Пролог.
Дорогу прокладывали возле деревни Кузовлево. Рытвины, старое русло реки засыпали гравием и песком с соседнего карьера.
- Гля, Вань! - закричал Шурик.
Он помогал разравнивать землю, суетился то с лопатой, то с граблями. Ваня был дородный мужчина под шестьдесят, спокойный, меланхоличный. Удивить мало, чем можно было, не первую дорогу прокладывал.
Шурик - сезонный рабочий, подай - принеси. Жизнь его еще не кидала в переплет. Во всем видел интересное, любопытное.
- Ну, Вань! Чо делать будем? Мож сами разберемся без шумихи, а то понаедут ученые - моченые. Да еще строительство наше застопорят. А наше начальство не любит всякие там задержки. Нам и достанется!
Ваня молча согласился. Они стояли перед небольшой ямой. Шурик копнул, чтобы разровнять, а земля раз и обвалилась, открывая давно забытую могилу. В наступающих сумерках кое-где белели кости.
- Вдруг тут захоронили важного вельможу. Прикинь, мож разживемся чем. Хоть бы кольцо с алмазом, - размечтался Шурик.
- Держи карман шире! - хмыкнул Ваня, но не отошел, стал светить фонариком. - Там нет ничего, кроме костей.
- Погодь, - спрыгнул в могилу Шурик, - вдруг это кости пещерного человека.
- Быстрей смотри и пора заканчивать. Скоро асфальт подвезут.
- Успеем. Все равно переноску не привезли. В темноте, что ли ровнять будем?
- А хоть и в темноте. Прикажут, и будем делать.
Шурик судорожно шарил по земле, пытаясь нащупать что-нибудь ценное: брошь, колечко. Но попадались только кости, камни...
- Тв..., - выругался Шурик.
- Чего? - посветил на него Ваня.
- Руку содрал, но ничего не нашел, кроме этих дебильных костей.
- Ну, вылезай тогда.
- Посмотри!
- Чего?
- В рот черепу камень забили.
- Хватит фигней маяться, - спокойно сказал Ваня и закурил.
- Что тут у вас происходит? - рабочие вздрогнули, услышав знакомые нотки бригадира.
- Могила бесхозная, - кивнул Ваня.
- Впервой что ли? Так, нечего тут задерживаться? Собрали быстро, завтра перезахороним на кладбище. Быстрей.
Шурик, улыбаясь, поглядел на них:
- Я крест нашел. Руки покойника цепочкой от креста были связаны....
ИЗ МИЛИЦЕЙСКОГО ПРОТОКОЛА:..........НАЙДЕНО ТРИ ТЕЛА УБИТЫХ ДОРОЖНИКОВ - УКЛАДЧИКОВ..........
1.
Клавдия Ильинична поздновато вернулась домой. Задержалась на работе, в сельсовете. Считала трудодни, отчет перепроверяла, пока все сошлось.
Устало сняла косынку, уселась возле печки. Квашня-квашней.
- Господи, мне только сорок, а я состарилась хуже бабки Мартынихи.
Она вспомнила сухонькую бабку, которая хныкала и жаловалась на свою судьбу, детей, внуков, но всегда сама выходила порядочной и хорошей. Целыми днями сидела на лавке, лузгала семечки и оглядывала проходящих мимо баб, мужиков и ребятню, рассказывая досужим кумушкам все сплетни.
- Вот и мне сесть и ничего не делать, - пригорюнилась Клавдия.
Ее муж умер давно. Поехал на заработки и сгинул. Спустя время пришло извещение, что, мол-де, ваш муж похоронен, есть могилка.
Клавдия или как ее все звали Клава, порыдала-поплакала, побилась головой. Родные мужа пару раз свозили на могилку, да и на том и успокоились. Ей бы замуж выйти, даже из другой деревни свататься приезжали. Но ее деспот свекор был против. Он прогнал всех сватов, долго орал на всю деревню, чтоб честь упокойника блюла.
Клава много тогда проплакала. Чуть от горя не сгорела, в землю не легла, но вовремя одумалась. " Ну, ляжешь, а кому хуже-то сделаешь? " Никому только себе и стала коротать свой бабий век, стариться, с завистью поглядывая на брюхатых девок и женатых мужиков.
Свекор давно убрался на небеса, пугать и гонять было некому, но Клава на все это махнула рукой:
- Молода, не жилось, а что сейчас и подавно.
Говаривала в сердцах при других, но в глубине души она мечтала о муже, чтоб был дом полная чаша, ребенок, оно конечно. Хозяйка - то отменная была. Но вот в тяжелые дни, в страду уставала и на поле отрабатывать, и в сельсовете сидеть цифры до боли в глазах выглядывать, и готовить себе было невмочь. Кусочек хлеба запьет покупным молоком, да и все.
В этот вечер все было как обычно. Сжевала черствую горбушку хлеба, запила холодным молоком. Помолилась. Приготовила одежду на завтра-свежую блузку. Переоделась в ночнушку и залезла в перины, дрожа от холода, потому что мерзлячка была и в жару могла замерзнуть, как зимой.
Хоть было еще светло, летом темнеет поздно, Клава решила поспать, а то кто знает этих механизаторов. Случись поломка, ей перерасчеты, деньги отсылай: есть время - отдыхай, не найдешь, хоть подыхай. Клавдия заснула.
Проснулась она от стука в окно. Кое-как выбралась из перин, накинула плат и отодвинула занавеску:
- Кто?
В ночи сначала не поняла, кто такой, но потом в неверном отсвете луны разглядела мужчину. Он опирался о дом, как будто терял сознание.
- Чего надо? - крикнула она и вдруг увидела глаза незнакомца.
Страстное желание помочь мужчине охватило ее. Не включая свет, отперла замки, потом ворота и впустила незнакомца. Он, хромая, вошел и сел у порога на лавке. Клава закрыла все двери, зажгла ночник. Она прятала под пушистый платок оголенные плечи и грудь.
- Ты одна? - хрипло спросил незнакомец, морщась и потирая ногу.
- Да, - кивнула она, почему-то располагая, доверяя этому человеку.
- А муж, дети?
- Я - вдова. Детей с мужем не прижили. Чем помочь?
- Ты не боишься крови? - вдруг заулыбался незнакомец.
- Тю! Нет. Подрался чай с кем?
- Через забор неловко перелез, - признался тот.
- Дите, что ли по заборам лазить?
- Выходит, что дите.
Они засмеялись. Клава разожгла огонь, согрела воды. Достала чистых полотенец, бинтов. Подошла, тот сидел на скамье, нахохлившись.
- Милчек, ты чего же штаны не снял? - искренне подивилась хозяйка.
Незнакомец усмехнулся, но покраснел.
" Покраснел ", - подумала она, - " Значит, совесть есть".
Он неловко стал стаскивать, чуть не упал. Клава кинулась, удержала. Он обнял ее.
