В тридевятом царстве, как во всяком уважающем себя сказочном поселении водилась Добрая Фея. Феи, они разные бывают, бывает – веретено дарят, бывает – с принцем знакомят, а бывает – и в тыкву превращают. Местная Добрая Фея дарила радость. Надо сказать, что Фея эта была хоть и Добрая, но ленивая – сама ни к кому не являлась, палочкой волшебной не махала и звездной пылью не рассыпалась. Просто однажды на пути каждого жителя царства возникал ее домик, такой уютный и манящий, что не зайти в гости было невозможно. Домик пах старым, хорошо натертым мастикой деревом, свежесваренным кофе, немного корицей, местами – жасмином, лавандой и ромашкой, и еще чем-то неуловимым, но безумно приятным гостю. (Как потом оказывалось, каждому мерещился его собственный любимый запах).
Вне зависимости от погоды на улице (а погода в тридевятом царстве, как и в соседнем тридесятом была преимущественно примерзейшая) сквозь окна домика всегда светило солнце, отражаясь в бесчисленных баночках, скляночках, вазочках, коробочках и прочих емкостях, в изобилии присутствующих в феином жилище.
В них и хранилась радость в самых разных своих проявлениях. Смех веселыми шариками лежал в вазочках, улыбки беспорядочно лепились к стенам и потолку, бурная радость клокотала в крепко закрытых склянках, а тихая – свернулась рулончиком в глубине одной из полок. Девять шаловливых муз парили под потолком, попеременно заигрывая с редчайшим видом радости – Взаимной Любовью, она и вовсе формы не имела, витала себе приятным духом и являясь уже непосредственно радуемому.
В особой огнеупорной вазе хранился Глагол – специфическая радость для писателей и поэтов. Вдохновение клубилось где-то рядом, и выдавались они только в комплекте, иначе Глагол выходи из-под контроля и писателю грозил жесточайший приступ графомании, а поэту – и вовсе словесный понос.
Да что там, формы и виды радости бесконечны и разнообразны, но каждому своему гостю Фея умудрялась подобрать самую нужную ему в этот момент разновидность. Надо сказать, что радость жителям царства была необходима, поскольку Царь Горох был правителем гадким, злопамятным и вонючим, да еще и недоделанным магом в придачу. Так что пакости у него получались мелкие, но противные. Жители часто поминали мать его, Царицу полей Кукурузу, вот была всем Царицам Царица, но наколдовала что-то не то с монахом придворным, Менделем, что б его, и уж которое десятилетие маялись жители под недоделанным Горохом.
Фея у нас Добрая, сказка - настоящая, поэтому радость она выдавала совершенно бесплатно, но ровно столько, сколько считала нужным (и ведь ни разу не ошиблась, Фея же, в конце концов) А вот взять что-то про запас или без спросу было нельзя. Почему нельзя, жители толком не знали, но рисковать проверкой не спешили, да и старожилы поговаривали, что в тридевятое царство Фея когда-то прибыла верхом на метле.
Лицедей был в тех краях чужаком, просто приглянулся однажды Царю и с тех пор актерствовал в Царском Театре, уж лет пять как. И вот однажды, аккурат в тот момент, когда сделалась ему ну просто невыносимо тошно, на его дороге появился домик Доброй Феи.
Фея, как и полагается, гостя встретила радушно, мигом сообразила, от чего ему тошно и какой радости не хватает, и одарила Лицедея сумасшедшей красоты улыбкой и подновила способность мгновенно в себя влюблять любого, кто на него посмотрит из зала.
Лицедей, будучи чужаком, бабушкиных сказок про Фею не знал, порядочностью не заморачивался, поэтому, не задумываясь, высыпал в свою сумку весь смех, отодрал от стен разнообразные улыбки, сачком отловил муз и рассовал их по карманам; хищно оглянулся по сторонам, прихватил еще бурную радость в одну руку, а Глагол - в другую, и покинул Фею, не попрощавшись.
«Вот идиот», беззлобно подумала Фея, которая наблюдала весь грабеж, безмятежно стоя в дверях. Дело в том, что начинала наша Фея волшебную карьеру натурально ведьмой, потом по некоторым причинам переквалифицировалась, но молодость периодически вспоминала. Так вот, если радости не касались ее руки, она превращалась в пакость, причем необратимо.
