Дональд Бартельм.
перевод с английского
Королевство моего отца было и есть, все государства это признают, большое. Если идти от границы до границы с запада на восток, путнику на это потребуется не меньше семи дней. Оно называется Хо – конфуцианское определение гармонии. Конфуцианством интересовался первый правитель нашего королевства (чужестранный вкус в нашей части света). И когда два века тому назад он очистил свое пространство – поля и леса от врагов, то позволил себе в честь великого китайского мыслителя устраивать пышные балы для некоторых из своих почтенных соседей, из княжеств которых и состоит королевство, в первую очередь для достопочтенных Лафтландов и Долфинландов. Наша экономика основана на трюфелях, которые являются неотъемлемым богатством наших лесов, и
электричестве, продаваемом на экспорт, когда в других странах многие до сих пор читают при свете керосиновых ламп. Наша армия – лучшая в регионе, каждый мужчина – в звании полковника (это тонкий секрет правления моего отца, если, конечно, правда уже не стала всеобщим достоянием). На нашей земле каждый священник – епископ, каждый госпитальный врач надевает мантию юриста, каждый крестьянин – акционер, а каждый уличный торговец – сторонник учения Гегеля. Гений моего отца был в том, чтобы его товары, люди (женщины и мужчины) непрерывно пересекали границу. Люди Хо сами по себе щедры, теплы и гостеприимны, они увековечены солнцем достижений. Я был лишь гражданином государства и считал себя ослом.
из автобиографии.
Я пишу вам, Аннабелла, из далекой страны. Полагаю, что вы в полной мере осведомлены, что Король закончил недописанные страницы своей автобиографии. Он очень любознателен, с чем, надо полагать, вы согласны. Он трудился над своими сочинениями, не покладая рук, не ел и не спал много дней и ночей.
Все эти месяцы король в не лучшем своем духе. Он читает речи, декларирует их сам себе, и очень ими впечатлен. Он умоляет вас, преимущественно для публикации у нас в стране, сделать ему большую услугу, изменив фразу «два незаинтересованных и беспристрастных арбитра» на тридцать первой странице на «социально-опасные элементы под идеологическим влиянием смирений таковых в других политических условиях». Но, как бы то ни было, он весьма доволен, и просит меня сообщить вам, что ваше прикосновение будет как всегда искусным.
Раньше в автобиографии (как вы видите) мы столкнулись со словами: «Моя мать королева испекла небольшой пирог – кулинарный шедевр размером с покерный стол…» Король хотел знать, встречаются ли в дальних странах покерные столы, и каждый ли читатель, в каждой ли стране сможет представить себе размер описываемого пирога. Он продолжает: «…при отраженном свете разбитой кухонной люстры, когда кондитеры доставали его из печи, мы стояли на коленях рядом друг с другом, вкушая аромат только что испеченного пирога, и моя мать или ее прежнее небесное изображение сказало стоящему рядом мне со своими темными, покрытыми грубым волосом ушами: «Выйди, я больше не могу видеть твою ослиную морду»».
Король хотел знать, Аннабелла, не этот ли пассаж напоминает вам обиду и жалость к себе, или он вполне подходит, если отнестись к нему в достаточной мере беспристрастно?
Он расхаживает из угла в угол по маленькой комнатке, расположенной рядом со своей спальней, воспевая хвалы. Декрет должен будет отменить ваше изгнание, говорит он, как только Вы будете согласны изменить формулировку «два независимых и незаинтересованных арбитра» на «опасно-отказные элементы», и т.д. И я настаиваю, чтобы вы это сделали как можно быстрее.
Король не в лучшей форме. Мир, говорит он, это неестественное состояние. Страна процветает, и мы понимаем, что люди предпочитают мир, состоянию неразберихи, когда судьба к ним не благосклонна – им нужна безмятежность и нерушимость образа жизни. Но его кредо, утверждает он, переделать карту мира. Он не исключает, что будут необходимы несколько войн – маленьких, говорит он, но позволяющих удовлетворить наши интересы. Эти войны будут сложными, похожими на игру между равными соперниками. Ему очень были бы нужны ваши советы. Он просит вас на странице сорок четыре заменить фразу «вопиющая узурпация» на «символы мягких преобразований». Пожалуйста, начните работу над текстом этой статьи в доказательство того, что именно так историки не осудят нас за удаление нежелательной информации.
