- Открывайте, слышите, а то хуже будет. Выходи, Нина, а то двери разнесу!
Отчим орал пьяным голосом и с силой стучал в дверь. Мы с матерью сидели, прижавшись друг к другу, в нашей детской комнате. Таким свирепым отчим еще никогда не был. Последнее время он стал часто приходить поздно и навеселе, громко включал радио и на уговоры матери сделать звук тише, никак не реагировал. Когда терпение кончалось, мама обращалась за помощью ко мне.
Тогда я выходила из комнаты, тихонько дотрагивалась до его плеча и шепотом просила:
- Дядя Ваня, сделайте, пожалуйста, звук тише, а то я не могу уснуть.
Удивительно, но это всегда действовало.
А сегодня отчим был агрессивным, метался перед нашей закрытой дверью, грозился ее разнести. И не только грозился, уже остервенело рубил топором, рычал и ругался. Меня охватил ужас.Сейчас он вырубит дверь и нас убьет! Я дрожала всем телом и вдруг услышала, как стучат зубы. Мои зубы. Нас спасло то, что дверь была из прочного дерева. Она выдержала удары обезумевшего от водки отчима. Через минуту он затих. Ушел в свою комнату. Было около двух часов ночи. Не раздеваясь, прижавшись друг к другу, мы с матерью заснули.
Утром, открыв глаза, я сразу вспомнила весь ужас вчерашнего вечера.
«Как он мог на нас с топором? Никогда, никогда не прощу ему этой дикой злобы и жестокости! Видеть больше не хочу!» Во мне все дрожало от возмущения.
Мама уже ушла на работу. Сестра в училище. Мне спешить было некуда, я училась во вторую смену. Отчим тоже в эту неделю работал вечером. Мы остались в квартире вдвоем.
Я тихонько вышла, оглядела дверь, на ней виднелись глубокие свежие следы от топора.
«Как он мог на нас с топором!», - снова с возмущением вспомнила я вчерашнее.
Дядя Ваня, обессиленный после ночного буйства, спал. Я осторожно прошла на кухню, приготовила завтрак,стараясь не шуметь, поела. И всё время думала, как мне себя вести, когда отчим проснётся? Как вообще мы дальше будем жить? Ведь ни забыть, ни простить нельзя!
Так что же теперь?
Я сидела и вспоминала, как в сорок шестом году, после войны, (мне тогда было около шести лет, а сестре тринадцать), приехали мы в Ригу к дяде Ване.
Отец наш погиб в Ленинграде от голода во время блокады. Я его не помню, мне тогда три годика было. Маме удалось нас вывезти после страшной зимы, когда частично сняли кольцо вокруг города. Два года полуголодного существования в Самарканде, в овечьем хлеву (все жилые помещения в городе уже были заняты беженцами). У матери тиф, ее положили в больницу, а нас отправили в детдом. Потом сообщили, что она умерла. Только мама очнулась в морге на холодном железном столе. Выжила. А тут я вместе с девятью другими детьми подхватила, играя в арыке, какую то желудочную инфекцию.
В больницу меня не взяли, сказав, что шансов на выздоравление нет, так как девять детей уже умерло. А я выжила, единственная.
Мамина родная сестра, тетя Валя, вызвала нас из этого ужаса в Москву, разделила свою одну комнату в общей квартире на Арбате картонной перегородкой, в одной половине поселилась она с сыном, в другой - мы втроем. Обе матери кровь сдавали, чтоб нас подкормить. Тут мама и встретила дядю Ваню.
Всю войну прошел он солдатом, ранили, госпиталь, подлечился - снова на фронт. Наконец, победа!
И солдат вернулся в родную белорусскую деревню, к жене и сыну. А его встретила молодая хозяюшка с сыном и маленькой доченькой на руках. С немцем нажила.
