Ошибки. Татьянка

               
        В коридоре хлопнула дверь,  послышались чьи-то легкие шаги. К изумлению сидевших за столом, в комнату заглянула... Татьянка.
      - Здравствуйте! Хлеб, да соль! А я вот кувшинчик обратно принесла. Хорошее пиво у вас полу¬чилось, дядя Захар. Папаня просил благодарность передать тебе.
      - Здравствуй, голубушка! Спасибо! Николаю благодарность передавать надо, а не мне. Он пиво отнес. Чего сто¬ишь-то в дверях. Снимай свой тулупчик, садись с нами чай пить.
      - Да, что, я вам мешать здесь буду?! Спасибо за пиво, я побегу.
      - Никаких "побегу"!... – твердо скомандовала Дарья Матвеевна, поднявшись из-за стола навст¬речу Татьянке.

Долго уговаривать гостью не пришлось. Уже через минуту она сидела за столом с блюдцем горячего чая в руках.
    – Бери, Татьянка, пирог. Тебе с чем подать?
    – Давайте с творожком, тетя Даша. А мы с мамкой сегодня тоже пироги пекли. Знаете, они у нас чуть было не подгорели. Хорошо, я вспомнила,  пока мамка другими делами занималась. Вытаскиваю их из печки:  "Батюшки! Да они уже вот-вот огнем загорятся". Я быстренько яйцо разбила,  размешала в молоке,  помазала их свер¬ху.  Знаете,  они сразу такими красивыми стали!
     - Да ты чай-то пей. Бери сахар,  а хочешь – с вареньем из вишни.
     - Я лучше с вареньем. Подвинь,  тетя Даша, вон ту вазочку,  что поменьше... Ой! А знаете, какая сегодня у нас умора была?! Николай не рассказывал?
     - Нет,  не рассказывал, – ответила за всех хозяйка, – он у нас ничего не рассказывает. Видишь,  сидит за столом и молчит.
     - А чего зазря языком-то трепать… –  возмутился Николай.
     - Наверное, Варвара отца отчитывала за вчерашнюю гулянку у Алексея? – поинтересовался Захар Захарович, – так это дело не новое. Редкая баба на своего мужика не кричит после хорошего застолья.
    – Да нет!  Совсем не то,  что ты думаешь, дядя Захар. Дело случилось такое: папаня на той неделе новую пилу купил,  наточил,  а она не пилит.  Сегодня он у меня и спрашивает:  "Татьяна,  ты не видела,  куда у нас старая пила подевалась?".  А мамка на кухне в это время пироги в печку сажала и подумала,  что это её папаня старой пилой назвал.  А она моложе папани на пять лет.  Вот она и устроила ему "старую пилу". И Николаю,  заодно, досталось.  Он еле ноги унес. Даже про кувшин забыл.  А я-то думала,  что если Николай был на флоте,   то он ничего не боится.  Трусишка он у вас!

    За столом все весело рассмеялись удачной шутке, а Николай в свое оправдание под общий смех пробурчал:
    – Немца,  али еще какого врага я не испугаюсь. Но тут же не враг,  а обыкновенная баба. Только с ухватом...
    – Я же говорил,  – вытирая слезы от смеха,  прокричал Иван, – что у Николая сегодня сплошная невезуха.
    – А в этом нет ничего удивительного, – заключила Дарья Матвеевна,  – у Николая с сегодняшнего дня,  можно считать,  новая жизнь начинается. А припомните: у каждого из нас любое новое дело не сразу получалось. Николаю привыкнуть, присмотреться надо,  а потом всё пойдет своим чередом.
    – Привыкнуть и присмотреться мы, мужики, ему поможем… –   Предложил Архип.
Иван почесал за ухом,  взглянул на Татьянку и с иронией в голосе проговорил:
    – И не только мужики. Татьянка! Берешь над бывшим моряком шефство? Ну,  скажем,  от имени женской половины населения.
      Татьянка несколько смутилась,  но тут же нашлась с ответом:
    – А зачем это я буду брать шефство от всей женской половины населения? Если уж я шефство возьму,  то только лично от себя. Не нужна ведь тебе, Николай,  вся женская полвина. Нам и вдвоем не худо будет!  Припомни,  как ты вчера на улице час¬тушку пел:

                Мне не надо пуд гороха
                Мне одну горошину
                Мне не надо много девок
                Мне одну хорошую.

