"Мати Божия,открой своё Око в душе моей,
чтобы уметь мне различать добро и зло..."
(Из молитвы святителя Николая Сербского)
Страх Божий - начало Жизни.
Утро было вполне обычным. И выражение лица Оли тоже – сжатые губы, никакие глаза, невесёлая морщинка между бровей… А чему радоваться? Муж Федор без работы почти год, и кажется, уже боится куда-то идти с прошениями (унижаться!), одичал, лежит и курит целыми днями да огрызается. Паразит! Свекровь тоже лежачая, правда, в деревне, но надо что-то думать – забирать, а куда? В однокомнатную? С другой стороны, ездить туда – в глухомань - не наездишься… Хоть бы Бог прибрал что ли… Но самое больное, что мучило Олю вот уже восемь лет семейной жизни – отсутствие ребёнка. Уже отчаялись они с Федором… Может, потому он и депрессует. И кореша его ехидно подсмеиваются – что, дескать, слабо папашей стать, ну разве что кошку можешь завести и с ней нянчиться. Кошка у них точно была, Федор нашел в подвале как-то в ноябре.
Оля ехала в маршрутке до конечной - инфекционной больницы, где уже шесть лет добросовестно исполняла обязанности реанимационной медсестры. Считалась лучшей в своем деле: руки ловкие, аккуратные, с дисциплиной тоже порядок. Платили, правда, немного, разве что больные иногда, то есть, их родичи подкидывали бонус за повышенное внимание - то полста, то сотню… Плюс дежурства. Едва хватало на скромную жизнь, но ремонт «Оки» сделать всё же пока не удавалось.
Вот и больница, блок реанимации. Всё знакомо, бело-бесцветно, белый цвет – цвет смерти и траура на Востоке. И правда… Ночью опять трое поступили тяжёлых. Один – уходящий, за него особо предупредил заведующий отделением Пётр Егорыч. Блок этот как полоса пограничная или предбанник в… Куда? А неизвестно. Задумываться об этом некогда да и не к чему. Надо быстро, но без суеты работать. Капельницы, промывания, перевязки, правда, здесь это реже. Отравления большей частью, вот недавно мамаша одна, идиотка, накормила годовалого ребенка шашлыком... Гепатиты, прочие вирусные. И спидники бывают… А сколько паленым алкоголем травятся, ужас!
Вот и Федька, сволочь, в выходные чуть не пожелтел – выпил какой-то гадости подешёвке… Хорошо, что она знает, какие меры надо принимать в таких случаях! И зачем только я с ним мучаюсь? Развестись что ли, как сестра советует. И выходила как-то поспешно за него, Лёньку лучше бы из армии дождалась, приличный человек из него выдурился – теперь уже видно. Двое детей… А у меня что? Ноль без палочки. И за что? Внешность была раньше хоть куда, не модель, конечно – рост подкачал, а так вполне, все говорили. Да и сейчас, если заняться собой… Но лучше накопить денег и еще раз съездить в Москву, в центр лечения бесплодия…
- Олечка, принесите, пожалуйста, анализы последнего больного, - раздался голос в приоткрывшуюся дверь.
Отнесла. Егорыч – в своём амплуа, всё шуткует – что ему?! Вы, говорит, Олечка, знаете, что «стул – это хлеб инфекциониста!»…
Хорошо им, мужикам. Ни забот, ни хлопот. Сидит себе, кофиек попивает. На звонки жены ревнивой исправно отвечает. А у той паранойя – подозревает Егорыча, даже когда он за сигаретами в гастроном на первый этаж спускается… Вот он на работе и веселится. Нет, в шашнях не замечен. Глазки строить бесполезно - философия другая и интерес. Просто рад, что жена далеко. Спокоен, как слон. Разве что когда летальный исход случается. Тут всех на уши поднимают. Главный ногами топочет, комиссии наезжают. Статистика летит к чёрту! Разборка по полной! Не дай Бог! А то как-то раз больной бомж матрацы подпалил... Лучше не вспоминать...
