Митька

(рассказ был опубликован в жунале "Юность" № 9 2009 год)

Ниточка петляла, ниточка путалась, закручивалась коварной змейкой и расцветала хитрыми узелками.  Тоненькая, зелёная чуть не до крови впивалась в пальцы. Митька слюнявил их и расправлял ниточку сначала бережно, затем, прикусив губу и склонившись над пяльцами, старательно тянул и, не вытерпев, дёрнул так сильно, что ниточка, жалобно пискнув, оторвалась. Мальчик сжал её непокорный, истерзанный хвостик меж пальцами и ловко воткнул в игольное ушко. Заправлять нитку в иголку он уже приноровился, но стежки выходили кривыми, они то плясали одноногими человечками, то расползались хищными пауками, то вовсе напоминали червоточинки в яблоке.
- Пересолила ты борщ, Егоровна. Нет, повариха из тебя никудышная, - хрипло проворчал Карло и вдруг швырнул ложку в тарелку - густой бархатный навар разлетелся алым бисером. Карло отпрянул, но всё же дряблое лицо его покрылось кровавыми подтёками борща. Карло был Митькиным соседом – неказистым, рыжим, с клокастой шевелюрой, чем и напоминал полинявшего лиса. Жил Карло этажом выше и часто захаживал в гости. И звали его вовсе не Карло, а Пётр Васильевич, однако из-за необычайно маленького роста Егоровна - Митькина бабушка прозвала его Карло, да прозвище это так к Петру Васильевичу и прицепилось, он даже иногда сочинял, будто предки его итальянцы, и вроде бы род её тянется от Карло Гоцци.
      Митька метнул взгляд на соседа, потом на часы, пробило шесть, из открытой форточки доносились голоса людей. Приехал очередной автобус из Москвы. Из окон кухни была видна остановка. Мальчику не терпелось бежать на улицу, узнать, увидеть, кто же приехал, кто?! Он опять склонился над шитьём, но теперь уже беспокойно ёрзал на стуле и колол иголкой пальцы. Он встречал каждый вечерний автобус. Он надеялся, в одном из них вернётся отец.
- Вот проруха! - Карло вытер щёки руками, а затем обтёр ладони о белую накрахмаленную скатерть, - Вчера котлеты твои, Егоровна, были, скажу честно, не угрызёшь, - он вытер щёки , - я чуть зуб себе не сломал, а сегодня, чую, всю ночь после твоего борща не усну, жажда замучит.
Карло взгромоздился на высокий стул, размахивал ногами в воздухе и время от времени пинал ножку стола, пытаясь его раскачать. Но дубовый стол хранил невозмутимое спокойствие так же, как и Егоровна, маленькая старушка, похожая на надломленную щепку, подвязанную фартуком, чтобы совсем не разломилась. Егоровна хлопотала у плиты, наливала в раскалённую сковороду масло: оно шипело, фыркало брызгами, Егоровна задабривала его нежным прохладным тестом, пекла блины и складывала в красивое блюдо. А светлая курносая девочка лет восьми щедро осыпала каждый блин сахарной пудрой.
- Сыпь больше, Солнышко, не жалей сахарку, Карло - наш сладкоежка, - Егоровна подмигнула Карло.
- Баб Глаш, а пустите нас с Митей на улицу? - попросила девочка. Её звали Люда, однажды Митька спас её от двух пьяных старшеклассников, которые отняли у Люды портфель и требовали за него выкуп. Митька с ними подрался. Они, конечно, оказались сильнее, наставили Митьке синяков и толкнули в лужу. А Люда с тех пор к нему прицепилась и стала вроде как его хвостиком. Из-за неё Митьку бросили все друзья. Ну, как можно играть в футбол или в казаков- разбойников  в компании малолетней девчонки, которая чуть какая ссадина - сразу в слёзы. Митька часто на неё злился  и даже прогонял, но потом как-то привык.
- Баба Глаша, - Люда потянула Егоровну за край фартука. - Мы хотим воздушного змея запускать. Потом стемнеет и будет поздно.
 Егоровна не ответила, она обратилась к Карло:
- Чаю с блинами попьёшь?
- Попью уж, - буркнул он. - Что с тебя взять, Егоровна? Дурно мне, дни все пустые, ночью не сплю, таскаюсь по дому, как сыч, из угла в угол. А вот помер бы я, ты бы цветы на могилу принесла? И укроп? Очень уж мне запах укропа нравится.
-  Что ты о смерти заладил, сейчас как дам по лбу!  - Егоровна погрозила соседу кулаком и улыбнулась,  - А ты, Митюня, не отвлекайся. Уже два часа сидишь - и не сделал ничего.
Вышивать Митька терпеть не мог, вышивать было мучительно скучно. Но бабушка просила помочь. Она раньше вышивала сама прекрасные картины: Иисуса и Богородицу, и Зимний лес, и даже на московских выставках её картины ценились и раскупались быстро. А как зрение подводить стало, решила внука к вышивке пристрастить: с таким умением не пропадёшь.
- Знаешь что, Людочка, давай я тебе яблочко очищу, чтоб ты не скучала, - ножик в руках Егоровны блеснул серебряной рыбкой…
***
…Она извивалась на леске, била хвостом.
- Эй, сынок, гляди какую я поймал!
И Митька бежал вприпрыжку босиком по мокрой земле, и палочки кололи ступни.
- Где? Где? - он скатился с холма к самой кромке воды, попятился. Рыбка уже лежала неподвижно на песке. Отец курил и глядел на развалины старого храма.
Это было давно, они ходили с отцом в лес к пруду, рыбачить.
                ***
   Теперь Митька на льняном полотне вышивал тропинку узкую, извилистую, тропинку в храм, который был на полотне намечен карандашом, но не вышит, а рядом с храмом ещё и прудик.
Отца Митька совсем не помнил, а только тёмный силуэт его в бликах солнечных лучей, и хриплый голос:
- Эй, сынок!
Митька зажмурился, сморгнул воспоминание, стал перебирать шёлковые нитки: зелёные, коричневые, песочные.
- Если папа сейчас приедет, а я не буду там, на остановке, он решит, что мы его не ждём и забыли. А вдруг он тогда сядет в автобус и уедет обратно?
- Бесполезно. Если раньше не приехал, то и теперь не приедет. Оставь ты эти глупости, - Егоровна поставила перед Карло тарелку с блинами и чашку горячего чая.
- Но мне снилось, что он вернётся вечером, приедет на автобусе. И я должен его встретить.
- Какой упрямый мальчишка, дети все такие несносные, - Карло свернул блин и запихнул его в рот целиком.
- Митя, ты же обещал мне запустить змея, - насупилась Люда, - А хочешь опять просидеть на остановке до самой темноты. Мы такого красивого змея склеили. А сегодня как раз ветер, змей высоко полетит. Баб Глаш, вы же змея ещё не видели, сейчас покажу, - она выбежала из кухни.