     Лицо у Николая вспыхнуло. Не зная, куда себя деть от такого стыда и позора,  он невольно,  заикаясь, промямлил:
    – Что ты придумала?! Не пел я вчера таких песен. И что вы все разом ко мне пристали? Будто кроме Николая за столом никого нет. Ну,  вот Ванька…
    Услышав шум в коридоре, Дарья Матвеевна заступилась за Николая:
    – Да и впрямь,  что пристали к парню. А сейчас Ванька ты береги уши, Настя твоя идет!
Иван откинулся на спинку стула и деланно пьяным голосом запел:

                Меня девушки красивые не любят,
                А дурнушек я и сам не полюблю...

     Все сидящие за столом с любопытством стали поглядывать то на входную дверь,  то на прикинувшегося Ивана, а тот, видя, что зашла действительно его жена Настя, снова, еще громче запел тот же куплет:

                А меня девушки красивые не...

    – Ну, посмотрите, люди добрые, – послышался голос вошедшей Настасьи, – все мужики, как мужики, а мой – с утра нахлестаться успел, языком не ворочает. Вот и отпусти его одного. Ванька! Приубавь свой граммофон. Одного тебя на всю деревню только и слышно. Вечером надо было песни петь. Ты, видать, день с ночью перепутал!

     Первой не выдержала хозяйка. Под общий смех, всплеснув руками, повернулась к Анастасии:
      - Настенька! Не обращай ты внимания на этого придурка. У них еще и по первой рюмке не вы¬пито. Раздевайся, садись чай с пирогами пить.
    – А что, бабоньки, вы с чашками, да с блюдцами сидите? Ставь, маманя, и бабам по рюмке. Тем более что дела сегодня все сделаны, да и Ванька  хулиганить больше не будет. Выпьем по рюмоч¬ке сладкой настоечки, чтобы мужикам с нами не скучно было. Как, бабоньки?
      - Ну, если сладкой, тогда по одной можно, – поддержала Палаша, – доставай, маманя, твою самолучшую настоечку на землянике. Сама говорила, что бережешь её для особо торжественного случая. Вчерашняя вишневая настойка нам уже надоела.
      - А и вправду! Я про нее совсем забыла. Она  в подвале стоит. Когда Николая на флот призывали, Захар поставил дубовый бочонок анисовки и дал слово, что вскроет его на возвращение матроса. А года полтора назад я поставила маленький бочоночек сладкой настойки на лесной землянике.

     Настойка удалась на славу. Приятный запах земляники, прозрачный светло-вишневый цвет с ярко-коричневым оттенком и неповторимые вку¬совые качества придавали ей тот набор досто¬инств, который знатные виноделы называют буке¬том напитка.
Налив анисовки – мужикам, а женщинам – настойки, Захар Захарович поднял рюмку, толкнул сидевшую рядом Анастасию:
    – Подбила, Настенька, ты всех наших баб на настойку, поэтому тебе первой слово дается для тоста. Да не вставай, можно сидя! Когда чарку доброго вина еще и хорошим словом под¬крепишь, то действие его приобретает двойной эффект. Давай, Настя!
         Анастасия, было, заупрямилась, но, видя как десяток пар глаз, в ожидании направили свой взор на нее, торжественно произнесла тост за возвращение Николая со службы.
    – Правильно! Правильно! И мы за это выпьем! – поддержали её все сидевшие за столом.

      После выпитой рюмки бабы снова принялись за чай, а мужики – за рыбник. Потекла спокойная беседа о прошедших и предстоящих делах, о будущей весне, которая как всегда придет в назначенный ей срок и позовет мужиков на поля пахать, боронить, сеять. Тогда уж будет не до праздников, будет работа "до седьмого пота", считай до самой осени, или как говорится, до  "белых мух". А сейчас – другое дело: можно посидеть за столом, дать себе расслабиться.

