Без исключений
Я сижу на балконе и курю. Обычное дело. Все как всегда, тот же балкон, то же кресло, я положила ноги на маленькую табуреточку, мне удобно сидеть, но неудобно жить. Мне стало неудобно жить примерно часа три назад. Очень неудобно. Мне настолько неудобно, что хочется выпрыгнуть из собственного тела или, по крайней мере, с собственного балкона. Но я сижу и курю, потому что не знаю точно, правильно ли это – выпрыгнуть с балкона. В моей голове нет точного ответа, а есть какая-то куча обрывочных мыслей, которые носятся туда-сюда, сталкиваются, отскакивают и ужасно гудят. Мысли начали гудеть и сталкиваться примерно те же три часа назад.
Моя жизнь вдруг поделилась на жизнь до того события, что случилось три часа назад, и после него. То есть большая часть жизни как бы оказалась отрезана от меня тем, что случилось три часа назад.
Три часа назад моя ближайшая подруга рассказала мне довольно пошлую историю про одного красавца, который состоит в длительной и интимной связи с другой моей ближайшей подругой. То есть понятно, что у меня в наличии было две ближайших подруги. Сейчас не осталось ни одной. Подруга номер один, та, что рассказала историю, была мне как сестра, мы были вместе лет пятнадцать, и кажется, у меня не было и нет ближе человека. Мы растили детей, сплетничали, шушукались и вообще делали все то, что обычно делают ближайшие подруги. Она была добра и умна, наши души были как зеркальное отражение друг друга. Я любила ее.
Моя вторая ближайшая подруга, про которую я услышала сегодня пошлую историю, появилась в моей жизни недавно, год или два назад, и как-то она меня взяла в руки, вошла в мою жизнь, очаровала, заморочила, оглушила. Она была красива, умна, обаятельна, у нее было фантастическое чувство юмора, она была заводилой, быстрой и шустрой. Она успевала учиться, растить маленького сына, готовить обеды своему мужу, наряжаться, красить глаза, пить вино на вечеринках, рассказывать ужасно смешные истории, кокетничать со всеми подряд, искриться и сверкать. Я влюбилась в нее как в недостижимый идеал, я сама хотела быть такой, я сама мечтала вот так же привлекать внимание и ходить уверенной походкой.
Моя первая подруга сразу невзлюбила вторую, она поджимала губы, когда я рассказывала про вторую, а если им приходилось сталкиваться у меня за чаем или сигаретой, то веяло таким холодом от них обеих, что я бросила свои попытки подружить их. У нас вошло в привычку звонить и спрашивать: ты одна? Это значило, что если одна из них собиралась забежать ко мне на огонек, то должна была проверить, не занято ли место другой из них.
Первая говорила про вторую, что она опасная, что она притворяется, что когда-нибудь я увижу ее истинное лицо. Я не слушала ничего, я была слишком очарована. Все праздники и все дни рождения мы были вместе, мы дружили домами, наши дети играли одними и теми же игрушками. Я не могла прожить без нее одного дня.
Мой муж заметно оживлялся, когда она забегала к нам попить чаю или просто поболтать. Он сразу втягивал живот, глаза его становились влажными, голос начинал вибрировать, он делал для нас чай, сам присаживался с чашкой кофе, и они начинали свои разговоры. Эти беседы были похожи на танец, на странный танец без музыки и без движения, и тем не менее это был танец. Они смотрели друг другу в глаза и говорили часами. Я была счастлива, что она ему нравится, а он нравится ей. Мне казалось, что это имеет отношение ко мне, ведь это была моя подруга и мой муж. Я обладала ими и была рада, что мои части вызывают восхищение другого человека. Я совершенно не напрягалась, когда он спрашивал, не собиралась ли она зайти, а она пересказывала мне его слова, которых я не слышала. Я чувствовала полную гармонию. Я доверяла и ему, и ей, как самой себе.
Примерно с полгода назад мой муж вдруг заговорил о разводе. Что неплохо бы пожить отдельно, а то чувства притупляются, наступает привычка, которая убивает все. Я слушала его и улыбалась, я совершенно не понимала, о чем он говорит. Как раз в этот период я была исключительно счастлива с ним и с ней, мне было так хорошо, что его слова о возможном разводе меня просто не достигали. Я смеялась и обнимала его, и мы шли ужинать. Я видела, что он грустит и думает о чем-то постоянно, но относила это на усталость и большую загрузку на работе. Я пропустила момент, когда еще можно было все поправить, потому что была абсолютно беззаботна.