- Твой папа тебя не любил, потому и уехал, - Карло пристально взглянул на Митьку. - Ты ему совсем не был нужен.
- Я не верю, - процедил Митька сквозь зубы.
- Поел - иди домой, - отрезала Егоровна.
- А что я? Я правду говорю, - Карло развёл руками.
- Иди.
- Вот, баб Глаш, гляди, какой! - запыхавшись, вбежала Люда, у неё в руках был тёмно-синий мятый кусок целлофана, похожий на птицу.  Девочка его растянула за кончики «крыльев», - Змей высоко будет летать, ему и катушки ниток не хватит. Это Митя делал, а он умеет!
- Спорим, и на метр от земли не поднимется, - Карло сполз со стула и вразвалочку побрёл к двери.
- Эх, ты, -  покачала головой Егоровна.
Митьке было десять лет, он не видел отца с пяти, с тех пор, как тот уехал в столицу зарабатывать деньги, пару раз оттуда позвонил и пропал без вести, искали его и сами, и милиция, всё без толку. Спустя какое-то время Митькина мама тоже нашла работу в Москве и туда уехала. Но она звонила исправно и присылала деньги, и всё щебетала в телефон по-птичьи, что скоро за Митькой приедет и заберёт его, и что в Москве, прямо возле того дома, есть бассейн с водными горками и спортзал, куда настоящие боксёры ходят с вот такими огромными мышцами! И что один среди спортсменов и вовсе звезда телевидения, и она с ним подружилась и даже перчатку боксёрскую для Митьки взяла, и немного потерпеть осталось, и будет Митька жить с мамой и, быть может, с папой… с новым папой - настоящим мужчиной, который семью на произвол судьбы не бросает. А пока Митька жил с бабушкой Егоровной.
Мамина фотография стояла всегда у Митьки возле кровати, на тумбочке. Мама была красивая: с длинными бледно-рыжими волосами и карими глазами цвета шёлковых ниток, тех самых, которыми Митя вышивал дорожку. Но по маме Митька скучать отвык, как-то очень быстро отвык. Она часто звонила, её голос, не переставая, эхом звучал в ушах, она была вроде той шёлковой нитки, которая легко вползает в игольное ушко.
А  отца Митька ждал каждый день, просыпался, и в груди радостно билось что-то - вот сегодня, именно сегодня папа вернётся, и ближе к вечеру Митькино ожидание достигало высшей точки, он нервничал, бросался к каждому автобусу из Москвы.  И прежде, чем тот остановится, подпрыгивал, всматривался, кто же там, в салоне, за пыльными стёклами. Автобус тормозил, со скрипом открывались двери, и Митька путался под ногами у пассажиров, мешал им выйти. Водители к нему привыкли:
- Спокойно, пацан! Вот вырастешь, тогда сам за папашкой и поедешь.
Теперь Митька занял привычное место на скамейке, под расписанием.
- Мить, пойдём лучше на холм, змея пускать, ведь стемнеет, - Люде не терпелось: она то дёргала мальчика за рукав ветровки, то за ухо и за нос.
- Отстань! Сходи одна.
- Нет. Я без тебя не смогу. Ну-уу, Мии-ии-ть!
- Ты не понимаешь. Вдруг, сейчас приедет мой папка?
- Мы его всегда встречаем, а он ни разу ещё не приехал.
- Отстань!
Вдали послышалось сытое урчание двигателя, автобус тяжело вползал на пригорок. Митька напрягся.
- Ну, Мить!
Автобус кашлянул и заглох. Мальчик вскочил, оттолкнул Люду и рванул по газону через жидкие кустики на дорогу, где чёрный автомобиль бросился на него ощеренным псом. Митька едва успел отпрянуть и навзничь упал в кусты. Автомобиль резко затормозил, дверь открылась, оттуда появился человек и быстро направился к мальчику.
- Митя! Митя! Вставай, бежим! - Люда подала ему руку. - Скорее!
Они выбежали на холм. Солнце почти село. Трава блестела росой. Люда стояла, закусив губу. Митька тщательно примял клевер, положил змея, размотал катушку, побежал вперёд, змей волочился следом, цепляясь за стебли травы, наконец, вспорхнул невысоко.
- Ну, чего ты не поднимаешься? - Митька с досадой дёрнул нитку, и змей ухнул вниз, крылом проехавшись по земле.
- Мить, а ты испугался? Ну, когда это… когда машина на тебя?
Митька обернулся:
- Ты же змея хотела пускать! Вот и на тебе, - он вложил катушку ей в ладонь и сжал пальцы. - Крепче держи.
- Эй, детки-конфетки, гуляете, значит! - услышали они знакомый голос. Карло взбирался на холм, прихрамывая, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться. Он подошёл и опустил на плечо Митьке  склизкую пятерню и впился пальцами, как паучьими лапками.
- Я так и думал, что не полетит!
Митька передёрнул плечами, но Карло не выпускал.
- Гадкий мальчишка, видел я, как тебя чуть не задавили. Хватит тебе около автобусов ошиваться. Егоровну пожалей: случись с тобой что, она не переживёт. Я - другое дело, я бы даже рад был, если б ты слегка покалечился, руку там или ногу, чтоб проучить тебя, чтоб впредь неповадно было.
- Уходите, - процедил Митька сквозь зубы. - Вы нам мешаете.
- Вы только бабе Глаше ничего не рассказывайте, а то она Митю больше гулять не пустит, - всхлипнула Люда. Дунул ветер и резко увлёк змея за собой, путая его среди клочьев тумана, плывущего откуда-то с низин. Верёвочка быстро раскручивалась, Люда чуть не уронила катушку, но Карло быстро подхватил:
- Дай-ка сюда!
Карло смотал верёвку, как заправский паук сматывает паутину, и овладел змеем, и тот повис безвольно на его запястье.
- Если ты думаешь, - говорил Карло, - что отец твой вернётся, я тебя разочарую. Он давно уже в той стране, откуда нет обратно пути. Он умер. Смерть - это почти что сон, только немного иначе.
- Митя, я домой хочу, - пискнула Люда.
Митька слушал, широко раскрыв глаза.
- Во сне душа человека бродит разными тропинками, вроде тех, что ты для бабушки вышиваешь на пяльцах, - продолжал Карло. - Одна тропинка ведёт в храм, другая к морю или в какой-нибудь сказочный край с яблочными деревьями и душистым укропом, а третья, самая заповедная, в страну смерти, и если человек случайно ступит на третью тропинку, то непременно заблудится. Тропинка та хитрая, в какую бы сторону по ней ни идти, а будешь уходить всё дальше и дальше, в темноту, и без фонарика ни за что не выберешься. Поэтому люди и умирают, что у них нет с собой фонарика, так-то, - Карло наклонился и щёлкнул Люду по носу. - Что застыла, малышка?!
- Митя! - Люда вздрогнула и прижалась к мальчику.
- Но даже если разыскать твоего отца и дать ему фонарик, он к тебе не вернётся: кого любят, того не бросают.