Вот недавно молодому доктору Алексею досталось – чуть не выгнали. Он был ночью на приёме и привезла скорая ребеночка грудного, а у него, оказывается, еще внутриутробная инфекция была, мозг уже отказывал. Но кто ж знал? И главное, ни одна больница города не брала – никто не хочет рисковать. Алексей самый жалостливый и принял. Удар на себя. И оказался крайним… Главный орал матом на всю больницу – за каким … принимал, м… к, если видел, что он вот-вот кончится??!! Хороший человек Алексей, кстати, разведенный. Еще на первом курсе, говорят, женился и неудачно. Ну, ясно, охмурили через постель желторотика. Надо к нему присмотреться. Вежливый, интеллигентный, с ним работать – одно удовольствие. И узнать о нём побольше – какая квартира, есть ли иждивенцы или дети от первой жены… Говорят, врачи не женятся на медсестрах. Ничего, нет правил без исключений. А насчет свекрови… Может, продать ее домик и потом…
О, Боже!!!!........
Оля увидела, что больной, бывший без сознания, через несколько секунд после её инъекции вдруг дернулся как от разряда тока, а потом обмяк и стал синеть на глазах. На ее, Олиных, глазах, буквально вылезающих стекломассой из орбит – их выдавливал леденящий, нутряной ужас.
Что я наделала?!!! Прочесть название на ампуле! Так и есть – перепутала!!!
Сказать, что Олю пронзила молния, будет погрешить против истины. Ей показалось, что ее тело вывернуло наизнанку, кожу вместе с мышцами при этом содрали стальными крючьями, и из неё вылупилось крошечное горящее существо, которое со скоростью ракеты заметалось по палате, грудью забилось в забеленные стекла, в аппарат искусственного дыхания, в пикающий дисплей с выравнивающейся уже в прямую синусоидой, во всё подряд, - пока не слилось воедино с телом, пластилиново распластавшимся на высокой кровати.
- Господи, помоги! Господи, умоляю! Я убила его!!!! Тварь!!!... Ой-ё-ё-ё-й, мамочки-и-и-и…
Это выпорхнувшее огненное существо, кажется, делало нечто вроде искусственного дыхания. Или массажа сердца. А дрожащие Олины руки в это время были почему-то отдельно, и вставляли иглу уже в другую емкость – с физраствором и адреналином.
Через пару-тройку минут (или через тысячу лет) умирающий вроде бы подал признаки жизни, стал «возвращаться» – так обычно пишут в очерках. А обратный процесс называют «мы его теряем». Дураки эти папарацци и все пишущие… Если бы они знали, что это такое, когда из твоих уродливо-бесполезных, грубых и плотских рук выскальзывает в небо красная невесомо-тонюсенькая ниточка жизни – навсегда, насовсем! И ты каждый раз – вместе с ней… И вся боль уходящего перекидывается на тебя – реально и конкретно, так как он уже не может её чувствовать, а куда-то деваться боли этой необходимо – закон физики…
Но выпорхнувшее из Оли существо и не думало возвращаться в её тело. Во-первых, больной был всё равно на волоске. Она знала, что есть так называемые мнимые признаки оживления - перед тем, как уйти окончательно. И надо звать Егорыча – срочно! Во-вторых, это горящее странным огнем существо сильно расширило круг своего полёта, и загнать его назад было уже невозможно. Оно стало парить над всей больницей, всеми тремя корпусами с коричневой крышей, над примыкающей к ней неухоженной, засыпанной листвой октября парковой зоной, над близким кладбищем с кустами доцветающих лиловых и белых хризантем и астр, над оврагом с брошенным еще до перестройки фундаментом большого дома, который запретили строить из-за оползней… Выше, выше, где начинается неживой холод и птицы обжигают им свои крылья, и откуда уже нельзя вернуться – барьер перепада температур не позволит, только грудь разобьешь и стеклом битым рухнешь оземь…
Прошло какое-то время. Оля очнулась уже в темноте, на койке служебного помещения, где дежурные врачи кемарят, когда нет больных на приеме - ее отнесли сюда после того, как она, успев позвать Петра Егорыча, потеряла сознание.
Оля-то, кажется, очнулась, но Огненное существо не только не исчезло – оно раздвоилось, распараллелилось, одновременно продолжая летать, но теперь еще и командовать Олиным телом. Говоря по правде, тела фактически и не было – просто бесформенный комок убогой плоти, скрученная, отжатая половая тряпка, которую периодически трясло-колотило и которая вскоре опять вся пропитывалась солёной водой, хоть выкручивай по новой…
Между тем Огненная птица сменила высокое парение на бреющий лёт и с него резко бросилась в атаку на то, что осталось от Оли, и впилась в эти тряпичные останки своим острым клювом. Прямо Прометей из мифа, которые любила читать Оля. Бывшая… Потому что ее отдадут под суд, посадят и там она наверняка сгниет за десять лет – так ей и надо! Или забьют «товарки»-ханыги по камере. Но сначала вдоволь поиздеваются над неженкой-убийцей…
- Ага, так значит, ты у нас передовой работник, да? Лучше всех? Профи! Никто не может сравниться с нашей Олей? И потому ты плюёшь на просьбы младших сестер что-нибудь подсказать им, и без денег уже не подойдёшь лишний раз к лежачему! Что, не так, скажешь? Гордыню взрастила в себе, и жадность – порождение ее… Помнишь, просила у тебя Вера, мать-одиночка, для ребенка перед первым сентября тыщу взаймы, ты ведь не дала, соврала, что нету, мол у самой…
Тряпка-ветошь сжалась и поникла еще больше.