Вам нужно обратить внимание на отрывок в посылаемых мною страницах, и найти на них: «В сумерки я отошел от замка, будучи не рад новому восходу солнца. Утешить себя было не чем. В моем наборе для бритья было двенадцать лезвий, (и даже, если бы я брился по двенадцать раз в день, то голова все равно бы оставалась ослиной), хоть застрелись из «Вальтера» ноль двадцать второго калибра, завалявшегося у меня в рюкзаке. Прошло время, и я окончательно устал. Я лег под ограждением около дороги, между стеблями куста растянув над собой лоскут черной материи, часто встречающейся в нашей стране, чтобы от меня держались подальше (по правде говоря, одной лишь моей головы было бы достаточно, чтобы отпугнуть любое привидение)».
Вы помните лоскут той черной материи, Аннабелла?
«…я ел ломтик пирога со шпинатом, испеченного моей матерью и думал о ситуации, в которой оказался. Мой повелитель мог бы уговорить меня на вечер или даже на две недели, остановиться в том или в другом благородном замке где-нибудь неподалеку. Но мой опыт посещения учил меня, что никакая королевская кровь, не новизна изречений не может долго преобладать над массой природных предпочтений для людей с головами большими, чем моя. Должен ли я сам быть экспонатом зоопарка, наняться в бродячий цирк, попробовать себя на сцене? Вопрос более чем досадный.
Я еще не смел последние крошки шпинатного пирога со своих бакенбард, как под ограждение рядом со мной что-то плюхнулось.
- Что это? - воскликнул я.
- Тише, - сказал незнакомый мне голос. - Не бойся, мне надо переночевать. У тебя теплая спина, и это так мило.
- Что это за привидение? - спросил я, вдруг осознав, насколько мало было это создание. Меня бы не испугало укутанное в большой платок маленькое женское тело, но что-то заставило меня насторожиться.
- Привидение, - нежно сказала кроха, - Это не черный пес.
- Ладно, думаю, что теперь я знаю, кто ты.
- Привидение, - продолжила она, - Это не призрак.
- Рад это слышать, - сказал я.
- Ты даже не бреешься? - спросила она. - И почему у тебя такие до ужаса огромные уши? И, может быть, я ошибаюсь, но это ослиная голова. Может, я плохо вижу или неправильно думаю?
- Если мое лицо так тебя оскорбляет, - сказал я. - Ты можешь лечь где-нибудь еще.
- Я устала. Надо поспать. Поговорим об этом утром, подвинь немного свои задние копыта, чтобы они были вместе с моими передними, будет не так холодно. Будь оно проклято – это место. Я слышала, как все только и говорят, что принц выехал из дворца. Бог знает, что все это значит, но для нас – равнинного народа это не обещает ничего хорошего. Полиция, очевидно, прочешет все ограждения, и будет проверять идентификацию каждого, кого найдет, заставляя надувать шарики, чтобы удостовериться, что за воздух у него в легких…
«Она смущена», - подумал я. Но, Бог мой, как она вздохнула, и, ко всему, какой она была теплой и как сложена! Еще я подумал: не странно ли все это, и не будет ли ошибкой, если с ней об этом заговорю?
- Сэр, - она будто услышала мои мысли. - Я бы не мучалась вопросом, странно ли это или нет, если бы оказалась на вашем месте, - и начала о том, что если бы я не так воздерживался от дерзости, то мне было бы намного проще смотреть на жизнь. А затем она уснула, и я лег рядом на землю. Могу сказать, что пусть даже она и не ребенок, но весьма компактная женщина – привидение».