   Темнота прокралась змеёй, незаметно обвила ноги, распахнула капюшон, прыснула в воздух мутным ядом и скрыла фигуру Карло. Некоторое время ещё были слышны его неуклюжие шаги. Ребята остались стоять на холме.
- Мить, проводи меня домой. Я одна боюсь.
Он пришёл домой поздно. Егоровна в дверях, сердитая, дала затрещину, потом долго дулась, бубнила что-то себе под нос, потом налила молока тёплого с пенками в кружку, принесла ему.  Митька сидел на кровати, упершись руками в коленки и не обращал на Егоровну внимания. Она поставила чашку на письменный стол.
- Попей и спать ложись. Завтра в храм пойдём.
Митька не шелохнулся.
- Что? Простуду, что ли, подхватил? - Егоровна чмокнула обветренными губами его лоб, - Нет, вроде, холодный. 
- Эх, эх, родителей на тебя не хватает, а я уж старая. Ладно, не обижайся на старушку, гордый какой.
   Митька молча освободился от рубашки, снял брюки, аккуратно повесил их на спинку стула, нырнул под одеяло и отвернулся к стене. Егоровна устроилась в кресле возле ночника,  укрыла плечи шалью, подула на линзы очков, бережно потёрла их уголком шали, нахлобучила на переносицу, вынула из корзины пяльцы и принялась вышивать:
- Я тут побуду с тобой немного, Митяй. Хочешь, расскажу чего-нибудь? Храм тот, что в лесу у пруда, помнишь, разрушенный? Так снова выстроили его - краше, чем прежде стал. Да ты прежде и не видел. Прежде - это в те дни, когда я девчонкой была. Ты только груду камней, небось, видел: всё что от храма оставалось. Так вот, завтра съездим с тобой в этот храм, служба, говорят, будет. Помолимся  и причастимся, - Егоровна ловко клала стежки, ниточка её слушалась. - Этот храм мы с тобой, Митяй, и вышиваем. Я его по памяти здесь, на полотне, нарисовала. Жалко, глазоньки подводят, - Егоровна откинулась в кресле и, закрыв глаза, немного помолчала, пяльцы выскользнули из рук, ударились об пол. Егоровна встрепенулась, - Митяй, ты чего язык проглотил, не видишь, засыпаю я. Ты молоко пей - и на боковую.
- Ба, а почему ты пускаешь к нам Карло? Он злой и противный. Я его терпеть не могу! Он забрал у нас змея. Давай его совсем выгоним? - Митька  наблюдал, как муха кружится у тусклого ночника.
- Он ведь наш сосед, - Егоровна погладила внука по вихрастой макушке и выключила свет. - Ну всё, спи.
Митька закрыл глаза и весь превратился в слух, в звуки, в движения, в жужжание мухи, в шорох занавесок, в шарканье Егоровны, он, казалось уже летел, он перестал быть собой, он был синим воздушным змеем и видел храм, и пруд, и отца.
- Пап! Папка! Папа! - выкрикнул Митька и начал падать камнем, клинком, серебряной рыбкой.
- Поговори с мамой, - Егоровна бережно подсунула ему трубку под ухо. Митя вздрогнул.
- Алло, Митенька, Митёчек, сыночка! Ты меня слышишь, мой маленький, солнышко моё ненаглядное, ты спишь уже?
- Да, мам.
- Прости, что поздно звоню, но до завтра мне не вытерпеть! Я на следующей неделе за тобой приеду. Мы с дядей Костей приедем. Дядя Костя, он замечательный, он тебе спортивный костюм купил и гантели, будете вместе в спортзал ходить. Вы с дядей Костей подружитесь. У него тоже сын есть, такой же, как ты почти, Лёвкой зовут. Так что скучать ты в Москве не будешь. Ладно, сыночка, ты теперь спи. Целую твои щёчки-цветочки. Спи. 
Митька сунул трубку под подушку и не спал до рассвета. Вылез из постели, босыми ногами прошлёпал к окну, отдёрнул занавеску, автобусы на остановке застыли фигурами динозавров. Митька спешно напялил рубашку и джинсы, рванул дверцу шкафа, нашёл там старый папин рюкзак, сложил в него носки, шарф, тёплый свитер и полотенце, прокрался в кухню и добавил к уже собранным пожиткам ломоть хлеба, несколько вафель и яблоко. В коридоре выудил из кармана у бабушки монеты и несколько смятых купюр, после зашнуровал ботинки, тихонько отворил дверь, скатился  по лестнице. На первом этаже прильнул к окну. Карло, одетый в оранжевый жилет, подметал двор. Сухая листва испуганно разлеталась в стороны. Митька вышел и застыл на ступеньках. Пахло кострами.
- Я сбежать хочу, Карло! Навсегда сбежать. Я, может, папу найду. А если нет, так нет. Но с маминым Дядей Костей жить не буду. Ни за что! Я сбегу.
- Зачем ты мне это говоришь? - Карло повернулся к мальчику. - А если я тебя сейчас за ухо - и домой отволоку? И Егоровне скажу о твоих планах? 
- Не скажешь. Ты меня ненавидишь. Ты будешь рад, если я уйду.
Карло хмыкнул:
- Иди.
Митька побрёл вперёд.
- Стой-ка! - окликнул Карло. - Хочешь мне помочь? Соберём листья в кучу и жечь будем. У меня запасная метла есть.
Митька не ответил.
Автобус подрыгивал на кочках, как хромой конь. Митька сел на московский. Он и сам не знал, куда хочет ехать и куда нужно. Ему почему-то казалось, что он обязательно встретит отца. Пыльный, влажный сквозняк врывался в форточку, лохматил чёлку. За окном проплывали стога сена и поля, провода, вороны на них. Митька вспомнил бабушку, даже записки ей не оставил, проснулась, наверно, охает, ахает, ищет. И, главное, Карло уж точно ей не скажет, что видел, как Митька на автобусе уезжал. И она расстроится: кто же поможет ей вышить картину. И Люде он обещал слепить глиняного человечка, и получается, обманул. А она сегодня придёт, она каждый день к нему приходит. Но остаться и ждать, когда приедет мама с этим дядей, дядей Костей, Митька не мог. А если папа за ним приедет к Егоровне… за Митькой, а Митьки дома не окажется, что тогда? Об это он и не подумал.
Сквозняк бил в лицо. Начинался дождь.
- Закройте окно! Мальчик простудится! - крикнула сердобольная, в мягкой зелёной кофте, женщина, которая сидела с ним рядом, И руки женщины напоминали руки Егоровны. Митька заметил, такие же - медового цвета, с прожилками. Он поднял на неё взгляд. Она улыбнулась:
- В Москву едешь? Ты один? Тебя родители там встречают?
- Нет. Да… Папа… Я не в Москву. Я сейчас выхожу.
Испугавшись расспросов женщины, Митька спрыгнул со ступеньки автобуса и решил вернуться домой. Вокруг простиралось поле, а на горизонте торчало несколько деревянных домиков. Он  решил идти обратно пешком, по обочине шоссе. Митька шел, загребая пыль и посасывая соломинку. Мышка юркнула в траву. Он побежал за ней, спустился на поляну. Тропинка была узкая и вся испещрённая крестиками, словно вышитая. Митька присел на корточки, вглядывался в траву, стараясь заметить мышку или её норку: «Вот если бы я её поймал, - подумал он. - Люда бы обрадовалась». И капли с неба падали в пыль.
