Какие могут быть развлечения у стареющего небогатого мужчины? Телевизор, дозированная выпивка (сердечко-то пошаливает) и, пожалуй, редкая, под настроение, мастурбация. Да и та частенько остается неоконченной, если хочется спать, или выпито было слишком, или если сердечко, опять-таки.
Но у Сергея Васильевича было еще одно. Развлечение с большой буквы. Позволял он себе его не часто, уж больно сильная была штука, да и странноватая, на первый взгляд. Но и совсем отказаться от него никак не мог. А ну и что, что странная? Мало ли чудных людей на свете? Он, по крайней мере, никому не вредит, и никого в неудобное положение не ставит. Кроме себя, если. Но это уж дело добровольное. Любишь кататься – люби и саночки возить, как говориться!
Сегодня с утра он готовился. Убрался, как мог, в квартире. Еды купил какой-никакой. «Беленькую», опять же, со встречей-то. Куда ж без нее-то, без любезной?
Поскреб бритвой седую щетину, ополоснул рожу, со значением подмигнул себе в зеркало, оделся поаккуратнее и отбыл на вокзал.
До прибытия поезда из Сочи оставался еще час, но, как говориться, лучше раньше… Опять же, цветы надо купить, не чужие все-таки люди приезжают, родные. Вот и гвоздички продают, кстати.
- Почем они у вас? Ох, цены ломите! Ну, дайте три штучки мне. Не чужих людей встречаю все-таки. Жену с сыном! Вот, возьмите, мелочи-то накопилось. И вам лучше – сдачу давать!
До прихода поезда еще полчаса, но Сергей Васильевич уже на месте. Стоит, сжимая букетик и скользя взглядом по масляным полозьям рельсов, уходящих в точку на горизонте, откуда вот-вот появится поезд, тот самый! А и пора бы уже. Самое время. О, показался, идет!
Длинный зеленый состав подошел к перрону, зашипел, скрипнул тормозами, остановился. Встречающие кинулись на перрон, навстречу им, из открывшихся дверей, высыпали прибывшие, Сергея Васильевича затянуло в радостный целующийся, обнимающийся, смеющийся водоворот.
Но где же его семейство? А вот и они! – Клава, Женька, я тут! Ой, извините, ошибся я. Очень похожи вы на мою супругу с сынком. Не видели их случайно? Нет? Извините еще раз…
Подходит к мрачной помятой личности во фуражке. - Товарищ проводник, вы не скажите, тут у вас женщина ехала лет тридцати, в смысле, сорока… пяти, с мальчиком таким пяти лет, не видели случайно? Какой вагон? А этот какой? Двадцатый? А, у нее другой…. Не видели, значит? Ну, извините.
Проходит полчаса, поток людей схлынул, оставив на перроне одного Сергея Васильевича с тремя помятыми цветками. Понурившись и не обращая внимания на перемигнувшихся патрульных ментов, которым его фигура успела за многие годы примелькаться, он идет по вокзалу, спускается в метро, едет домой. Заходит в пустую квартиру, снимает пальто и ботинки, идет на кухню, одним движением сворачивает «беленькой» пробку и наполняет до половины мутный граненый стакан. От трех гвоздик по дороге чудесным образом осталось две. Он кладет их на стол, туда, где уже лежит старый потертый альбом. В альбоме только одно фото, мятое, с бурыми подтеками по краям. Фото красивой женщины со смеющимся белобрысым пацаненком. И одна вырезка из газеты, с фотографией, на которой угадываются сломанные фермы моста и упавшие в реку вагоны поезда. Василич гладит кончиками пальцев фото и вырезку, пьет залпом, давится колбасой, не чувствуя вкуса, с трудом проглатывает, плачет, снова пьет. И пусть фото найдено им в куче старых бумаг на дворовой помойке, а газетная вырезка повествует о железнодорожной катастрофе в Индии, пусть! Горе у человека, ясно? Кому какое дело?
Развлечение почти окончено, теперь надо допить, и если сердечко выдержит, то через месяц он поедет в аэропорт, встречать дочку с учебы из Англии. Расскажет случайным собеседникам, какая она умница и как это не легко, оплачивать эту самую учебу, но ведь родная же душа! А потом, дождавшись самолета и сконфузив своим неприбранным видом и криком «доча!» пару удивленных девиц, потихоньку вернется домой, к фотографии симпатичной девушки с локонами и заметке о катастрофе неизвестного лайнера в неведомых краях.
Нет никого, и не было! Но ведь могло бы? Могло…
Скажете, та же мастурбация? Скажете, сердечку вредно?
А может этим – и живо?...