Но все становилось хуже. Моя вторая подруга вдруг оказалась ужасно занята, на нее навалились какие-то дела с ремонтом и переездом, ее сын приболел, и ей было просто невозможно вырваться из дома. К себе она меня тоже не звала, объясняла по телефону, что дома у нее как Мамай прошел, и все валяется где попало и как попало, и неизвестно, когда это закончится: ну ты же знаешь эти ремонты. Я говорила ей, что скучаю, утешала, что ремонт – дело такое, надо собраться с силами, и жаловалась на своего мужа, который слишком много работает и совершенно не имеет сил даже выехать в магазин вместе со мной, и на черта мне его деньги, если я его почти не вижу. Она вяло утешала меня, что все мужики такие, и говорила, что ей надо бежать, а то сын зашел в ванную и собрался наливать воду на пол…
Мое беспокойство все увеличивалось и дошло наконец до того уровня, когда я перестала спать по ночам. Я все искала причину своего беспокойства и не видела ничего. Из мелких кусков никак не складывалась единая картина, все части были перед моими глазами, а я все равно была слепа и не могла никак охватить все это одним взглядом.
Наконец, сегодня моя первая подруга почти два часа промывала мне мозги. Она рассказала все, что знала о моей второй подруге, которую видела там и сям в машине одного красавца в неурочное время. Красавцем оказался мой муж, а пошлая история повествовала о банальной супружеской измене моего мужа с подругой собственной жены.
Во все время рассказа я чувствовала, как во мне нарастает неудобство. Сначала мне стало неудобно сидеть, потом слушать, потом дышать, а потом мне стало неудобно жить. За какие-то два часа я теряла мужа, вторую подругу, но сейчас я понимаю, что и первую тоже, потому что никогда не смогу ей простить того, что она мне рассказала. Хотя она ни в чем не виновата, но рассказала-то мне обо всем именно она.
ЕЕ голос я теперь ненавижу, ее лицо стало для меня символом страдания.
Я курю, сидя на балконе.
На моей руке серебряный браслет моей бабушки со стороны отца. Бабушка была немножко колдуньей, умела остановить кровь, заговорить боль, лечила радикулиты, сводила бородавки, умела снять бессонницу и упокоить нервы, одним словом, была экстрасенсом, как теперь говорят. Однажды она отдала мне этот браслет и сказала, что я тоже немножко ведьма, и гораздо сильнее, чем она сама, бабушка. Что мне не надо ничего уметь и знать, достаточно только хорошенько захотеть и представить, чего же я хочу. Что я могу помогать людям и что я могу лечить болезни, находить пропажи, успокаивать детей, но никогда и ничего не должна делать для себя. Никогда и ничего.
Бабушка сказала, что в нашем роду все женщины были немного колдуньи, но как только пытались сделать что-то для себя, заболевали и умирали, без исключений.
Я думаю о том, что я и так уже умерла, и что если я сейчас пожелаю смерти второй моей подруге и моему мужу, то мне самой больше ничего и не надо. Я подумала: как было бы хорошо решить все вопросы разом, без напряжения, тихо… Вот они лежат оба на мокрой дороге, рядом огни, люди, а их больше нет. И я не плачу.
Я курю и раздумываю – пожелать или нет, и как именно пожелать, а перед глазами все крутится эта картинка с мокрым асфальтом.
Раздается телефонный звонок, официальный голос сообщает мне, что час назад на повороте к мосту автомобиль моего мужа разбился, сам он погиб, и не знаю ли я, кто была его пассажирка? Далее они описывают ее. Я сообщаю имя и фамилию пассажирки, ее домашний телефон, спрашиваю, жива ли она. Нет, они погибли от удара почти мгновенно. И умерли в один день, как говорится в сказках.
Я отключаю телефон, сажусь обратно в кресло и начинаю ждать, когда же ко мне вернется то мое пожелание, которое я и не заметила как пожелала… А бабушка говорила, что исключений не бывало. И что я очень сильная.