     Митька вернулся, промокший до нитки. Егоровна, нахмурившись, вышивала. Люда сопела, свернувшись калачиком, на его кровати.
- Баб Глаш, а Бог, он какой?  - сонным голосом произнесла Люда. - Он как дедушка Мороз, такой же добрый и бородатый?
 - А, явился! - бабушка сдвинула очки на переносицу и пристально поглядела на него, - Нарочно сбежал, да? Чтобы в храм со мной не идти? Весь в отца. Тот говорил, что Бога нет, потому что сам никогда его не видел. А я уже в милицию собралась. И Люда у нас осталась, домой не пошла.
- Митя… - Люда поднялась и растерянно хлопала глазами.
- Вон, девочка тебя уже битый час дожидается, - Егоровна склонилась над пяльцами, - Она и глину принесла. Ей назавтра в школу поделку надо. Ты же обещался помочь, - она снова покосилась на Митьку.
- А это что? Ты зачем с собой рюкзак взял?
- Да я просто…
- Не ври! Ты в Москву сбежать задумал. Мне Карло рассказал. И деньги ты у меня из кармана вытащил, как вор какой-то… Что ж не уехал?
Митька потупился.
- Я знала, что вернёшься. Ехать тебе некуда. Слава Богу, мать тебя заберёт скоро, я хоть отдохну!
- Но, ба…
- Баб Глаш, не ругайте Митю, пожалуйста, - попросила Люда.
***
Глина пачкала ладони, липла к пальцам, забивалась под ногти. Люда раскатывала шарики, лепила колбаски и цветочки и снова всё комкала. Митька изваял фигурку: живот вроде картофелины, маленькая головка и две кривые ручонки.
- Фу! Какой страшный! - Люда щёлкнула человечка ногтем. - Мне за такого двойку поставят. Мить, ну слепи хорошего.
- Это Карло, - мальчик разломил прутик и воткнул его человечку вместо ног.
- Я его боюсь. Он злой волшебник. Это точно. Он нас однажды заколдует и превратит в жаб или в мышей.
- А вот мы ему! - Митька смял человечка, - И он нам больше не страшен! И вовсе он не волшебник. Я волшебник ещё сильнее, чем Карло!
- Ты? Ты даже человека слепить не умеешь.
- Я тебе такого солдатика сейчас сделаю, - он начал усердно раскатывать комок глины.
- У меня мама с папой опять поругались сегодня, - вздохнула Люда. - Я слышала, как за стенкой что-то гремело, и потом мама плакала. И потом она под одним глазом зачем-то так много синих теней накрасила. Я ей сказала, а она чёлкой загородилась.
- Так сойдёт? - Митька протянул ей овальную фигурку с вытянутой головой и руками-колбасками.
- Мить, а давай никогда не ссориться, даже когда поженимся? - Люда взяла. - На солдатика не похож, жука напоминает.
- Ты много хочешь! Раскрась - и будет похож. Мне пора на остановку. Папу встречать. Со мной пойдёшь? - Митька засобирался.
- Мить, а зачем тебе папа?
- Ну, чудилка! У тебя ведь есть папа.
Они пошли мыть руки. Митька включил воду, хлестала холодная.
- Вот стечёт и будет теплее. Не намочи платье, - он бережно намылил её пальчики и подставил их под струю воды.
- Мить, ты сходишь, возьмёшь у Карло нашего змея? Хочешь, я с тобой пойду, чтоб тебе меньше страшно было.
- Вот ещё! Я всё-таки мужчина. Я сам.
- Мама говорит, что мой папа не мужчина. А думаешь, твой папа сегодня приедет?
Митя пожал плечами:
- Должен.
 Отец не приехал и, возвращаясь домой, Митька прошёл по лестнице чуть выше и сам не заметил, как оказался у соседской двери, почему-то открытой, слегка толкнул её. По тёмному пыльному коридору, наощупь, стал пробираться, искал выключатель, натолкнулся на ещё одну дверь, она скрипнула, и он увидел в душной, пахнущей чесноком и прелыми листьями, тускло освещённой комнате Карло. Тот сидел на низеньком табурете, упершись ногами в пол, и точил друг о дружку два ножа. Лезвия жалобно вскрикивали. Митька застыл на пороге.
- А, здравствуй, соседушка, - сказал Карло не поворачиваясь к мальчику. - Ты бы хоть постучал, прежде чем войти. Ты что, хорошим манерам не обучен?
- Мне змей нужен, - робко произнёс Митька, - которого вы у нас забрали, отдайте… пожалуйста.
- Я занят, видишь. Ты входи. Вон там, кажется, есть стул, - Карло указал куда-то в тёмный, захламлённый угол, где Митька заметил кучу разных вещей: утюг, книги, плед, рваный пиджак, полотенца и грязную мочалку, из под всего этого торчала деревянная ножка. Митька не двинулся с места:
- Вы что-нибудь знаете о моём отце?
- Зависит от того, что ты хочешь знать?
- Каким он был? Почему уехал?
- Он был… - Карло задумался и почесал ухо рукояткой ножа. - Весельчак. Мы не общались слишком близко, я хмурый и не люблю шутить. А он, бывало, идёт поздно с работы, качается и на всю улицу распевает частушки. А, бывало, и ведут под руки его дружки-товарищи, сам-то дойти не может, так налакается. А уехал почему? Надоели вы ему с матерью, вот и уехал. Он вас сразу не любил.
- Нет! Мой папа не такой! - закричал Митька и сжал кулаки.
- Послушай, - голос Карло стал вдруг предельно ласковым и даже сладким. – Ну, зачем тебе он? Тебе что, спокойно не живётся? Вон учи уроки, гоняй с ребятами мяч, или с этой своей мямлей Людой в прятки, в салки, во что вы там играете… Цени свободу! А был бы у тебя отец, он бы тебя научил уму разуму, уж поверь. Вон меня мой отец чуть не каждый день порол. Он как умер, так я хоть вздохнул с облечением, - Карло приблизился к Митьке и рассёк ножом воздух. - Острый ножичек получился.
- Вам известно, где мой папа? - Митька отступил.
- Ты, действительно, хочешь знать?
Мальчик быстро кивнул.
- Он заблудился в стране забвения, в стране смерти, как я рассказывал. Помнишь, попал туда без фонарика ночью, зимой, когда метель, а он пьяный, уставший, решил прикорнуть где-нибудь на скамейке, ну и уснул, знаешь, от холода у людей веки сами собой друг к другу липнут, и уж не проснёшься, и сон делается таким вязким и тянет, тянет, и отца твоего утянул, и плутает он теперь, и если был бы у него фонарик темноту осветить, то, может, и набрёл бы он на обратный путь, и вышел бы, а так замело твоего отца снегом, навсегда замело.
Митька развернулся и побежал прочь, и ударился об угол, и зацепился за что-то гремящее в коридоре, и вырвался на площадку, и слетел по лестнице, и принялся бить в дверь кулаком и пинками.
- Митяй, что случилось? - Егоровна отворила замок.
- Ничего, ба. Совсем ничего! - затряс головой Митька. 
   
