Всю жизнь перед глазами всплывает невыразимо волнующая картина раннего детства.
Лето в разгаре. Тишина. Солнце в зените. С утра мы, ребятня, – на Уфтюге. Рыба давно не клюет. Но еле-еле движущийся буксирный пароход, видим, теснит плоты к нашему берегу. Это как раз напротив деревни Поповское. Ура-а-а! Будем с рыбой. Видимо, уже сегодня! Мама завтра напечёт рыбников.
Как горох штурмуем плоты. Вдоль реки они протянулись на огромное расстояние. Поперёк реки простираются почти до её середины. Ещё раз, ура-а-а! Теперь можно удить по всему берегу с утра до вечера. Лихорадочно прикидываем – хорошо бы плоты простояли с недельку!
По-хозяйски располагаемся на них, стараемся не мешать друг другу.
Между соседними плотами – пространство, чуть больше нашего шага. Так что с плота на плот надо не шагать, а прыгать. Ложимся на плоты, тёплые как печка, и своим телом заслоняем отражающееся в воде небо. Вода чистая-чистая, и даже самые малые хворостинки на дне видны так же хорошо, как на поднесённой к глазам ладони. По условной команде затихаем. «Заряжаем» удочки. Ждём.
Очень удобно – удочку закидывать не надо. Она лежит на плоту рядом. Поплавок тоже ни к чему. Поклёвку видно без поплавка. Леску держишь в руке, а крючок с червяком осторожно опускаешь в воду, легко регулируя глубину. Червяка можно положить на дно, можно приподнять, можно приблизить вон к той коряжке. Вдруг из под плота выплывает окунёк и останавливается в нескольких сантиметрах от червяка. Сердце колотится о плот. Волнуюсь. Хоть бы звук-то, думаю, не передался по воде. Но всё спокойно. Вижу, как рыбка, сохраняя равновесие, шевелит хвостом и плавниками, смотрит на крючок. Появляется ещё один, за ним другой, третий, много окуньков. Все уставились на моего червяка. «Ну, давай же»! – про себя подаю им команду. Вижу, как один, чуть покрупнее остальных, решительно двинулся вперёд и спокойно взял червяка в рот. Уверенно дергаю леску вверх и вытаскиваю рыбку на плот.
Всё многократно повторяется. Клевало в тот раз до сумерек.
В прямом и переносном смысле, быстро сматываем удочки, счастливые топаем босиком по уже прохладной земле и до самого дома во всё горло орём истинно вологодские песни-частушки:
Как по Уфтюге-реке ходят пароходики.
Низачто проходят наши молодые годики.
Повезли на Соловки, море засинелося.
Молодому хулигану ехать не хотелося!
Скоро надо расставаться, мой товарищ дорогой –
Скоро будет призываться девятьсот тридцать второй!
На суде меня судила девушка красивая.
Присудила девять годиков – спасибо, милая.
Завтра, на закате солнца, когда вернусь с Уфтюги, на столе меня будет ждать рыбник. В груди что-то радостно-радостно ноет…
* * *
Глеб обречённо предложил:
– Давай вон те хворостинки обметаем да и поедем домой.
С невероятной осторожностью опускаем сеть, окружая торчащие из воды вершинки ивового куста, когда-то выросшего на затопленном теперь берегу Кубенского озера. Лодка бесшумно движется на некотором, чтобы не задевать вёслами, удалении от куста. Напарник сидит на вёслах, я вымётываю сеть за борт. Про себя называю многократно и безуспешно повторённые за целый день операции последним и «решающим боем». Без всякой надежды, вяло, автоматически, не больше трёх раз ботаю в самую середину куста. Ботать – это значит резко и шумно опускать шест0ботало с особым набалдашником до самого дна. Кустик настолько мал, что для его «охвата» достаточно половины сетки. Другая половина остаётся в лодке.
В сети оказалось столько горбачей, что снасть решаем распутывать не в лодке, а на берегу, возвратившись домой.
– Зачем мы целый день мучились? Надо было сразу ехать к этому кусту. – Философски ставит точку в рыбалке Глеб Чусов после того, как мы очистили сеть на берегу около его дома в Устье-Кубенском…
* * *
– Не приближайся! – почти без звука, но с яростным выражением на лице, умоляю Колю Космачева.
Коля останавливается. Я с исключительной, как ювелир, осторожностью поднимаю вверх по лунке крупную рыбу. Рыба, как поршень, выдавливает воду из лунки на лёд. Это оказалась «Машка». Так между нами было принято называть крупного, пузатого окуня. Он очень красив. Особенно на белоснежной поверхности льда!...
Наступили другие времена. Теперь Рыбинское водохранилище, да и все другие водоёмы, стали мне недоступны. Только и остаётся, как спросить у Коли, узнав, что он опять побывал на Рыбинке:
– Была ли «из лунки вода»?
* * *
В 1982 году мне исполнилось пятьдесят. Коллеги и друзья по работе в Перми прислали на фирменном бланке НИИУМС (НИИ управляющих машин и систем) приказ-поздравление с юбилеем.
Вот этот документ:
"В юбилейный славный час
Рады мы поздравить Вас!
Пожелать хотим успеха,
50 ведь – не помеха.
Щуку метра в два поймать
И в науке процветать.
А ещё сулим удачу,
Счастье, здравие, успех.
Во бору сосновом дачу,
Продвижение наверх.
19.10.1982 г."
Шутливый приказ «завизировали» оказавшиеся, видимо, «под рукой» мои соратники по отделу и институту, подписал зам. директора института Юра Вешкуров, в Москву доставила и вручила мне Полина Мальцева, стихи сочинил, подозреваю, Валера Сонинский.
Особо взволновало меня приложение к приказу. Это была написанная маслом вполне серьёзная картина самодеятельного художника, тоже сотрудника НИИУМС, моего доброго знакомого, Юры Бусовикова. Картина называлась «Окуньки». На белоснежной скатерти были изображены, как живые, семь только что пойманных окуней.
«Окуньки» долго висели в нашей квартире и вдохновляли меня.
В какой-то момент стало очевидно, что на рыбалку ездить больше не смогу. Вдохновение, размышлял я, теперь больше принесёт пользы моему многолетнему сподвижнику по рыбалке и искреннему почитателю природы Сергею Ильишенко. Так, картина заняла более подходящее ей место – в квартире Сергея Сергеевича. Я очень рад этому.
* * *
Эх, окунь, окунёк! До чего же ты хорош! И вкусом, и красотой, а главное, возможностью поймать тебя, когда всякая другая рыба клевать и ловиться перестаёт «навсегда».
<20.11.08.– 22.12.08>