- А еще ты у нас красавица, умница и достойна лучшей, возможно, королевской, жизни, так? Других судишь, морализируешь, сплетни собираешь! Вон одноклассница за директора фонда имущества выскочила – на двадцать лет старше, но зато в каких шубах ходит, на Кипрах разных тело холит… И тебе покоя это не даёт? Зависть у тебя черная – больше ничего, скоро ты ею вся пропитаешься. И не заметишь! Ты же думаешь только о себе, только о своих желаниях, себя показать-выставить! Ты не любишь никого на самом деле! Не способна!...
Тряпичный ком затрясся еще сильнее: да, да, так и есть, гадко-то как!...
- Кроме того, ты замечательная, просто примерная жена – издевалось Огненное существо.
- Молчишь? А ты забыла тот вечер в Крыму, когда с тем бородатым, можно сказать, первым встречным, прямо в туалете под рёв унитаза … Ага! Вспомнила, сучка! А как потом прокляла своего Федьку! Языком своим поганым… И он ушел на всю ночь и чуть не замёрз надравшись, в заброшенной голубятне на полу? Потому что ты ему не открыла. А кто пил вместе с ним в тот вечер? Не ты ли? От жалости к себе, любимой и ненаглядной… А почему на другой день у тебя игла в вену попадала только с третьего раза? Вспомнила?!... А кто спирт медицинский воровал и домой таскал?
Тряпка судорожно скрутилась в жгут, метнувшись от какой-то тотальной - от пальцев занемевших ног через всю брюшину, грудину, горловину, горящий лоб и до кончиков растрепанных и мокрых волос - боли по жесткой койке и чуть не свалилась с неё.
- А, ведь ты у нас еще заботливая дочь и невестка? Ну да, делаем вид, пряники свекрови возим, платки на восьмое марта, а в душе что?
- Молчишь? Фарисейка! Ну, конечно, мы уже забыли, как тебя заставляла учиться твоя свекровь, даром что инвалид, а доброты у нее не занимать. И деньги на учёбу дала… А сколько раз мирила тебя с Федей, возвращала чуть ли не с вокзала, за ручку, как ребенка, гладила по голове, уговаривала: «прости ты его, он безотцовщина, грубоватый бывает, но сердце у него доброе, и любит он тебя…» А теперь ты желаешь ей смерти. Побыстрее бы старая прибралась… И не только ей, если вспомнить. Да ты хоть понимаешь, что ты – убийца. Даже если он, больной этот, выживет, ты уже убийца мыслью своей мерзкой, гнусной! И небрежностью своей дьявольской. А от чего она? От эгоизма! Всё свои делишки на работе обмозговываешь! Как бы лучше в жизни пристроиться, на ком проехаться?!
От каждого удара словом-вопросом, как хлыстом, тряпка Олиного тела сжималась, казалось, что вот-вот ее истрепанные, измочаленные волокна сотрутся в тло, в небытие.
- Неблагодарная! А ведь тебе дали всё – всё, что считал лучшим для тебя твой создатель! Вспомни, кто помогал тебе! Да-да, всех вспомни, их было много! Чем ты отплатила Богу за всё? Чем? Своей низостью, самовлюбленностью, пьянством и блудом? И ты мнишь, что ты лучше? Скажи спасибо, что с тобой добрые люди еще не отказываются общаться. А знаешь почему? Потому что не знают правды про тебя! Ты нарушила все заповеди, а сегодня и последнюю - не убий.
- Да, да, я хуже всех, я просто падаль… Да, да… - жалкий лепет расклеил запекшийся рот.
- И ты еще хочешь ребенка?! При всей своей гнусности? Да разве можно тебе, дряни, доверить новую душу?! Чтобы ты и её загубила??!!
Тряпка уткнулась в тощую подушку, стиснув ее зубами как кляп, чтобы подавить собственный дикий вой.