   Ночью снился отец. Он стоял и курил, и смотрел на развалины храма за прудом. А в песке билась, судорожно ловила воздух серебристая рыбка. Проснувшись, Митька сказался больным и не пошёл в школу. Он попросил у Егоровны пяльцы и до самого вечера вышивал. Храм рос постепенно - желтоватый фундамент, решётчатые окошки, башенка с золотым куполом. Тропинка к нему всё ещё была лишь смутно намечена. Коричневые и песочные нитки кончились. Звонила мама. Несколько раз. И восторженно обещала, что, точно, к концу следующей недели за Митькой приедет. Приедет, конечно, не одна, а вместе с дядей Костей, на большом джипе, и заберут Митьку с собой в Москву. И что школа в Москве гораздо лучше, чем та, в которую Митька здесь ходит. В Москве - с углублённым изучением математики, физики и пяти языков. А здесь что? Даже английскому толком научить не могут. «Скажи что-нибудь по-английски! Скажи!» - повторяла мама. Митька молчал.

   Егоровна отыскала чемодан и принялась потихонечку укладывать вещи внука, несколько раз сворачивала и разворачивала его рубашки и кофты, всё ей не нравилось. Она прерывала своё занятие, чтобы измерить Митьке температуру, или просила его показать ей горло.
- Ааа! Скажи: «Аааа»!
Митька открывал рот и изо всех сил высовывал язык.
- Вроде не красное. Не пойму, что с тобой, - сокрушалась Егоровна. - Может, у тебя живот болит?
- Да, живот, - согласился Митька.
- Не хочу я тебя отпускать, Митяй, ей-богу, мне тебя в Москву эту отправить, как ножом по сердцу. Да понимаю я, что плохо тебе быть без мамки, нельзя. Тебе семья нужна настоящая. И отец, и мать. А что тебе с бабкой делать?… Я уж немощная стала. Ты только не забывай меня, старуху. Навещать будешь? Автобусы вон часто ходят. Ты на каникулы приезжай.
- Ба, я от тебя никуда не уеду, - твёрдо произнёс Митька.
- Ладно тебе нюни разводить, как девчонка, - Егоровна сделала вид, что поправляет очки, затем вновь склонилась к чемодану. - Лучше сразу всё сложить, чтобы потом не бегать. Ты что-то тихий. Шесть часов уже время, даже к окну не подходишь, посмотреть на Московский автобус. Не ждёшь больше папку?
- Ба, а правда, что мой отец пьяный на улице замёрз, оттого и умер?
- Кто тебе сказал?
- Карло.
- Вот стервец! - Егоровна погрозила кулаком в воздух. - Не пущу его больше к нам ужинать, он у меня дождётся!
- А почему раньше пускала?
- Тут такая история, Митяй. Мать твоя за него замуж не вышла, ухаживал за ней Карло, долго ухаживал, цветы, подарки дарил. А она отца твоего выбрала. Ясное дело, высокий, красивый, институт окончил. А Карло что… простой дворник, да и внешне, сам видишь… Так вот, мама твоя, нет бы ему честно сказать всё, над ним подшутить задумала, решили они у загса встретиться, чтобы заявление подать. Приходит Карло, весь нарядный, в пиджаке и с розами, а мать твоя туда с твоим отцом и пришла. Ну, отец твой Карло в фонтан и швырнул. Что потом с Карло было! Не передать, - она помолчала и добавила, -  Вот с тех пор и живёт бобылём. Кажется, что ненавидит он нас, словно все мы перед ним виноваты.
- Это я его ненавижу! Карло! - пробурчал Митька.

     Лил дождь. Окно запотело. Муха задыхалась на подоконнике. Она перевернулась на спину и подрагивала лапками. Митя рисовал на стекле крестики-нолики, Люда, встав на мысочки, наблюдала за мухой.
- Она засыпает? Это потому что осень, да? Осенью мухи ложатся спать? - Люда дотронулась до мухи кончиком ногтя, та громко зажужжала.
- Она умирает. И потом она высохнет и станет легче пушинки. Ты разве не замечала, весной между рамами много мёртвых мух и ос, и мотыльков, но если на них дунуть, они взлетают в воздух.
Вошла Егоровна, смахнула муху с подоконника тряпкой в ладонь и зажала.
- Так, ребятки, пойду-ка я её выброшу.
- Я должен вернуть отца, - шепнул Митька Люде на ухо.
- А как ты его вернёшь?
Он подождал, пока Егоровна выйдет из комнаты и продолжил:
- Есть просто сон. Это когда ты спишь ночью или задремлешь на скучном уроке, и тебе снятся разные яркие картинки.
- Мне снятся пирожные с кремом, а ещё куклы и бусы, и пушистый котёнок, а однажды паук приснился!
- Вот видишь, но это не важно. Потому что есть смерть. Это тоже сон, только особенный. Как у мухи сегодня… Её душа выбрала не ту тропинку и попала в темноту, а из этой темноты нельзя никак выбраться. Нужен фонарик. Я пойду за папой в страну забвения, о которой рассказывал Карло. Я возьму фонарик и выведу папу оттуда. Я его спасу.
- Мить, я не понимаю… Какая страна? Она где? Как мы туда попадём?
- Мы? Я пойду один.
- А когда ты пойдёшь?
- Наверно, завтра. Я пока не знаю, как попасть в эту страну. Но до завтра я придумаю способ. Мне фонарик только нужен. У твоего папы ведь есть?
- Да, у папы в кладовке я видела…
- Так вот, принеси! И только бабушке ни слова. Никому! Язык за зубами! Обещаешь? - он сжал Люде плечи и заглянул ей в глаза.
- Да. Я… - она отвела взгляд. - Обещаю.
- Секретничаете, ребятушки, - Егоровна приоткрыла дверь, - А у меня сюрприз.  Она положила на кровать воздушного змея - крылатого тигра с красными полосками.
- Ух, ты! Здоровский! - Люда захлопала в ладоши.
- Это Карло вам принёс. Сказал, старого вашего не починить, весь истрёпанный, а этот высоко полетит. Я сначала брать не хотела, но вот взяла. Вам ведь нужен змей. Как будет ясная погода, так вы его и запустите.
- Мне он не нужен, - сказал Митька.
Митька сначала подумал о таблетках, о бабушкиных таблетках, которые она принимает на ночь, и сон получается крепким. И если он, Митька, так тоже заснёт, у него будет много времени, и он найдёт заповедную чёрную тропинку, на которую по ошибке свернул отец. И Митька закричит ему, и тот услышит и обернётся, и Митька бросит ему фонарик, и отец увидит, куда идти, и они выйдут вместе… Главное, чтобы отец выбрался из страны забвения. А что будет дальше, Митька не додумал… Наверно, папа приедет на одном из Московских автобусов. И Митька спросит папу, почему он их бросил. И тот, наверняка, ответит, что не бросал специально, что любил, вот только заблудился в стране забвения. И вскоре приедет мама и, увидев, папу, она прогонит этого непонятного, ненужного дядю Костю. И Митька, и папа, и мама станут жить все вместе. Станут жить счастливо. И Егоровна тоже будет с ними.

