей могилой. От одной этой мысли меня бросило в жар. Я почувствовал приступ клаустрофобии. В отчаянии, не осознавая, что делаю, я стал с силой колошматить ногами в дверь. И тут уж была на всё воля господа: или дверь поддастся, или я сломаю себе ноги. И о чудо! Мне не пришлось ничего себе ломать. Дверь со скрежетом, я бы сказал: нехотя, но поддалась на мои веские уговоры. Почувствовав, что дверь дала слабину, я ещё пуще заколошматил по ней и пробил-таки себе путь на свободу.