Не стал дядя Ваня ни кричать, ни бить, ни подробности выяснять. Повернулся и ушел. А куда деться? Вспомнил, что в Риге, где он родился, остались у него родственники. К ним и приехал. Свободных квартир сразу после войны в городе много было: кто на войне погиб, кого немцы расстреляли, а кто и за рубеж бежал. Получил вот эту, двухкомнатную, на шестом этаже, без лифта, с печным отоплением, без горячей воды, а холодная только ночью до крана доходила. Да после войны почти все так жили. Устроился на работу, мирную жизнь стал налаживать.
Две искалеченные войной судьбы встретились и потянулись друг к другу. К доброте, к взаимной заботе, к семейному уюту. Так мы и очутились в Риге. Такой брак в народе называют неравным, не по возрасту, они одногодки, а по социальному положению: мама инженер, а отчим простой рабочий, с четырехлетним образованием деревенской школы. Но мама к этому относилась очень спокойно. Добрый был дядя Ваня, тихий, заботливый. Если придет раньше мамы после первой смены, обед приготовит, всех накормит, напоит, дрова напилит, наколет, на шестой этаж принесет, печки натопит, а вечером, пока мы уроки делаем, просмотрит обувь, если стопталась, набойки новые набьет, гуталином до блеска начистит. И не кричал на нас никогда, голоса не поднимал, не то, что руку.
А однажды привез своего сына от первой жены. Сообщили из деревни, что загуляла она, дочка маленькая умерла, а сын без присмотра. Вот и привез он Ванюшку (сына тоже Иваном назвали). Так появился у нас с сестрой брат. А Ванюшка отца своего папой звал. Мы с Ванюшкой подружились, почти ровесники, все время вместе проводили. Вот однажды он о чем-то отца попросил: «Дай мне папа…», а я машинально «И мне, папа, тоже». Глаза у отчима вспыхнули счастливой радостью, но тут вошла старшая сестра. «Какой он тебе папа!» И потух огонь, хоть ничего не сказал дядя Ваня, словно не слышал. Я сестру понимаю, она отца помнит, ведь на семь лет меня старше. Помнит его сильные руки, его добрый голос. Это я не помню, а она до сих пор забыть не может и дядя Ваня для нее никогда отцом не будет.
Вот так сижу я и вспоминаю. Слышу, отчим проснулся, по комнате тапочками пошлепал, в туалет мимо нашей разбитой двери прошел и быстренько опять в комнату свою. Сидит. Не выходит. А я опять думаю, вспоминаю, как Ванюшку его мать у нас выкрала. Поехали мы летом в деревню к родственникам дяди Вани. Мы с Ванюшкой играли на улице с деревенскими ребятами в лапту, потом мальчишки какую-то свою игру затеяли, а вечером не пришел Ванюшка к ужину. Мама с отчимом заволновались, побежали по деревне искать, через час им сказали, что Ванюшку его мать увезла. Так Ванюшка и остался у нее. Вот и вышло, что у дяди Вани ни собственного сына нет, ни для нас отцом не стал.
И как то посерел, погрустнел, постарел отчим, попивать стал. И вот до чего допился! Сейчас сидит, мается. Конечно, стыдно ему. Наверное, и сам не знает, что ему теперь делать, как в глаза посмотреть. А правда, как же быть то ему? Хотел всех любить, обо всех заботиться, семью хотел иметь, в которой все друг друга любят. Мы его заботами пользовались, вот только сами - никакой любви ему не дали. А теперь что же будет? И вдруг мне его так жалко стало. Я как представила, что сидит он в комнате один, в отчаянии от безвыходной ситуации, от всей неудавшейся жизни, от стыда за то, что вчера сделал. У меня от этих мыслей слезы на глаза навернулись.
Встала я, пошла в его комнату. А он и вправду сидит, опустив голову, и слезы по щекам текут. Я и говорю тихо:
- Дядя Ваня, идите завтракать, а то все остыло.
Вскоре после того случая дяде Ване сделали операцию, у него оказался рак желудка. Пить перестал. И опять воцарилось спокойствие в нашем доме. И жили мы дружно еще много лет.
А теперь я понимаю, что тогда в моей жизни случилось очень важное событие: впервые я почувствовала сострадание к другому человеку, обидевшему меня, желание понять его и простить.