    Утром за ним зашла Люда, и они пошли в школу, и у Люды были новые резиновые сапожки, которыми она шлёпала по лужам. Митька получил пятёрку по русскому, играл с ребятами в салки, едва не сбил с ног учительницу, и Люда на переменке украдкой сунула в его портфель фонарик: хороший, далеко светит - сказала. Они больше не разговаривали о походе в страну забвения. Когда уроки кончились, Люду забрали родители, а Митька остался мыть в классе полы. Старшеклассники предлагали ему выкурить сигарету, он затянулся два раза, бросил, они рассмеялись, прогнали. Бродил по городу, заглядывал в магазины, купил булку с изюмом, хотел съесть, но раскрошил птицам, набрал кленовых листьев, думал, Люде понравятся, но подбросил их вверх, и они падали на землю красными летучими змеями. Дома вечером забрался на стул, отворил самую верхнюю полку, за баночками с крупой и сахаром нащупал бабушкину аптечку - картонную коробочку из-под конфет, осторожно вытащил, открыл: сонных таблеток не было, только пустая шуршащая упаковка.

***
   Сливы совсем не уродились, а яблони склонили ветки под тяжестью наливных плодов, и те осыпались. Егоровна набрала уже две полные корзины и радовалась, что наварит теперь много варенья для дочки и нового зятя. Митьке нравилось бывать на даче. Он думал, что когда вернётся отец, они вместе построят здесь кирпичный дом взамен деревянного сарая, в котором пахнет плесенью и мышами. Митька вскапывал грядку, куда бабушка посеет семена укропа, и он проклюнется пушистой травкой. Тут он вспомнил о маме и о Москве, о прочных кремлёвских стенах и о цапле в зоопарке, которую видел только по телевизору. Она метко целилась клювом в дырочки между прутьями и норовила клюнуть кого-то в руку. Он вспомнил, как у телевизора появилась бабушка и щёлкнула кнопку, а мамина бледная рука с острыми и длинными, словно клюв, ногтями скользнула по его щеке: «Идём, пора!»   И он не кинулся за автобусом, когда она уезжала – мама. И капли тихо исчезали в пыли – дождь.  И бабушка сжала его запястье, и они пошли молча. И вечером бабушка дала ему клубничного варенья, к которому до зимы и притрагиваться не разрешала, а утром на даче показала ящерку, которая жила под сараем и в солнечную погоду выползала на крыльцо греть свою бурую спинку. Митька стал класть ей на крыльцо червяков, которых она никогда не ела. Митька удивлялся:, что же она ест?  А бабушка в ответ пожимала плечами. Ящерка появлялась каждое лето, а осенью куда-то исчезала. Может быть, это всегда была одна - та самая ящерка, а может, её дети, Митька не знал. Но в Москве точно нет такой ящерки, и таких вкусных яблок нет, и бабушки…

***
- Вот какое яблоко нашла я в траве! - Люда похвасталась большим румяным яблоком и надкусила его. И по её щекам стекал липкий сок,  а в растрёпанных светлых волосах запуталась муха.
   Митька воткнул лопату в землю и смотрел теперь на Люду.  Она что-то говорила Егоровне и смеялась, а он не слышал. Её смех щекотал ветерком.
- Устал, Митяй? - Егоровна обернулась к нему. - Ладно, оставь, я потом сама вскопаю, мне не худо размять старые косточки. Укроп ещё до заморозков успеет вырасти, и я отнесу его Карло, он ведь нам такого дорогущего змея подарил…
 А вы пойдите вон погуляйте, только не долго, того и гляди польёт!
Они шли через поле, по кочкам, в лес, над ними тянулись сизые облака. Митька почти бежал, Люда едва успевала за ними.
- Мить, Мить! Ты завтра уезжаешь, да? – тараторила  Люда.
- Да, - процедил он.
- Я не хочу, чтобы ты уезжал! - Люда шумно втянула воздух. - А ты рано?
- Я не знаю. Мама сказала утром приедет или к обеду.
- Ай! Яма…  - вскрикнула Люда.
- Смотри под ноги! - буркнул Митька.
Люда не ответила. Митька прошёл ещё чуть вперёд и оглянулся. Люда сидела в траве и тихонько плакала. Митька подбежал к девочке.
- Ты упала? Тебе больно?
- Угу, -  буркнула она.
- Ногу ударила?
- Угу.
- Дай-ка я посмотрю, - он присел на корточки и осторожно коснулся людиной лодыжки.
- Отстань! Не трогай! Из-за тебя всё! - Люда его оттолкнула. - Ну и уезжай, пожалуйста, в свою Москву. Я с тобой больше не дружу. Ну и пожалуйста! - она резко встала, отряхнула одежду и направилась прочь, то и дело спотыкаясь на кочках и ухабах, - вдруг остановилась, повернулась к нему и всхлипнула, - Мить, а давай бабу Глашу упросим! Она тебя никуда не отпустит, а? Хочешь, я её упрошу?
- Не надо, - Митька погладил Люду по волосам. - Я сегодня за папой пойду.
- Куда?
- Если папа вернётся, то я смогу жить с ним здесь и не ехать в Москву, понимаешь! Бабушка говорит, что мальчик должен жить с родителями. Но ведь папа – это родитель, правда? Карло сказал, что папа меня не любил. Но это ложь! Я знаю, папа обо мне помнит, и я попрошу его вернуться. И маме тогда не нужен будет дядя Костя.
- А как ты найдёшь папу?
- Мне нужно только крепко уснуть. И Карло рассказывал, что…
- Карло злой! - перебила Люда. - Не слушай его. Он тебя заколдует. Может, он и папу твоего заколдовал, - капля дождя упала ей на нос, она зажмурилась и чихнула.