- Тебя как зовут? - шепнул он, удерживая ее в своих объятиях.
- Клавдия, - смутилась, зарделась она.
Опустила голову, уткнулась ему в грудь. Пахнуло свежескошенной травой, дерном.
" Наверно, лесничий или из пришлых наймитов, что на стройке работают".
- Тебя-то как кличут? - засмущалась сильнее женщина.
Он отпустил ее:
- Матвей.
Клава с сожалением отошла. Кто бы знал, как она соскучилась по мужским рукам, запаху пота. Матвей снял штаны. Рваная рана зияла по всей ноге.
- Тебе к врачу надо! - испугалась Клава.
- Не. Промоешь, само пройдет, - успокоил ее он, - сможешь?
Клава стыдливо кивнула. Он сел на лавку, расставив ноги. Она встала на колени перед ним, взяла губку, тазик с водой и начала смывать кровь. До коленки дело быстро продвинулось, Матвей и не поморщился. А выше. Выше Клавдия осторожничала, да и Матвей как-то странно шипел.
Клавдия была словно в тумане. В голове пусто. Неясное томление в груди.
- О чем задумалась? - шепнул ей на ухо, обжигая страстным шепотом.
- Не о чем. Неудобно, - призналась, было, она.
Потом, вроде как, очнувшись, бойко произнесла, - сиди, не дергайся, неровен час, грохнешься с лавки или тебя задену.
- Ой, ли? - рассмеялся Матвей.
Стало спокойнее, состояние неведомости ушло. Клава вздохнула и, промыв, наложила мазь, забинтовала. Все выходило быстро, ловко. Матвей залюбовался ею.
- Спасибо тебе, хозяюшка.
- Пошел, что ли? - удивилась она.
- А что? - Матвей встал, потянулся так, что кости затрещали.
- В разорванных штанах? Дай заштопаю, - потянула к себе его брюки.
Матвей приосанился:
- Давай, коль не шутишь.
- Ой, а покушать? Картошки будешь?
- Нет, - он снова уселся на лавку.
Устало массировал виски. Клава суетилась с брюками, стараясь зашить получше. Почему она старалась, объяснить не могла. Может - это первый мужчина, который зашел к ней, не боясь, не приставая с похабщиной...обычный, порядочный. Сумела зашить, с гордостью протянула.
- Они в крови, может простирнуть?
- Нет, я сам.
Симпатия росла и множилась. Клава и Матвей ждали именно этих вопросов, именно этих ответов.
Внезапно постучали в окно. Клава напряглась, оглянулась с испугом на Матвея, будто занимались чем-то постыдным. Но тот без слов понял ее, спрятался за занавеску голландки. Она снова накинула платок и открыла:
- Что?
- Клавдюха, у тебя все нормально? - бас мужика звучал встревожено.
- Да, нормально, Андрей Силыч.
- Я мотрю свет горит.
- Штопаю, днем некогда. Страда, - оправдалась она.
- А! Ну ладно-ть.
- Ты чего не спишь?
- Кажись, волк задрал две овцы, но съесть не успел, убежал.
- Ой - ой, - посочувствовала она.
- Все, пошел я.
Стихло. По деревне давно обещались провести свет, но кроме обещаний дело дальше не пошло. Черная ночь, луна зашла за тучу. Несколько собак подвывало от страха. Клавдия поежилась и испуганно оглянулась. Матвей стоял рядом. Как подошел, что она не услышала?
- Ты боишься? - шепнул он.
- Конечно, ведь одна живу.
- А ты не бойся, - успокоил он.
Клава отстранилась от него:
- Ты из тех, кто дорогу строит?
- Дорогу? - переспросил он, будто что-то припоминая. - Пожалуй, можно сказать так.
- Хорошо, - скорее успокоила себя, чем поняла по интонации ответ ночного гостя.
- Пора мне. Спасибо за гостеприимство. Не волнуйся, тебя никто не обидит, - пообещал Матвей и вышел во двор.
Клава кинулась вслед помогать открывать замки. Оказалось, что в ночи Матвей лучше хозяйки ориентируется.
Незаметно прошла ночь. Алел восток. Соседский петух возвестил о наступлении нового дня. Клавдия не успела сказать несколько добрых слов на прощание, как Матвей скрылся.
У нее на душе было радостное томление: во-первых, это был мужчина, который вроде как заигрывал с ней по-доброму, во-вторых, она сумела помочь ему. Щемило сердце, мало ли, что будет дальше...дальше...дальше сладкая надежда встречи.
2.
- Да, что это я?! - Клавдия проспала и чуть не бегом носилась по избе, цепляя юбкой за вещи, роняя ведра и хватая авоську.
Она еще слышала, как сгоняют стадо, а дальше провал, как умерла и не слышала истошный звук будильника. Часы мерно тикали, укоризненно показывая десятый час. На улице никого не было: кто в поле, кто в огороде, кто на покосе. Старухи и те, кто мотыжкой тюкал, кто узловатой, мозолистой рукой дергал сорняки. Деды отбивали косы, крякая и покуривая махру. Ребятишки и те на прополке свеклы.
Клавдия влетела на гору, где стоял сельсовет. Распаренная, малиновая вбежала и плюхнулась за свой стол. Огляделась. Странно. На то, что она опоздала, никто не обратил никакого внимания.
- Ой, чего делается! - охала бригадирша Степанида, дергаясь телом, будто щекотали со всех сторон.
- Эт чаво, вот помнится до революции, - пытался объяснить сторож Пантелеймон, но его перебивали, не слушали.
- Что случилось? - спросила Клава, отдышавшись.
Все разом к ней повернулись и загалдели.
- У соседа твоего овец задрали!
- На Бобылях - корову!
- Говорят, десять человек нашли потрошенных!
- Врешь! - экономист Лида, замахала руками.
- Не вру! - парировал ветеринар Кузьмич.
- Троих убили, - крикнул Замятин - комбайнер.
На шум вышел председатель. Вытер лысину. Страдая одышкой, астматически выдохнул:
- Вам делать нечего?! Клавдия, трудодни убавь всей гвардии, если делом не займутся.
Угроза подействовала, все разбежались с глаз долой начальства. Не боялись председателя Натолия Ивановича. Уважали: сам крепкий телом и хозяйство колхозное держит крепко. Гулять дает, так что мужики долго поминают добрым словом Натолия, но и спрашивает со всей серьезностью вопроса, спуску никому не дает. Даже зятя выгнал на вольные хлеба, как узнал, что тот прогулял и не закупил механизаторам запчасти.
- Сумел пропить, сумей и пробить! - заявил председатель. - Пусть не ноет, а то и под суд отдам.
Клаве нравился этот Натолий. Правильный мужик, ухажористый, бывалоча, ни один праздник не забудет и баб поздравит в правлении, но одно... женат.
Натолию тоже нравилась она: работящая, отзывчивая, нужно по району помотаться в его пыльном уазике, всегда согласна, распорядительна. Одним словом - не забижал.
