Возле моря должно быть тепло. Я всегда так думал. Промозглый, сырой климат просто убивал во мне всю любовь к южным городам, одним из которых был Черноморск. Берег моря хорош только летом. Цветущие стены, постоянный холод, и кочегарка на угольной пыли девять месяцев в году. Все грелись как могли, горели щиты и проводка. В конце концов, такое положение вещей начальству надоело, и все розетки замазали. Но как бы ни была жестока администрация, бурсаки были хитрее: открыли пакетник, включили плитку, уходя на пары, приходим – у нас тепло и сухо в комнате.
У нас долго не было нормальной котельной, были проблемы с отоплением и горячей водой. Построили газовую котельную, но долго не открывали. Осенью уже начали мерзнуть, как вдруг нас погнали на освящение этой котельной, которая наконец-то заработала. Мы хорошо померзли и мой друг сочинил тропарь, кондак и молитву на освящение семинарских, именно семинарских и никаких других, котельных. На что это было похоже на молитву всерьез, или на фарс — уже не помню. Но до этого еще было два года.
Отец Нектарий очень «любил» меня и Ляшенко. И вызывал меня каждую пару два года подряд. Поэтому литургику я знал хорошо, и один из немногих получил отлично. Он говорил писклявым, вкрадчивым, высоким голоском. Любил говорить: — «Да-да» и «Так, так, так…» — хитро улыбаясь. Ходили слухи что на «гражданке» он был следователем, наверное неплохим, и, похоже, следователем и остался… Меня не любил, Кирилла, и Васю из Закарпатья, мы вместе жили в одной комнате общежития.
Забавно было, когда мы пожарим картошку, ароматы на весь этаж и в нашей комнате особенно. Преподаватели заходили в комнату и впадали в ступор: благоухает жареной картошкой, явно, что здесь жарили — а розеток нет, никто не додумался поднять глаза вверх, на пакетник. Может быть в этом причина «любви» к нам отца Нектария, заведующего канцелярии… Да, там он был на своем месте. Уж точно тайная канцелярия была — все про всех знала. Но при этом он был хорошим администратором.
Так вот, сидим мы на парах, на литургике, отец Нектарий как обычно высоко и протяжно, рассказывает последование какой-то службы: «Т-а-а-к, закрывается катапитасма, священник творит эктению, — и вдруг резко: — Ляшенко! встань! встань! встань!» — быстро и высоко повторяет отец Нектарий. Кирилл встает. «Иди сюда, к доске. Пиши нам всенощное бдение». Кирилл пишет. Отец Нектарий задумчиво оперся на кафедру, и пристально улыбаясь и прищуриваясь, смотрит на класс: «Эге-ге-ге». При этом непонятно было, куда он смотрит. Каждому казалось что маленькие, въедливые глазки сверлят именно его. Такой взгляд вызывал желание тут не быть — всегда было не по себе. Кирилл написал. Отец Нектарий с чувством глубокого разочарования, нисходящим тоном: «Написал…». — «Батюшка, можно я теперь выйду?» — «Иди, иди». Тот вышел. — «Написал…». Задумчиво: «Так». Вышло еще пару отвечающих. Пауза. Шарит глазами по классу… Тихим, елейным, вкрадчивым голоском, обращаясь ко мне: «Иди сюда… к доске...».
Я иду. Вышел и услышал вопрос, который никак не ожидал услышать, точно как на допросе. Да, у отца Нектария была своя манера задавать вопросы. Ты идешь к доске, готовясь к обороне, а он вначале усыпит отвлеченными вопросами вроде: «Ну как дела?» — чтобы ты расслабился, а потом: «Расскажи мне последование службы такой-то!», — от такого перехода теряешь дар слова, словно удар по башке — забудешь все что знал:
— А у тебя ключик есть?
— Какой ключ?
— От келии? — такое название комнаты в бурсе.
— Есть.
— А покажи?
Я достаю ключ от нашей комнаты.
— Пошли, — меня уже пробрал холодок.
— Куда, батюшка?
— В комнату.
— Зачем, батюшка?
С чувством глубокого удовлетворения:
— Долго Ляшенко нет — пошли.
А я знаю, что Кирилл, как бывший моряк, обладавший военной выправкой, никогда не ходил в туалет в подряснике, он всегда заходил в комнату, снимал подрясник, а тогда шел в туалет. Для него подрясник был военной формой, священной формой. Меня уже совсем пробрал холод. А что я мог сделать, ключ-то я уже показал?! А у нас там все включено: протянут провод, включена плитка. Найдут — выгонят в секунду всех. Наш третий жилец, Василий, даже подскочил на месте, но понял, что ничего не может сделать. Мы идем по коридору, я иду как на расстрел и думаю, что бы такое придумать.
Подходим к комнате, отец Нектарий схватил за ручку — закрыто.
— А-а-а, давай ключ.
Я набираю в грудь воздуха и что есть мочи кричу: — Отец Нектарий, у меня нет ключа! — что бы Кирилл услышал.
— Как нет!? — от волнения голос у отца Нектария стал совсем писклявым, готовым сорваться в истерику.
— Да вот был здесь, не знаю куда делся! А сам слышу, как шелестят по полу провода — Кирилл в поте лица торопится убрать. Порывшись в карманах, сколько можно было порыться, я достаю ключ, долго соваю им в замке. Открываю дверь, Кирилл стоит посреди комнаты
— Ляшенко, ты что здесь делаешь!?
— Одеваю подрясник.
— А почему ты без подрясника?
— Я в туалет в подряснике не хожу.
— Да-да-да… тепло у вас, — заглядывает всюду. А в это время слышно как под кроватью щелкает остывающая электричка: щелк… щелк… — звонко раздается в тишине. Я начинаю нарочито кашлять при каждом звуке. Но, по-видимому отец Нектарий уже давно не пользуется электричкой и забыл как она щелкает. — Успели. Разочарованно говорит отец Нектарий, хитро и лукаво прищурившись. Я смотрю краем глаза вверх, и вижу что пакетник раскрыт — Кирилл впопыхах не закрыл. Но отца Нектария подводит невысокий рост, он не может поднять глаза чтобы увидеть пакетник.
«Успели… И Гачев предупредил… Но ничего, на этот раз…». Поворачивается ко мне: «А с тобой, болгарчик хитрый, мы еще разберемся…». Я говорю: «Отец Нектарий, там на паре класс ждет» — «Без тебя знаю», — резко бросает отец Нектарий. Отец Нектарий уходит с вопросом на лице. Я и Кирилл идем за ним на ватных ногах…
Летом отец Нектарий таки выгнал Кирилла. Увидел его уходящим в город и стал караулить. Ждал до четырех утра — и поймал…