   Решили ночевать на даче, а утром только поехать в город, на этом настаивал Митька, и Люда так просила остаться, что Егоровне даже пришлось по мобильнику звонить родителям девочки и её отпрашивать. Под потолком вокруг тусклой лампочки толкались мотыльки. Митька следил за ними - один чёрный ударялся о лампочку изо всех сил и тут же отскакивал, два серых порхали чуть ниже. Электрическая плитка почти не грела. Люда спала прямо в одежде, укрывшись не только своим одеялом, но и Митькиным, он ютился на самом краешке старого скрипучего дивана. Егоровна в углу склонилась на вышиванием, да так и задремала. Митька соскользнул, сунул ноги в ботинки, на цыпочках прокрался к двери, тихонько её отворил, вышел и так же аккуратно прикрыл за собой.
Чёрный мотылёк обжёг крылья и упал на пол. Егоровна захрапела. Люда вздрогнула во сне.

   Дождь кончился, луна гладила поле мягкими прозрачными ладошками, а лесную тропинку щупала острыми когтистыми лучами, и между деревьями сновали причудливые тени. Митька старался глядеть только перед собой, фонарик он не включал, берёг батарейку. Митька быстро добрался до пруда, хоть и не знал толком дороги. Пруд лежал неподвижно, как мёртвая чёрная бабочка. В храме на другом берегу порхал огонёк. Митька хотел найти уединённое место, он боялся, что бабушка или Люда могут разбудить его раньше времени. Митька сбросил свитер, брюки и шагнул в воду. Он помнил слова Карло - от холода люди сами собой засыпают крепко-крепко и могут оказаться на тропинках смерти, и вот тогда-то и нужен будет фонарик, чтобы осветить путь и выбраться. Митьку пронзило холодом, он прикусил губу, но вытерпел и заставил себя идти дальше. Дно было склизким и топким. Он прошёл немного и сел так, что вода едва касалась ему груди, и облокотился на каменный выступ. Вдруг услышал шаги - спешные, громкие, затаил дыхание, но шаги не унимались, ударили в грудь, сильно и больно. Митька догадался, это не шаги, это его сердце так стучит. Он поднял фонарик над головой, нажал кнопочку, посветил в разные стороны. Желтоватый свет расползался по тёмной воде. Митьке послышалось, пруд вздохнул, как живой, что-то зашуршало в воде, что-то ткнулось ему в ноги, он направил туда фонарик, но ничего не заметил. Митька посмотрел на небо, всё оно было истыкано звёздами, как стежками, пытался разгадать узор этой странной вышивки. Луна закатилась за церковный купол. Митька не успел закончить вышивку, а завтра он уедет и бабушке придётся всё доделывать самой: и тропинку и стены храма и листочки на деревьях… Нет, он никуда не уедет! Он сейчас уснёт и встретится с папой. И тот что-нибудь придумает, как Митьке остаться.
Митька клацал зубами, кожа покрылась мурашками, ноги и руки сводило, но спать совсем не хотелось. Он чуть не выронил фонарик, прижал его крепко груди. Фонарик замигал и погас. Рыбка выпрыгнула из воды прямо рядом с Митькой и полоснула хвостом по его лицу, как серебряным ножичком - рыбка точно такая,  которую когда-то поймал папа. Папа!  Митька встряхнул фонарик, тот не загорался. А рыбка стремительно взвилась в воздух и обернулась луной, и скатилась с неба в пруд, и утянула туда всё звёздное покрывало. И темнота проглотила воздух, и деревья, и всё вокруг, и Митька оказался в её булькающем желудке  Митька встал и, шатаясь, побрёл туда, где берег. Сил не было кричать, слова червями копошились на губах: папа, папа! И выпустил из рук фонарик, и тот исчез в зыбкой воде, и Митька  наклонился, и принялся шарить пальцами, но не смог отыскать.  Вдруг что-то мягкое ткнулось в лицо,  проползло в волосах, защекотало ладошку, Митька осторожно приблизил руку к лицу и услышал слабое жужжание - муха, зажужжала громче, Митька стряхнул её и бросился бежать, но сколько бы ни делал шагов, стоял на месте, ноги увязали в песке, он проваливался, и вдруг что-то колкими лапками вцепилось ему в затылок, и Митька почувствовал, что летит вверх, вверх и стал цепляться руками за какие-то ветки, и вдруг покатился  вниз, и огромные чёрные крылья бабочки мелькнули совсем рядом, в отблесках света, который полыхнул и тотчас погас. Но Митька успел разглядеть глаза -  влажные, в морщинистых веках.
- Папа! Папа, я здесь! - прохрипел он.
- Да, да, это я. Не бойся.
- Карло… - Митька узнал голос. - Карло?
 Карло чиркнул спичкой и дал её Митьке:
- Все спички сжёг, пока тебя отыскал. Эта последняя. Не урони. Главное, не роняй. Иди! - Карло толкнул его в спину.
- А ты как же?
- Иди!
Огонёк разгорался, жёг пальцы. И ресницы Митькины уже тлели, и он с трудом держался, чтобы не моргнуть и не выбросить спичку. И всё вокруг наполнялось светом, и тропинка перед ним выстилалась стежками, гладью и крестиком, коричневым и бледно-зелёным, и он бежал за шёлковой ниточкой, и совсем близко был уже пруд, и храм, и возле пруда стоял папа. И улыбался. И держал серебристую рыбку - луну. И тут Митька увидел, что у папы глаза голубые и волосы светлые, и руки загорелые. А рыбка-луна вспрыгнула на небо и превратилась в облако, и поплыла среди других облаков, и Митька вдруг оказался на спине у этой рыбки, и крепко ухватился за плавник, и тоже поплыл, и папа махал ему с земли.
- Сынок! Сынок!
- Пап, а почему ты нас бросил? Ты нас не любил? - крикнул Митька.
- Любил, конечно, любил!
- Ты вернёшься, вернёшься? - Митькин голос эхом разлетался по небу, но отец уже не отвечал. И всё вокруг стало белым и мягким, и пошёл снег, и падал он на золотые маковки храма и таял, и храм этот был уже не настоящий, а точно вышитый на полотне. И Митька обернулся, увидел маму, которая тянула к нему руки, а позади неё стояла бабушка, и нервно мяла в пальцах носовой платок…