В этот день на Клавдию сошло вдохновение. Как-то легко считались трудодни, без скандалов улажены недоразумения с колхозницами и доярами, обговорены сроки сдачи документов в районном исполкоме.
- Дай да Бог! - счастливо шептала она, и сердце сладко замирало в предвкушении чего-то особенно желаемого, исполнимого, настоящего.
Обедать, не пошла домой, кое-как перекусив в столовке, и опять мечтательно - восторженное настроение вернулось к ней.
- Что со мной? - спрашивала себя, подсчитывая столбцы цифр и щелкая костяшками счет.
- Клав, ты чего молчишь полдня? Может, чего случилось? - спросила уборщица Надя, дородная старуха, переваливаясь, как катыш из стороны в сторону.
- Ничего, - удивилась она, - работы много, надо месяц закрывать.
- А! Говорят, по ночам свет жжешь. Ждешь, что ль кого? Аль, приваживаешь?
- Хватит болтать-то! - укоризненно покачала головой Клава. - Своего не сберегла, а чужого счастья мне не надо!
Надя поохала для приличия и ушла, унося с собой запахи моющих средств. А Клаву захлестнула обида, все утреннее настроение как ветром сдуло. Нахмуренная досидела до семи, а затем пошла домой, даже в магазин за хлебом не зашла. Дошла, только за дверь, расплакалась.
Через час опомнилась, кинулась ужин готовить.
- Что это я? Про себя не помню.
Клава не вела хозяйство, некогда смотреть, а вот в огороде копалась, когда время было. Разумеется, там хозяйничали сорняки, но по мере возможности Клава полола и сегодня хоть чуть, но поработала.
Было совсем поздно, когда, помолившись, шла к кровати, как предчувствие необычного вновь накатило на нее, захлестнуло, вымывая горький вдовий осадок. Но Клава уже не открывала, не распахнула сердце для этих обновлений.
- Моя участь решенная, - шептала, засыпая, - что мне для счастья надо? Ничего...
- Любви.
Клава даже проснулась от этого слова.
- Любви! - стучало в голове.
Она перекрестилась, глядя на Божницу. Пламя лампадки замигало, будто его пытались задуть, как от сильного сквозняка.
- Я не закрыла печной трубы? - подумала она и чуть не вскрикнула.
В неверном лунном свете, что проникал сквозь вышитые занавески, Клава увидела вчерашнего незнакомца. Он стоял посередине комнаты и смотрел на нее.
- Как ты? - начала она и замолчала, подавляемая чужим вопросом.
- Ты плакала?
Давление прекратилось. Клава натянула одеяло до подбородка:
- Отвернись, бесстыдник.
Матвей повернулся к окну. Она быстро накинула халат, плат и подошла к нему:
- Что сегодня с тобой случилось?
Почему она так спросила? Не могла ответить ни сейчас, ни завтра. Ей вообще не было до выяснений, допустим, как он проник в закрытую избу, а было важнее, почему пришел.
Именно это целый день ждала, не смея себе признаться в этом.
" Он пришел! Он пришел! " - ликовало у нее в груди.
Матвей как почувствовал эту скрытую радость, улыбнулся.
- Чего молчишь? - по-хозяйски так ему высказала.
Он хохотнул, вмиг посерьезнел:
- Ты не ответила на мой вопрос. Я не отвечаю на твой.
- А что мои обиды считать? Я - вдова. Если на все вести счет, то и жить не можно, - погрустнела Клава, чувствуя досаду и горечь до сих пор всплывавшую, в этой ночной радости встречи.
- Клава, - произнес он.
И ей от этого простого названия имени, на которое откликалась столько раз, так стало тепло на душе.
- Клав, - снова позвал Матвей.
- Чего? - повела плечом.
- Не будешь больше плакать? Дай слово.
- Иди ты, что привязался, - она шутливо толкнула его, а он ухватил за руку и притянул к себе.
У нее екнуло сердце, затаенные желания до сих пор сдерживаемые, нахлынули жаркой волной. Она всхлипнула и прижалась к его груди. Он ожидал ее, обнял, стал гладить по гладким, мягким волосам, целовать виски. Запах лугов, этих свежих трав, с нотками кормилицы - земли, пот мужчины уже знакомый.
Платок упал наземь. Это ее немного отрезвило. Клавдия часто дышала, грудь - ходуном. Матвей нехотя отодвинулся от нее, облизывая белые зубы. В глазах горел странный огонек, но это показалось только на миг, Клава моргнула и увидела заботливый взгляд Матвея:
- Что-то не так?
Клавдия не призналась, боялась сказать, что стосковалась по мужчине и не хотела показать прыть, подумает забочая по этому делу. Клава отговорилась:
- Брюки так и не постирал.
- Некогда было, - махнул рукой.
Он мягко, нежно обнял ее:
- Ты чего? Боишься меня?
Ласковый шепот в ухо, она задрожала. В каком-то тумане ответила:
- Нет.
- Тогда иди ко мне.
- Я с тобой.
Пропел соседский петух. Матвей поглядел в сторону окна.
- Мне нужно идти, - хрипло произнес он.
Клава хотела возразить, не пустить его, но внезапно стала засыпать. Веки отяжелели. В голове было странно пусто.
- Я вернусь к тебе, - шепнул Матвей и растаял в воздухе, но этого Клавдия не увидела, убаюканная его обещанием.
3.
Утром Клавдию не удивили ночные похождения. Наоборот все считала само собой разумеющееся. Только одно событие настораживало ее: дверь в избу была закрыта изнутри. Окна закрыты на щеколды. Как он мог войти? На этот вопрос не было ответа, и вряд ли она хотела ответа.
Клавдия не опоздала на работу, вовремя пришла. Была доброжелательна и спокойна. Ее пытались вывести из себя, звонки из бухгалтерии района, где затерялись в грудах бумаг нужные цифры; опять уборщица притаранилась ( бывают же люди - вампиры! ). Надя хотела вновь довести ее до слез, уборщице легче так потом было, но не вышло. Злая ушла мыть крыльцо. А Клавдия улыбалась, внутренне согреваемая тайной.
" Он придет ко мне".
Как день прошел, и не увидела. Вечером приготовила ужин, нашла бутылочку красного винца, надела платье и уселась возле стола ждать прихода Матвея.
Долго сидела. Давно стемнело, и на небе зажглись яркие звезды. Луна с покусанным бочком светила в окно, придавая причудливые тени вещам. Клавдия находилась в полусонном состоянии, когда увидела летающую пыль.
- С этой страдой я совсем дома плохо убираюсь. Пыль, как шальная летает.
Внезапно застучало, забилось сильнее сердце. Из пыли, лунного света соткался, появился милый друг - Матвей. Он знал, что она ждет его, да и сам рвался, как застоявшийся конь, рвался к свободе, к полету, к близости. Но смог утихомирить эту жадную тоску по женскому телу.