- Ты ходишь в церковь, просишь дать тебе дитя… Свечи покупаешь... Лицемерка! Да тебя близко нельзя подпускать к храму святому! От тебя смердит за версту! Хоть ты и суешь рубли нищим, да еще желательно, чтобы все видели… А сама в храме о чем думаешь? Опять о себе, как выглядишь да какие сапоги модные у соседки! И что ты скажешь на суде Божьем, когда все твои дела мерзкие и мыслишки подлые, себялюбивые, похотливые помыслы откроются всем, всем без исключения! Их увидят и отец твой покойный, любивший тебя без памяти, и мать твоя скромная тихая женщина, и соседи твои, и брат с сестрой и все люди, когда-либо жившие на этой земле, собравшись, будут разглядывать каждый день твой, каждое движение оскверненной и загаженной нечистотами твоей души, каждое, слово, камнем брошенное тобой в человека - тоже созданного Богом, с любовью, с гордостью за свое дитя …
- А, теперь как последнее дерьмо ты хочешь уйти от расплаты и выпить пузырь снотворного (вижу, ищешь мысленно, где у вас тут хранятся подходящие таблетки!) и сдохнуть? Ха! Так вот знай, что там тебе будет еще хуже – в тысячу раз! Нет тебе прощения! Нет и нет! И при жизни, и после смерти…
То, что когда-то было Олей издавало уже просто глухой стон, каким гудят зимой провода ЛЭП, то есть, не присущий органической жизни, стон нестерпимой, а главное, безысходной муки и страха. Этот страх был неведом и велик, он не был похож ни на один из испытанных доселе ею страхов - воров, бандитов или бешеной собаки. Или того, что тебя бросит мужчина. Это был страх того, что от тебя откажется сам Бог, Господь. Ибо ты грязна и не годна ни на что… Как старая половая тряпка. И никогда уже не будешь годна! Значит, она - Оля - не смогла прожить так время своей жизни, чтобы ее приняли там, наверху!!! Она будет ползти за Ним, Господом, по булыжной мостовой, испытывая позор и ужас, протягивать скрюченную руку к краю Его белоснежной одежды, но «Прочь!" – скажет ей Господь с омерзением, отойди от меня, Я НЕ ЗНАЮ ТЕБЯ»....
И ничего более жуткого для человеческой души быть уже не может.
Из надвигающейся черноты на Олю вдруг повеяло сырым больничным подвалом, где иногда хранили умершие тела, пока не передавали в городской морг. Но как он может здесь быть, подвал этот жуткий?! Дверь в него в другом конце корпуса… И Огненная птица вдруг тоже исчезла. Оставила!... Даже она!... Пусть бы лучше клевала до костей! Вместо неё Оле почудился запах сгоревших перьев. Да нет, это же сера!!!...
- Господи, что же делать-то мне? Я не хочу в ад! Господи, не оставь меня, хотя я знаю теперь, что хуже меня нет на свете, но, Господи, прости меня, пожалуйста, прости-помилуй, может, я еще сгожусь на что-нибудь, дай мне еще один шанс, Иисусе Христе! Молитвами Пречистой Твоей Матери… Мама всегда говорила, что Ты милосерден - шептали полумертвые Олины губы, она была снова почти в беспамятстве.
Под утро, ближе к пересмене, к ней заглянули коллеги: «Как ты, Олюнь? Чайку попей, умойся… Да жив твой мертвец! Успокойся, страшно глядеть на тебя! Как с креста… Ну, с кем не бывает… »
Постаревшая враз Оля только беззвучно плакала и, чтоб никто не видел, прижимала к груди маленький образок Казанской Божьей Матери - он оказывается, всю ночь лежал на тумбочке в ее изголовье. А нашёлся только на рассвете. Наверное, кто-то забыл – или из пациентов или из врачей…
Огненное существо не оставляет Олю в покое и до сих пор и зорко следит за ней днём и ночью. Клюёт и летает, летает и клюёт. И тогда Оля снова плачет. То от благодарности к Господу, что ее помиловал, то от жалости к таким же, как она... И её уже не волнует размазывающаяся при этом по щекам тушь… Зато глаза стали лучше видеть. Даже очки сняла. Изредка бывает, что эта Огненная птичка уже помалкивает с довольным видом или гладит Олю махоньким розоватым крылышком по плечу. Например, когда она, сидя в кресле около кровати свекрови, кормит грудью своего малыша, родившегося спустя девять месяцев после той ночи. После Покаяния…