- Митенька, очнулся, сынок! - ресницы мамы дрожали. Она наклонилась к Митьке, хотела его погладить, но не решалась коснуться, а водила рукой в воздухе.
- Мам, а я папу видел… - пересохшими губами выдавил он.
- Спасибо, Людочка догадалась, куда ты пойти мог,  - Егоровна протиснулась к Митьке, - А если б не она, не Людочка, я же с ног сбилась, как тебя искала. А ты бедняжечка, смотрю, лежишь весь продрогший и синий в осоке возле пруда. У меня и сердце оборвалось! Пять дней ты вот так, словно каменный был, и веки твои даже ни разу не дрогнули.
 - Мы с бабушкой день и ночь тут сидели с тобой, в больнице. Ты зачем ушёл тогда? Зачем?
- Я к папе ходил…
- К папе? Как это, к папе? Куда, к папе? - мама поправила ему подушки, коснулась губами лба.
Митька смотрел на неё и молчал.
- Да у тебя, кажется, жар. Нет, ну чуть-чуть лоб горячий. Я сейчас за доктором сбегаю. Как же так, ты очнулся, а доктора нет… Я сейчас, - она выбежала из палаты, бросив дверь на распашку.
- Я уж и картину эту с церковью для тебя доделала - Егоровна присела на стул рядом с Митькой, - думаю, дай-ка повешу, Господь - он ведь в храме, он милостью своей не оставит. А ещё, думаю, вдруг увидишь ты её оттуда… ну, где ты был, - Егоровна шумно втянула воздух, - и обрадуешься и захочешь назад к нам, вот сегодня, с утреца, над кроваткой вышивку укрепила, и ты, глядь, и очнулся. Помог тебе Господь, смиловался. Есть всё же Бог на свете, есть! Ты её видел, вышивку?
Митька кивнул:
- Я папу искал, но там так темно было, и фонарик погас, а Карло, он… Бабушка, а где Карло?
- Ну, где ж ему быть? Верно, дома у себя сидит. Он же, знаешь, домосед, - Егоровна встала и подошла к окну.

   Явился врач со свитой медсестёр, долго Митьку осматривали, слушали, сгибали и разгибали ему руки, щупали живот, просили показать язык, спорили, шушукались меж собой, потом ушли. Мама прилегла на другую, свободную, кровать и читала ему вслух какую-то книжку о сокровищах и пиратах. Митька почти совсем не слушал.
   Его выписали через неделю. По этому случаю устроили праздник с тортом, подарками и газировкой. Люда принесла ему фотографию - свою лучшую, в рамочке.  Люда была тихая и почти не ела торта. Приехал и дядя Костя - боксёр, не просто мамин друг, а её новый муж, привёз мешок апельсинов, больно стиснул Митьке руку и, вообще, оказался компанейским человеком, много хохотал и обещал устроить с Митькой потешный боксёрский бой. Мама рассказывала Митьке, какая у него теперь будет красивая светлая комната с компьютером, и какой у него новый брат Лёвка - сильный, победитель всех школьных соревнований. Егоровна хлопотала вокруг стола - приносила, уносила тарелки. Включили музыку, затеяли танцы.
   Митьку никуда не выпускали из дома, но он улучил момент и выбежал на площадку, вверх по лестнице к ободранной деревянной двери - заперто, постучал, затаил дыхание - тихо, только песни и смех доносятся с нижнего этажа из их квартиры. Приметил странную бумажку, укреплённую на косяке. Дотянулся, сорвал: «опечатано».  Уронил, растерянно шагнул назад, почувствовал чью-то руку на своём плече.
- Идём, внучек, - Егоровна развернула Митьку к себе.
Он поднял на неё взгляд:
- Ба?
- Нету больше нашего Карло. Он же привык жить нараспашку, нет бы дверь тогда запереть, а то - кому я нужен, кому нужен! Вот и забрались к нему ночью пьяницы, денег потребовали, а он их выгонять, ну они его ножом. А я как раз в это время от тебя из больницы шла и слышу - на площадке шум какой-то и, как назло, лампочка перегорела, и я спичечкой-то свечу, гляжу, а Карло ползёт по ступенькам вниз, подбегаю к нему, он из последних сил ко мне тянется и - коробочек, говорит, дай со спичками… Ну, я дала, а он глаза закрыл. И всё уже… - Егоровна замолчала. Они вернулись домой. Егоровна тихо притворила дверь и сказала:
- Ступай в комнату, если мама заметит, что ты выходил, ругаться будет. - и добавила. - Он теперь в стране забвения - наш Карло. И я уж скоро с ним встречусь. А ты… Тебе в Москве понравится, - она потрепала Митьку по макушке.
- Бабуль…
- Ладно, ладно… Это я уж так раскисла, старуха…

   Митька вошёл в свою комнату, непривычно светлую и убранную. Бабушка сняла с окон занавески, постирала. Одежда его, учебники и игрушки уже были сложены в чемодан, который мама вынесла в коридор. Люда возле стола сминала в пальцах кусочек глины.
- Помнишь, ты мне солдатика слепил, и я за него четвёрку получила, - Люда вздохнула, - Мить, - она резко повернулась к нему, - А ты когда лежал и не просыпался, ты Бога видел? А какой он? Мне баба Глаша сказала, что если человек без сознания, он может Бога встретить. А ты встретил?
- Нет, - он взял у неё мягкий, тёплый комочек глины, - тут совсем мало, не получится человечек, - он прилепил глину к столу и тихо произнёс, - Я видел… Карло.
- Что? – не расслышала Люда.
- Торт пойдём есть, говорю!

   Утром Митька и Люда взобрались на холм и запустили воздушного змея - жёлтого тигра с красными полосками, которого подарил Карло. Змей взмыл почти к облакам. И Люда от радости подпрыгивала и хлопала в ладоши.
Через два дня Митькина мама погрузила в джип его вещи. Поехали прочь из города. Митькин отчим был за рулём, а Митька сидел сзади и всё оборачивался, чтобы увидеть Егоровну. Она тростинкой покачивалась на ветру. Скоро свернули за угол, и Егоровна исчезла из вида. А Люда не пришла попрощаться.
Ещё через две недели он получил от Люды письмо с её лучшей фотографией, которую забыл взять с собой, когда уезжал.
   К Москве он быстро привык, и с новым братом, Левкой, сдружился.
 А лет пятнадцать спустя Митька решил вернуться жить в дом Егоровны: её больше не было и там, и на свете. Люда выходила замуж. Они с Людой почти не общались всё это время – сначала она писала ему свои детские письма, и Митька что-то слал в ответ, но потом всё как-то расстроилось. Теперь Митька получил приглашение на её свадьбу и знал только имя жениха. Венчание было назначено в храме, возле пруда. Митька отправился пешком на рассвете и добрался к полудню. Остановился у берега. В воде плескалась серебряная рыбка.
- Карло? - тихо позвал Митька.
Никто не ответил. Возле храма собирались гости. И невеста вышла из машины вся в белом, летящем, кружевном. И он вспомнил её девочкой: она грызла яблоко и смеялась, и муха запуталась в её волосах.