Матвей откинул черные волосы назад. Все в такой же рубашке и брюках, заляпанных кровью.
- Матюша, я тебе рубашку чистую приготовила, костюм достала. Покупала мужу, да он не надевал.
- Спасибо, родная, - Матвей встал перед ней на колени, стал целовать руки.
Клавдия смутилась.
- Ах, - выдохнула она, смогла проговорить, - я покушать приготовила. Винца откроешь?
- Открою, - проникновенно промолвил Матвей.
Он быстро откупорил, разлил по рюмкам.
- Этот тост за несравненную, добрую хозяюшку!
Они чокнулись. Выпили. Вино пошло по венам. Клавдия зарумянилась, расцвела. Матвей же наоборот был сильно бледен, только ярко - красные губы привлекали взор. Но кроме этого, глаза - то наливные, красные, выпученные; то через мгновение - карие, томные, шальные.
Матвей почти ничего не ел, только Клавдию кормил с руки. Та разомлела, расспрашивала о родных и близких.
- Их нет. Один я, - односложно отвечал он.
- Сирота. Мыкаешься, как я по жизни, - всплакнула она.
Матвей встал и потянул Клавдию.
Клавдия громко застонала, а потом страстно зашептала заветные, добрые, нежные слова, что хранила в сердце своем, но не смела, сказать, да и некому было слушать:
- Милый мой, лЮбый. Соколик мой ясный, отрада. Стосковалась по тебе, соскучилась. Столько дней - ночей не спала, тебя все ждала.
Матвей тяжело дышал. Он растворился в этой женщине, в какой - то момент стал частью ее, хотел большего, но эти слова остановили его. Сжал заострившиеся зубы и нежно поцеловал в эту пульсирующую жилку.
Она гладила волосы, его спину, шептала любовные слова, была как открытая книга, которую залпом прочитали, а теперь хочется перечитать снова, сделать заметки, заполнить пустующие страницы, чтобы вернуться снова и добавить в избранное.
- Ты не представляешь, что для меня сделала, - произнес Матвей, облизывая красные, полные губы.
- Это ты не знаешь, родненький, что делаешь для меня, - отвечала Клава, прижимая к себе его руки, лаская и целуя их.
Корова разбудила Клаву. Сгоняли стадо, та встала у окна дома, как заполошная замычала, словно режут ее.
- Чтоб тебя! - сонно пробормотала Клава и провела рукой по месту, где лежал рядом ночью Матвей.
Его не было. Только подушка сохранила след от его головы. Клава поцеловала ее, прижимая к своей груди, улыбалась наступающему дню.
4.
Перемену в Клавдии заметили, но не могли никак понять: с чего это расцвела Клавдия Ильинична. Может, влюбилась? Но ни с кем гуляющей, не была замечена. По ночам не часто у нее свет горел, а ворота на запоре, мужики не шлындрают туда-сюда. Не было бы других новостей, возможно, Клавдию засудили бы - зарядили, как это так одинокая баба вдруг расцвела, появился румянец, распрямилась спина, улыбка не сходила с губ, ресницы не дрожали, будто вот-вот навернутся слезы.
Зато в деревне появилось нечто, и начался падеж скота. Это не было болезнью, вирусом или простейшей инфекцией. Это был настоящий забой: рваная рана на шее, досуха выпитая кровь. В каждом дворе урон: у кого - корова, у кого овцы, бараны. В колхозном стаде поредели ряды бычков - перволеток.
Люди не знали, что и делать. Милиция завела бы уголовные дела, но на кого? Если это было животное, давно словили бы, но поймать было невозможно! Ушлый зверь уходил, цел и невредим, творя свое кровавое дело. Уже сторожа не спали по ночам, а мертвый домашний скот продолжали находить.
- Это мыши - вампиры, - говорила Степанида, - в клубе путешествий рассказывали о них.
- Ты чо? У нас сроду такой нечисти не было, - возражала ей Надя, - у нас, кроме Васьки - алкаша и завестись не может никто.
Тут бы посмеяться над Васькой, который спьяну пропил мотор мотоцикла, а с трезва, не мог долго завестись.
- Это чупакабра! Точно вам говорю. Сам видел его в огороде! Ей Богу! - Кузьмич даже перекрестился, но ему не поверили.
- Ты бы прививок, каких сделал, - кричал Замятин, - чтоб тот паразит напился крови и сдох!
Степанида продолжила:
- Грядет конец света. Это верно нам знак. Сначала животные сдохнут, а потом и нас ... того.
- Свят - свят - свят, - перекрестилась Надя, а сама косилась на Клаву.
Та не обращала внимания на их пересуды, улыбаясь чему-то своему.
- Клав, улыбаешься? - удивилась нехорошо Надя. - Конечно, чего тебе горевать, своего хозяйства нет, можно и поулыбаться над чужим горем.
Раньше бы Клавдия смутилась бы, что-нибудь стала говорить, оправдываться. Но теперь она спокойно ответила притихшим людям:
- Я всегда сочувствую горю, все прекрасно об этом знают. А вот ты, Надежда, должна колхозу откормить была бычка, и сдать мясо, деньги отдать под расписку. Второй год крутишь - юлишь. А отвечать тебе. Говорят деньги пропила, покупала самогну у Дуси. Теперь на чупакабру свалить хочешь? Меня задеваешь? За собой приглядывай!
Люди остолбенели, не ожидая такого отпора у тихони Клавы, а покрытая пятнами Надя вроде и возмутиться, хотела, но крыть было нечем. Кормила бычка Буяна мало. Тощие мослы давно сдала и пропила деньги.
- Ты бы молчала, - заверещала уборщица.
- За себя, за вдовью долю - молчу, - жестко парировала Клава, спокойно перекладывая табели, - но за колхоз не смолчу!
Та осеклась, надутая вышла. Остальные тоже разошлись, живо обсуждая это происшествие, не к сведению Нади будет сказано, душой были за вдову, она права и за ней лиха - мздоимства или утаивания денег не водилось, а вот за Надеждой - то как раз...
- Правильно уела ее.
- Кажный раз до слез ту доводила.
- Говорят, завидует, что живет лучше, чем она.
- Так не пей и деньги будут.
- Муж бьет.
- Разведись, найди рабочего мужичка. А то сама живет, как змея подколодная и других душит.
- Да ее мужик - то нормальный, пьет, потому что не кормит...
Но факт оставался фактом: погибал домашний скот. Ничем нельзя было укротить этот забой. Все жители окрестных деревень стонали и проклинали неуловимых волков, с ужасом ожидая, что, возможно, перекинутся на людей. Старухи шамкали беззубыми ртами, грозя клюкой:
- Будет мор! Ждите! От Бога отвернулись. Без веры живете, вот и дожили!
Матери пугали непослушных детей этими волками - оборотнями. Старухи истово молились в церквях, мужчины скупали оружие, втайне отливая серебряные пули. А падеж продолжался.
