Мы всей семьей приехали на день рожденья мачехи моего мужа, Лидии Яковлевны Керт. Наши дети за её доброту называли бабушкой Лидушкой.
После обильной и вкусной еды, (готовила она чудесно), пить чай мы вышли в сад. Был спокойный, теплый вечер последних августовских дней. Я уже не помню, зачем мы стали вспоминать блокадный Ленинград, обе мы блокадницы, только я тогда была трехлетним ребенком, а Лидия Яковлевна — директором школы. И рассказала она про своего самого ужасного ученика в руководимой ею школе в последний год перед войной.
«Я его и к себе в кабинет вызывала, и по душам беседовала, и строго говорила. Родителей пыталась организовать, комсомольцы на поруки брали. Ничего не помогало. Школу пропускал, каждый день с ним какие-нибудь истории приключались. Наконец, учителя в один голос:
- Исключить!
А ведь последний, десятый класс был. Не смог дотянуть. Исключили. Летом война началась, потом блокада, голод, мороз. Ослабела я. Иду как то из магазина, ноги не держат, несу свой скудный паек, тощий кусок хлеба, а в глазах уже темно. Прислонилась к стене, чувствую, вниз сползаю, ноги подгибаются. А знаю, упасть в мороз никак нельзя. Конец. Вдруг слышу:
- Лидия Яковлевна, Лидия Яковлевна!
И сильные руки меня подхватили, держат в объятиях. Всмотрелась, а это он, ученик мой выгнанный. В солдатской шинели. Улыбается так, будто мать родную встретил. Подхватил меня, почти на руках до дому донес. А там вытащил все из своего вещмешка на стол, паек свой солдатский, согрел воды, напоил меня горячим чаем, накормил, да еще и запас оставил. Сказал, что на день отпустили, завтра все равно на фронт возвращаться. Обнял и ушел. А мне стыдно так было! Да. Погиб он…..А я поклялясь тогда, что если выживу, никого больше не исключу. После войны еще двадцать лет директорствовала. И клятву свою выполнила.
Вот так, мои дорогие в жизни бывает».