    Захар Захарович встал из-за стола, снял со стенки гитару.
    – Возьми, Николка, попробуй вспомнить что-нибудь. Может быть не разучился этот инструмент в руках держать.   
    Взяв в руки гитару, Николай "пробежался" несколько раз по струнам, поднастроил её.
      - Пальцы отвыкли, – извиняющимся голосом проговорил он, – надеюсь, строго судить не будете, если что-нибудь сфальшивлю?
      - Какие тут суждения! Давай песню. Только не из молодежных, а для души. – С нетерпением просил отец.
       - Для души – можно.
       Прозвучали первые аккорды, затем до слуха сидевших за столом стала доноситься негромкая мягкая мелодия вступления, вслед за которой как будто откуда-то из глубины души под легкие звуки струн зазвучали слова:

                Закинув плащ, с гитарой под рукою,
                К её окну пойдем в тиши ночной
                И там прервем мы песней удалою
                Роскошный сон красавицы младой.

                Но не страшись пленительная дева,
                Не возмутим твоих мы светлых снов
                Неистовством бурсацкого напева
                Иль повестью студенческих годов.

                Нет, мы поем и тихо и смиренно,
                Лишь для того, чтоб слышала нас ты
                И наша песнь – как фимиам священный
                Пред алтарем богини красоты.

                Звезда души! Богиня молодая!
                Нас осветил огонь твоих очей, 
                И голос наш, на сердце замирая
                Любви земной не выразит речей.

                Мы здесь поем во тьме весенней ночи;
                Ты ж пробудясь, от шума голосов
                Сомкнешь опять мечтательные очи
                Не расслыхав воззванья бурсаков.

                Но, нет... постой, услышав серенаду...
                Стыдясь во сне, ты песнь любви поймешь
                И нехотя ночным певцам в награду   
                Их имена впросонках назовешь…

     Голос затих, но последний звук гитары еще какое-то мгновение исходил от трепетно звеня¬щих струн, как бы, ни давая расставаться с этой прекрасной мелодией. Наступила полная тишина, и никто первым не решался ее нарушить, чтобы не испортить созданный песней внутренний душевный настрой...

      – Такую песню мог написать только прекрасной души человек, – совсем тихим голосом заключил Захар Захарович, – таким, видать, и был тот поэт... Доводилось мне слышать эту песню, но начальные слова были такие: "Накинув плащ, с гитарой под полою..." и пели из нее всего первые три куплета, поэтому я не мог понять ее смысла и не придавал ей особого значения. А сейчас – всё по-иному... Эти годы, видать, пошли Николаю на пользу, признаюсь: я редко слыхивал подобный голос...

     – Был у нас на корабле мичман Громобой, – пояснял Николай, – большой любитель песни. Что касается службы, то здесь его слово мы считали законом. Лишнего он ничего не требовал, как многие другие офицеры, но если что приказывал – кровь из носа, а приказ выполняли. А вот свое свободное время он любил проводить с нами. Да и свою гитару нам разрешал брать. Много он песен знает… А эту серенаду я выучил наизусть от него. Говорил он мне, что написал её поэт по фамилии Сологуб и посвятил эту серенаду известному поэту, другу Пушкина, Николаю Михайловичу Языкову. Помните песню "Нелюдимо наше море"?
      - Известная песня! – Поддержал отец.
      - Так, она  Языковым написана.

    – Ну, Николай! Не спать теперь девкам в нашей деревне, – в шутку подметил Иван, – с какого дома начнешь? Давай вон с того края, от Варвары-Митихи! Танюшкака, ты не против еще раз, ночью, под окном, такую песню услышать?
      Лицо Татьянки вспыхнуло, но она быстро нашлась с ответом:
     – Я-то, может быть, и хотела её еще раз послушать, а вот мамка – ухват в руки и певца вдоль деревни... У нее не забалуешь!