Клава с нетерпением ждала каждый вечер своего Матюшу. Целый день он работал на прокладке дороги, а вечерами приходил к ней, оставаясь до утра.
- Ты бы в выходные зашел ко мне, мы бы в микрорайон съездили бы, мороженое покушали, - попросила она как-то его.
- Я тебе не нужен? - вопрос Матвея прозвучал обескураживающее.
- Да ты что?! Что такое говоришь?! Ты же сердечко мое! Разве оно мне не нужно?! - всплеснула руками Клава.
- Люди разные бывают, - ответил он, рассеянно лохмача свои кудри.
- Зачем мне люди? – не поняла Клава. - Я люблю тебя.
- И примешь меня всякого?
Эти вопросы возмущали до глубины души бесхитростную Клаву. В слезах она бросала:
- Ты меня бросить хочешь? Нашел другую? Не любишь больше меня?
- Ну, ты скажешь!
- Тогда не говори мне ничего, не расстраивай, - Клава перебила Матвея, не давая ему высказаться.
Клавдия уже не звала любимого никуда, ценя каждую встречу с ним, покорно ожидая и втайне надеясь на свадебный исход. Ей хотелось раскрыть эти тайные встречи.
Матвей странно глядел на нее, потом, что-то решив для себя, расслабился, обнял ее. Его прохладные губы касались ее разгоряченного лица.
Потом, утром, как обычно, оставшись одна, Клава размышляла о его странных словах:
- Что он хотел этим сказать? То, что у него нет другой, я знаю; я бы почувствовала, что тут не то. Может, он был женат неудачно? Да вроде нет.
Клава еще полежала, благо было воскресенье и на работу не надо было бежать.
- Возможно, у него плохое криминальное прошлое, - ужаснулась пришедшей мысли.
Она мигом собралась, решила съездить на строительство дороги. Рейсовым автобусом проехала часть пути, слезла в лугах и пошла напрямик.
Долго бродила среди суетящихся людей. Искала Матвея. Небритые, молодые, старые, худые, полные люди. На нее не обращали внимания, у них были свои проблемы: трое заболели, двое подрались по - пьяни и поубивали друг друга, а четверо просто не пришли на работу, вероятно, сбежав с деньгами, которые назанимали у товарищей.
Клава вглядывалась в лица, пытаясь узнать Матвея, но, не увидев его, попыталась понять, как такой интеллигентный человек как он делает среди простого, матерящегося люда.
- А он, наверно, инженер и работает не здесь, - пришла к ней запоздалая мысль.
Клава ушла. Решила срезать дорогу через поле, а там до остановки автобуса рукой подать.
В поле, среди высокой травы, неожиданно нашла одинокую, не прибранную могилку. На старом кресте имени почти не было видно.
- Лежит тут одинешенек, - всплакнула она, - так и мой там один!
Клава брала с собой бутылку колодезной воды, на случай жажды. Ею и омыла крест, протерла запыленную решетку могилы. В сумочке лежала булочка и конфетка. Положила на помин.
- Прости, не знаю, стар ты или млад был, мужчина или женщина, но земля тебе пухом.
Помолилась, потом несколько раз поклонилась могилке и потурилась к остановке. В автобусе ее увидели бабы, хотели позлословить, что к мужичкам на стройку ездила, как делали некоторые из шалав, но, разглядев руки в земле, загорелое, потное лицо, безмятежный взгляд, передумали, решив, что та ездила на могилку к мужу, убираться на кладбище и не тронули ее.
5.
В эту ночь его ласки были особенными.
- Ты сегодня необычный какой - то, - заметила она.
- Обычный, - ответил он, целуя в подбородок.
- Нет, не такой, - срывающимся шепотом произнесла она, - премию получил?
- Лучше, любопыда моя милая.
- Ну? Ну? Не тяни, - выдохнула она.
- С этим делом? - Матвей шутил.
Его насмешливые, карие глаза, как два звездных небушка на смуглом лице. Полный нос не портил вид, только, когда злился. Ноздри раздувались, придавая свирепость. Губы красные, прикрывали остренькие зубы. Но Клава любовалась им, находя его слишком красивым. Которого у нее готова увести каждая женщина. Матвей смеялся над ее страхами, похаживая в щегольских туфлях и голубом костюме с белой рубашкой.
- Как артист! - восхищалась Клава.
- Но ты же меня приодела, милая, - обнимал, щекоча дыханием ее ушко.
Она ежилась, покрывалась пупырышками, но не отстранялась, а замирала в объятьях счастливо - завороженная. Клава в эти минуты настолько чувствовала себя женщиной, любимой, любящей, как никогда в этой жизни не чувствовала, даже не подозревала, что это такое.
И со стороны Матвея любовь была сильной, искренней, дорожил ею, будто нашел и не мог поверить своему счастью, а, поверив, отдался всецело истосковавшейся душой.
- Я тебя искал столько жизней.
- Я тебя ждала столько лет, - отзывалась эхом Клава.
Разделить эту любовь, будто сошедшую с экрана, о которой можно было только мечтать, было невозможно. Родственные души, души повенчанные на небесах.
Клава ждала Матвея. Стемнело, наступал момент, когда он появлялся. В дверь избы постучали. Хозяйка этому немного изумилась, привыкшая к его появлению ни откуда.
- Ой, ты стучишься, - ласково промолвила, открывая настежь дверь.
С криком отпрянула. Незнакомые люди кинулись внутрь, отпихивая, оттесняя в глубь избы. Пятеро мужчин ворвались. Трое тут же схватили Клаву, которая с испуга даже пикнуть не успела. Ей грубо заткнули рот вонючим кляпом, царапая кожу, связали руки. Она чувствовала грубые, похотливые прикосновения на теле. Прокисший запах чеснока и водки пахнул, вызывая рвотный рефлекс.
- Эй, она - одна! Хорош бабу лапать, потом позабавимся, - скомандовал один из них.
- Я бы не прочь забрать ее вместо денег, - ответил грабитель, который шарил под ее одеждой.
- Где деньги хранишь, красавица? - задышал ей в лицо.
- Иди, ищи, козел! - заорали на него.
Тот нехотя отозвался, оттолкнув ее. Клава как-то неловко стукнулась головой о полку и съехала по стене, потеряв сознание.
Очнувшись, она не поняла в чем дело. Ее обивали водой.
- Слышь! Где деньги?
Клаву били по лицу, чтобы пришла в себя.
- Не ори, а то убьем, - пообещал один, вытаскивая из окровавленного рта кляп.
" Вы так и так убьете меня ", - мелькнуло у нее в голове.
Кляп вытащили, в горле пересохло, встал комок горечи и ужаса перед происходящим.
- Где ты прячешь деньги?
Она переводила взгляд с одного на другого, недоуменные голубые глаза со слезами: " Как вы можете? Господи, да, что это творится! " Вслух Клава простонала:
- Мат..вей.