Села Фея в кресло-качалку, достала вязание (вязать, она, между нами говоря, не умела, но где-то слышала, что Добрым Феям по статусу положено на досуге спицами щелкать, вот и переводила пряжу), протерла хрустальный шар и приготовилась смотреть шоу…
..Которое не заставило себя ждать. Бурная радость и под феиным-то присмотром с трудом сидевшая в склянке, оказавшись на воле, покуражилась на славу. Бедного Лицедея колбасило, крутило, подбрасывало, чуть не разрывало на части всю дорогу до дому. В результате он сильно растянул ногу и выбил себе два зуба, после чего его улыбка перестала быть «сумасшедшей красоты» и стала просто слегка сумасшедшей.
«Это все фигня», думал Лицедей по дороге к дантисту, - ногу забинтую, зубы вставлю, зато все музы в кармане, любые улыбки есть, всех очарую, вечно буду в театре царить».
«Ха» - хрюкнула Фея, уткнувшись в вязание.
Через пару дней надо было Лицедею произносить серьезную и даже скорбную речь на одном важном мероприятии. Краденые улыбки он, покамест, припрятал, а про смех-то, в сумке лежащий, забыл. И вот, вещая своим бархатным голосом об очередном неурожае в несчастном царстве он вдруг каааак заржет, что твой мерин, ржет и ржет, остановиться не может. Уж и с трибуны свалился, ногами по земле сучит, костюм недешевый пачкает между прочим, аж икать начал. Пришлось обливать его ледяной водой и оттаскивать от греха подальше.
Кое-как вылечив ангину, Лицедей принялся готовиться к бенефису. Популярность его стала как-то увядать, а уж после того позорного выступления и совсем как-то скукожилась и пошла куда-то совсем не туда, что его, разумеется, не устраивало. Проявив завидную способность к пополижеству и зубозаговариванию, он убедил Царя, что его бенефис будет лучшим культурным событием тридевятого царства за всю историю, и получил-таки мешочек казенных денег на «необходимые приготовления».
И вот настал день бенефиса, «мой самый главный день в жизни», думал Лицедей. Нарядившись-напомадившись, выстроил он ворованных муз в ряд, отряхнул и как гаркнет: «девочки, работаем!». «Хамите, парниша», хором ответили «девочки» и недобро ухмыльнувшись, закружились у него над головой.
Натянув самую обворожительную из ворованных улыбок, пошел Лицедей на сцену, да только не заметил, как улыбка превратилась в мерзейшую слюнявую гримасу. Зрители ахнули, но решили, что – часть действа, мол, так и задумано.
Дальше больше – Талия, Мельпомена и Терпсихора объединились и устроили ему такой минор в мажоре, хоть святых выноси. Начинает смешное что-то рассказывать – зрители с каменными лицами сидят, в трагедию ударяется – зевают, танцевать пробовал – коронный номер свой – ноги заплетаются, а зрители знай себе, ржут и улюлюкают. А когда пришла пора виршей да од, Лицедей так Глаголом выжег, что местной Тайной канцелярии перестало хватать чернил для протоколов, благочинная часть зрителей не знала, куда деваться от стыда, а галерка тут же растащила на цитаты.
Тайной-то канцелярии Клио помогла, все в историю записала, как полагается, что топором не вырубить и все такое. Они потом еще изумлялись, как смогли так красиво да грамотно свитки допросные составить.
Как был, в гриме и костюме, бросился лицедей Добрую Фею искать, дошло наконец, откуда все его беды, да куда там. Так и бегал по всему тридевятому царству, обезумевший, пока его стража не поймала.
И тут встал вопрос, что с ним делать, ведь в тридевятом царстве не было тюрьмы. Неугодных сразу пускали на удобрение, а должники работали на царских полях и огородах. Какие-никакие, а законы в царстве соблюдались, и формально Лицедей их не нарушил, только наболтал лишнего, так что удобрять им царские грядки было несправедливо. Для работы в огороде он тоже не годился, потому что так и не оправился после своего провала – то ржал как конь, но рыдал, то подпрыгивал, будто от радости, а тот и вовсе декламировать какую-то ересь начинал.
И тут Гороха осенило. На самой окраине тридевятого царства стоял заброшенный замок. Кто его забросил и почему, как-то забылось, сносить было жалко и лень, равно как и ремонтировать, а народ повадился туда стройматериалы добывать. Вот Лицедея пугалом туда и посадили. Ходит теперь по старому замку, нездорово смеется и жуткие рожи корчит, все играет свой последний бенефис.
«Воровать нехорошо», наставительно сказала Добрая Фея хрустальному шару, бросила, в кресло вязание и пошла навстречу очередному гостю.