- Тиша! Говорить начала, - осклабился один, но не успел договорить.
Клава сквозь пелену слез и отчаяния увидела, как появился Матвей. Это не был ее благодушный, мягкий и озорной мужчина. Хищник, волк, скалящий зубы.
Двое грабителей подскочили, но были отброшены с неимоверной силой. Третий метнул в Матвея нож, но тот воткнулся, торчал в районе сердца и не причинял ни какого неудобства или боли.
Матвей скривил полные, красные губы и резко, вытащив нож, перерезал обидчику горло. Противно булькнуло, кровь брызнула на лежащую Клаву и двух других грабителей, все еще держащих за руки женщину.
Матвей облизал кровавый нож и плотоядно взглянул кроваво - багряными глазами на них.
- Атас, - прошептал один из них.
- Ну уж нет. Вы - жалкие черви! Вы мои! - властно произнес Матвей.
Те как оцепенели, не в силах двинуться с места. Одному Матвей свернул горло, и тот со стеклянным от ужаса взглядом упал рядом с Клавой, а другому вцепился в шею и стал прихлебывать, высасывать кровь.
Клава привстала, с удивлением разглядывая вид ее любовника - убийцы. Он не был в ее костюме и рубашке, да и сам выглядел иначе.
Черные, длинные, волнистые волосы откинуты назад. Белейшая рубашка заляпанная алой кровью, сверху бархатный лиловый камзол. В тон штаны, большие сапоги до колен.
Клава давно окончила школу, но, судя по его виду, вспоминались старинные гравюры 16 - 17 веков.
Руки в кожаных перчатках. Массивные кольца, перстни поблескивали на свету ночника. Клава даже позабыла, в каком находится состоянии, с интересом разглядывая и отмечая различия между ее Матвеем и нынешним.
А тот отведал крови от двух, тех, кого откинул ранее. Они не пришли в себя, чтобы понять, что умерли.
Матвей оттер жеманно губы, удовлетворенно причмокнув алыми губами. Он словно опомнился, что дама требует к себе внимания, и церемонно поклонился ей, все еще лежащей на полу в крови. Он поднял ее на ноги:
- Дорогая.
Она почувствовала его сильные руки, почти железную хватку, от которой никто не остался бы в живых.
- Кто ты? - еле слышно спросила Клава, нисколько не боясь за свою участь.
- Граф Рондолини Майэнский.
- Ты не Матвей? - она не могла не смотреть на него, чувство ужаса сменилось отходной тряской от последствий и холода, и ей не хотелось потерять его из виду.
- Нет. Эдуардо, - после этого кровавого пиршества голос его был мягок и нежен.
- Почему не признался сразу?
- Сразу? Ты бы не поверила. Потом попытался тебе рассказать, но ты и слушать не стала.
Она кивнула. Провела по волосам рукой. Растрепанная. Развернулась к зеркалу, поправить прическу. Вздрогнула. Ее волосы чуть побелели, взлохмаченной копной торчали на голове. Но не это испугало ее. Сзади никого не было, хотя знала, что Матвей или как его там, не сдвинулся с места.
Обернулась к нему. Так и есть - стоит.
- Тебя нет в зеркале, - машинально сказала она.
- Знаю, - спокойно ответил он.
Клава огляделась:
- Что мне делать, Мат...Эдуардо? Кто ты? Зачем вошел в мою жизнь? Зачем?!
Она подошла к нему и с каждым " зачем " ударяла по его груди. Тот молчал, потом обнял ее:
- Прости. Я искал тебя.
- Я, - заплакала она снова, - я ждала тебя, но не такого. Кто ты? Ответь мне?
- Ты и сама прекрасно это знаешь, - ответил нехотя он, отстраняясь от нее, словно зачумленный.
- Постой. И как же нам дальше быть? Ты же не изменишь свою сущность?
- Да, - кивок.
- Тебе нужна постоянно кровь, ты без нее не можешь?
- Да, - вновь согласился Эдуардо.
- Почему же ты меня не сделал ТАКОЙ?!
Он мученически завел глаза к потолку:
- Что ты знаешь обо мне?!
6.
Я был единственным сыном своего отца. Матери своей не знал, не видел. Дав мне жизнь, он тихо почила.
Отец - гордый, богатый граф, имевший в роду связи с королевской кровью, долго горевал, находя утешение во мне, своем любимом наследнике. Ни одна мать так не заботилась, как он каждую минуту опекал меня, помогая вставать на ноги.
Многочисленная родня, видя его отшельничество, приняло все меры, чтобы он познал радость нового брака, а я ласки пусть не родной, но матери.
К сожалению, с приходом новой жены, моей мачехи, настали черные дни не только для меня, окружающих, слуг, приближенных и подчиненных.
Гордая дева вольных степей сызмальства зналась с черной силой. Ей хотелось званий, почести, власти, денег. Лаурия, так звали мою мачеху, с первого же мгновения невзлюбила меня и всячески стала очернять перед отцом. Я взывал к справедливости, пытался доказать невиновность, но не смог, не успел. Лаурия завладела не только сердцем отца, но и его разумом.
Меня не волновали почести, власть и фамильные драгоценности, я желал быть рядом с отцом, помогать ему в старости, стать его опорой и подмогой, порадовать невесткой и внуками.
Но не суждено было этому случиться. Лаурия запретила появляться незваным гостям и родственникам, приваживая только своих черных сородичей. Я разговаривал с отцом, пытаясь объяснить своевластие мачехи, но он был слаб, бледен, словно подхватил немочь. Он - сильный воин, защитник земель и трона короля, шаркал по темным коридорам дворца, не узнавая и не замечая никого, погруженный в свои мысли.
Многие слуги покинули нас, многие исчезли или были заменены челядью Лаурии. Бледные, с красными глазами, шныряли они по дворцу, шпионя для мачехи.
Но не только этим ограничилась мачеха. Она напустила мор на наши земли. Погибали люди, звери, птицы. Обезлюдели города и деревни. Некому было собирать урожай, некому было торговать, некому было оплакивать умерших. Гниющая плоть заполнила улицы и дороги. Смерть царила и правила, сбирая кровавую жатву.
Вместо живых развелось множество нелюдей, которые нападали на мирных жителей и убивали их, безучастно выпивая кровь и дальше ища новые жертвы.
В это время почил мой отец. Как живой он лежал в гробу. Как хотелось мне встряхнуть, разбудить его от вечного сна. Но на все мои восклицания, не отозвался, не поднялся, не протянул руки к сыну, стенающему над ним.
Явилась в черном мачеха, которая стала проявлять ко мне участие, будто старалась утешить в моем безутешном горе. Я отверг с негодованием все ее льстивые слова.
- Тогда выпей за отца! Разве он не достоин этой последней почести?! - воскликнула лживая Лаурия.
Я в каком - то помрачении выпил чашу вина и упал в беспамятстве.
О Боги! Мое пробуждение было ужасно! Я очнулся нагим в одной постели с Лаурией. Ринулся было бежать, но не смог. Она имела странную надо мной власть. Не желая того, вступал с ней в преступную связь, забываясь в этом смрадном, кровавом угаре. Я не видел ни дня, ни ночи, потерял счет времени. Она пила мою кровь и приучала пить свою, а затем и чужую. В какой - то момент забылся, отдался этой вожделенной страсти, забыв о чести, правде, Боге...
Но.. пришли войска короля, которые методично истребляли нелюдей - вампиров. Небо почернело от пожарищ сжигаемых трупов. Сколько крестов, кольев проткнуло тела давно умерших людей.
На мое счастье или несчастье меня освободили мои же люди. Они с ужасом взирали на меня, не в силах привести смертельный приговор в исполнении. Труп моей мачехи давно дымился, трупный запах гулял по пустому дворцу. Мой двоюродный дядя запер меня в комнате, пытаясь излечить меня от этой немочи.
Но напрасно мне предлагали яства или питье. Я оживлялся только при виде крови, не в силах сдерживать свой звериный инстинкт.
В одном из просветлений я просил дядюшку упокоить мою грешную душу, дать полумертвому телу отдохновение - могилу. Но не вышло. Слишком сильно укрепилась моя болезнь. У меня получилось вырвать из плена, убив моих надзирателей - слуг. Волком выскочил через окно и был таков. Никто не мог найти на меня управу. Эпидемия снова могла разразиться. Только теперь ее источником заразы стал я. Без сожаления пил кровь, обретая еще большую силу, чем прежде.
Однажды на одном из званых балов я встретил чудесную женщину. Как ты похожа на нее! Я не хотел убивать ее, только сделать своей, чтобы наша любовь была вечной.
Маюри, так звали мою любимую, была набожной. Она пыталась воззвать к моей давно забытой совести, к моему давно исчезнувшему разуму человека. Не сумев ее уговорить, решил обольстить и обманом сделать свое, надеясь, что обретшее мое состояние, оценит и простит мою ложь.
Я увлек ее в сети любви, она - чистая, любящая душа, отдалась всецело мне. Но не успел закончить свое черное дело, Маюри догадалась обо всем. Укор был в ее небесно - голубых очах, пыталась стереть мои укусы, растирая сочащуюся кровь.
- Как ты мог?! - не крик, а стон души.
- Выпей моей крови, отведай прелесть вечной жизни, - я горел, вскрывая свои вены на руках.
- От тебя пахнет тленом. Не вечная жизнь, а смрад. Отвернулся ты от Бога. Но я не отвернусь! Искуплю...
Не успел поймать ее, как Маюри кинулась с высокой башни в бурный поток реки, запятнав себя перед Богом самоубийством, но, имея очищающий момент, не стать слугой темной силы.
Мое рычание и крик ярости привлек людей Маюри. В этом раз я не сбежал, позволил себя поймать и привести к церковному суду. Но сильнее для меня был не людской, а мой личный суд, карал меня. Любовь пробила все препоны к совести, к тому, что было последним светлым мигом в моей черной жизни. Не казнь страшила меня, а то, что любимая Маюри будет страдать из-за меня.
Люди издевались надо мной, плевались, пытали, поливали святой водой, причиняя неимоверную боль. Но разве она могла сравниться с потерей Маюри? Я затих, покорно ожидая своей участи. И смерть, наконец, нашла меня....
7.
Клавдия тихо плакала, глядя на угрюмо стоящего Эдуардо. Тот хмуро глядел в окно, ожидая, как раньше своей участи.
- Эдуардо, если бы я могла тебе помочь! - воскликнула она.
Клавдия кинулась обнять его, но он отстранился:
- Не надо. Я чуть не смалодушничал и тебя не приучил к крови. Но ты помогла, напомнила мне о Маюри. Ты чиста перед людьми и Богом.
- Родненьки, милый, да, что ты такое говоришь?! Разве я за себя боюсь? Разве о себе пекусь? Ты же люба моя ненаглядная, солнце мое, сердечко. Ты ж показал мне любовь, а теперь уходишь, сиротишь меня!
Клавдия причитывала как над умершим. Эдуардо бледный стоял, не в силах сдерживаться:
- Не надо! Не проси!
- Соколик, не бросай меня.
- Ты не Маюри! - страшно закричал он, она осеклась, схватилась за голову, завыла.
Петух радостно прокукарекал.
- Пора мне. Прощай! - молвил Эдуардо.
Он исчез, унося с собой тягостную и страшную историю жизни, но оставляя следы своей могущественной силы: мертвых, растерзанных грабителей.
Клава вначале сидела, раскачиваясь, никак не могла собраться с мыслями, но затем словно пришла к решению давно забытой задачи.
- Что это я? - промолвила как в бреду. - Один исход есть. Есть. Я смогу. Я смогу.
Она бормотала как молитву эти слова. Потом кинулась в каком - то лихорадочном состоянии в сарай. Там взяла мешок, в него вложила лопату, палку ( ее принесли ей из леса, говорят, что осина забирает плохую энергетику; у Клавы частенько побаливала голова, она решила на время в изголовье класть палочку, чтобы лечиться ), схватила топор.
С мешком влетела в избу. На трупы Клава и не посмотрела. Из-за киота достала пузырек со святой водой, четки, иконку намоленную в одном из храмов. Кое-как ополоснула лицо и руки от крови, переоделась в черное, вдовье платье, повязала черный плат.
Взяла мешок и пошла на автобусную остановку. По дороге ее догнал председательский уазик. Натолий тормознул:
- Клава, ты куда ни свет ни заря?
- По делу, - тихо ответила она, крестясь несколько раз.
- Давай подкину. Далеко тебе?
- До развилки.
Она сидела, молча, читая молитвы. Натолий с удивлением покосился на попутчицу. Та была явно не в себе. Какая-то сломленная, постаревшая, осунувшаяся. Губы шептали молитвы, невидящие опухшие от слез глаза, руки нервно теребят платочек. Сидит, как кол проглотила.
- Все нормально, Клавдия Ильинична? - спросил Натолий, наверно, в первый раз обращаясь полным именем и на "вы".
- Хорошо, все, хорошо, - тихо ответила она, кажется, даже не понимая сути вопроса и ответа.
Натолий ее высадил, хотел, было с ней пойти. Но она так на него поглядела, что ему стало не по себе, и он отказался от этой мысли.
А Клавдия с мешком, не спеша, побрела к той, заброшенной могилке. Почему к ней? Она не могла себе этого объяснить, просто знала, что не чужая она, а его - Матюши - Эдуардо.
Солнце осветило зеленый луг, поле, но увидев вдову рядом с могилкой, зашло за тучу. Клавдия не хотела ждать ни откуда помощи. Расскажи она об этом, никто бы ей не поверил. А потом ее сущность - слабой женщины, могла дрогнуть, ей страстно хотелось хоть на миг прижаться, приголубить любимого, поцеловать в уста, отдаться всецело, ощутить себя вновь любимой.
Крестясь, с молитвами, которые знала ( пригодился опыт вдовы, читавшей много поминальных молитв, часто посещавшей церкви ). Отвалила крест и начала раскапывать могилку. Он был закопан неглубоко. Клава быстро откинула землю, лопата застучала по доскам.
- Даже не гроб, - промолвила она вслух.
Осторожно сгребла землю с досок и замерла. Больше она не боялась, испытать страх или другие сильные эмоции. Нет, было пусто. Ноль. Может быть, желание последний раз увидеть его.
" Может он истлел, и я спокойно закончу начатое ", - подумала Клава.
Перекрестилась, единым махом откинула вбок настил досок.
Эдуардо лежал на земле, в неглубокой могиле. Смуглое, чистое, ясное, спокойное лицо. Глаза закрыты. Будто заснул человек, дорогой ее сердцу, как муж. Воспоминание царапнуло грудь, и она ослабела. Присела на краешек могилы. Эдуардо лежал в обычной рубашке и костюме, в дорогих туфлях, в том, в чем она его и нарядила.
" Господи, как живой ".
" Я и есть живой ".
Она эту фразу не услышала, просто возникла в ее голове, как будто разговаривала сама с собой.
" Может, мне все привиделось? Не рассказывал о Лаурии, Маюри, какое - то помрачение рассудка было от нападения бандитов "
" Да. Так оно и есть. Ведь ты знаешь, как я тебя люблю ".
" Знаю, соколик мой ясный ".
" Любимая, приди за мной. Будь со мной ".
" Я всегда с тобой, ладушка мой ".
" Знаешь, как хорошо нам с тобой будет! Только ты и я. Никто не помешает ".
- Никто не помешает, - эхом повторила вслух Клава.
" Кровь даст нам новую, вечную жизнь ".
- Кровь?
Солнце выглянуло из-за тучи, отблески заплясали на острие брошенной лопаты и топора. Странная игра света, будто крест световой отразился на лице Эдуардо. Он зашипел, но не мог пошевелиться, а пятно стало краснеть, потом чернеть. Клава очнулась от наваждения.
- Господи! Матерь Божья! Помогите! - взмолилась в сердцах. - Укрепите рабу Божью.
Клава заострила палку, придав ей вид кола.
" Сучка! "
Клава дернулась, как от оплеухи, но продолжила приготовления.
" Прекрати, слышишь! Ты - никто, червяк, ты понимаешь, что делаешь? Тебе жалкой рабе, не победить властелина. Я твой господин! "
- Бог - мой господин, - перекрестилась она
" Ты же хочешь меня. Я знаю, я вижу это. Давай, отдайся мне, и я забью в твое гнилое нутро семя великого графа. Ты недостойна, целовать мои следы на земле! "
Оскорбления сыпались одно за другим, но Клавдия упрямо продолжала. С молитвами положила ему на губы крестик. Затем взяла кол, топор и прислонила к его груди, где когда-то билось сердце. Наваждения, запугивания продолжались. Ей казалось, что Эдуардо встал и схватил ее за руки; у нее не было сил даже удержать топор.
Но Клава из последних сил ударила обухом по колу, вгоняя в его грудь. Кровь брызнула все стороны. Из его глаз, рта, ушей потекли черновато - алые ручейки. Он дергался, будто хотел скинуть ее, не мог подняться, освободиться, а Клава, забив кол, начала заупокойные молитвы читать, брызгая на вампира святой водой. Она не была священником, может, у него вышло бы и лучше. Но даже этого хватило, чтоб уничтожить вампира. На миг его искривленное в гримасе лицо прояснилось, стало обычным приветливым, нежным.
" Спасибо ".
И в миг тело затлело зеленым, загорелось пламенем, которое превратило Эдуардо в горстку пепла. Клава долго еще молилась и лила воду. Затем собрала весь прах с крестиком, уложила в горшок, закрыла сверху крышкой, обернула в церковный плат, закрепила четками.
Оставив весь инструмент, вышла на дорогу. Было около четырех дня, когда Клавдию Ильиничну водитель зила подвез до женского монастыря.
Там она постучалась в ворота и попросила аудиенции у матушки - настоятельницы. Не выпуская ни на миг горшка, рассказала все.
Матушка внимательно выслушала и исполнила ее просьбу.
Эпилог.
Клавдию Ильиничну хватились на вторые сутки. Зашли в незакрытую избу и ужаснулись. Пять растерзанных трупа. Вызвали милицию, та мигом все оцепила, стали расследовать. Но никак не могли найти Клаву. Председатель сказал, что вчерась видел ее во всем черном и с инструментом, что сошла на лугу.
Прочесали район, но не нашли никого, кроме какого - то схрона. Что там было, никто не знал. Экспертиза ничего не показала. Все были в недоумении. Клаву разыскивали среди родственников, знакомых, даже по местным притонам прошлись. Нигде не знали, где она.
После объявления в местной газете шофер зила откликнулся. Заявил, что подвозил такую несколько дней назад к женскому монастырю.
Следователь пришел в монастырь. Его встретила матушка - настоятельница. Когда - то давно монастырь славился своими подвижницами - монахинями, потом были годы забвения. Сейчас вновь возрождалась жизнь монастырская.
- Что вы хотели? - спросила матушка после всех официальных приветственных речей.
- Мы выяснили, что к вам приходила некая Клавдия Ильинична.
- Да. Приходила, - согласилась та.
- И?
Матушка помолчала прежде, чем ответить.
- Она приняла постриг.
Следователь искренне удивился:
- Что?
- Монахиня Нимфидора приняла самый строгий обет - молчания до конца жизни. Теперь она молится. Если у вас есть что - то на нее, поверьте, она не виновна в смерти людей.
- Да мы ее не обвиняем, мы знаем эту шайку Харлама. Мы только хотели спросить ее, что случилось той ночью.
- Об этом она ничего уже не скажет. Бог наказал нечестивцев. А она, простив всех, молится за их души. Вы вправе ее увидеть, попытаться допросить, но моя к вам просьба, не тревожьте монахиню. Слишком много она испытала в последнее время. Здесь она нашла защиту и помощь. Не тревожьте ее. Идите, сын мой, с Богом.
Говорят, в НН женском монастыре есть склеп, в котором находится потайная могила. Говорят, что службы проводят особенные, усердно произносят молитвы. Говорят, есть среди молящихся седая монашка, утро которой начинается с молитвы и ночь - за - полночь кладет поклоны перед иконами, что беззвучны ее молитвы, но посильнее они иных громко просящих. Будто бы некоторые бабы с Кузовлево узнали в ней пропавшую Клаву, но, правда - это или неправда, не знаю, а врать не стану. Да хранит Вас Господь.
4 ноября 2009