Король хотел, чтобы вы, Аннабелла, знали, что он нашел этот пассаж особенно возбуждающим, и не смог прочитать его без должного воодушевления. Также следующее:
«Кого же на самом деле можно назвать ослом? Как Вы можете себе представить, я изучил и этот вопрос. В моем словаре с картинками описание было более чем деликатным, будто важных, напыщенных редакторов мысли об этом смущали, чуть ли не до алого румянца. Но все-таки два замечания оттуда меня заинтриговали: ослы изначально появились в Африке, и ко всему они (или мы) – «результат сильного смешения родственных кровей», что убеждает меня в том, что это может сказаться не самым здоровым образом на нашем народе, как и в случае моих королевских родителей. Такова суровая реальность. Шум их пагубных бесед был слышен в каждом уголке дворца в любое время года. Мать назвала меня Дунканом (вариация от Донки, и это понятно). Ее лицо искажалось гримасой, когда в молодом и энергичном порыве я мог подставить свою щеку для ее поцелуя. Отец – тот наоборот, мог произнести нечто возвышенное и почесать мне голову между длинными, сигарообразными ушами, но только, я подозреваю, он намекал на ментальный сдвиг, будто собирался отправить меня по следу, как одну из своих охотничьих собак. Даже при всем том, что он знал меня с рождения, его отношение ко мне продолжало оставаться противоречивым.
Я объяснил Аннабелле, что изначально не стал спрашивать имя у этого привидения, чтобы скрыть факт, что сам являлся тем самым принцем. Но тут она начала рассказывать о себе: привидением она была на самом деле, ей казалось, что полудух, как правило, не может обладать покладистым характером. «Это – клевета», - сказала она, и мне в полной мере удалось убедиться в ее добропорядочности. Она рассказала, что была предельным совершенством среди всех представителей женской линии своего рода и не только в границах королевства. «Я замечательна сама по себе», - она повторила это уже в тысячный раз, в чем была правда, и что от всех прочих она отличалась размером, ее можно было определить как маленькой, если даже не пигалицей. Но те, кто считал это серьезным недостатком, были недалекой деревенщиной, не отличающейся умом,
представители которой могли бы лишь с успехом грузить свинец или устраивать представления для таких же простолюдинов, как и они сами. По мнению большинства окружающих самое что ни наесть среднее приведение было весомей самого королевского величества, хотя короли этой земли, признавала она, могли это так и не осознать, потому что их точечный солипсизм вынуждал утверждать, что приведения не существуют вообще. И возникло ли у меня желание увидеть всю ее обнаженной, или я просто начал собирать воедино по мелочам бурлящие в моей ослиной голове необузданные идеи, чтобы хоть как-то оправдать природу своей надменности?
Ладно, что-то я мог и упустить. Она была замечательной рукодельницей, в доказательство чего у нее при себе были несколько чудесных миниатюр в прекрасных инкрустированных рамках. Но я сказал: «Нет, я вам всемерно благодарен. Вероятно в другой день – этим утром несколько прохладно».
- Только для начала Вы должны увидеть мои груди, - сказала она. - Они на удивление прекрасны, - и прежде, чем я собрался возразить, она смахнула с себя тонкую кружевную рубашку.
Снова смутившись, я вручил ей охапку разных экстравагантных подарков.
- Да, - сказала она в согласие. - Вот, до чего же я хороша – само совершенство».
Король не может перечитать эту главу, Аннабелла, без того, чтобы не пролить слезу. «Мир – не обуздан», - говорит он. – «Цивилизация поглощена безумием, и мы лишь устраиваем очередное представление для тех, кого считаем ниже себя». Он сам, в свои годы, познав многие сюрпризы жизни, все еще об этом говорит. Многим из этого он собирается поделиться во время беседы с вами, которую он с нетерпением ожидает. В глубочайшие часы ночи он будет в своей мантии, сшитой из шкуры равнинного горностая, а вы сами как всегда оденетесь просто, в небольшую алую рясу, которая больше вам к лицу, и ваш скромный ужин будет состоять из цыпленка, фруктов и вина, которое всегда в изобилии имеется в королевском буфете. Только вы вдвоем проснетесь во дворце, в четыре часа утра. Вас больше никто не будет обвинять в неуплате налогов – судебное дело закрыто. Он говорит, что решение суда было поспешным, болезненным, недоброжелательным и даже злобным – о чем он сожалеет.
Король думает, что главы его автобиографии должны следовать согласно вашим собственным воспоминаниям:
«…затем она начала рассказывать о том, как мы вдвоем прогуливались в полном одиночестве (будто, за обочиной дороги, по которой мы шли, на ветвях не сидело ни одной совы, и будто, неизвестно куда, нас увлекало невидимое, незаметное течение). Она объясняла мне, что с точки зрения привидения отцовское управление государством должно было быть основано на добровольных началах, и что никто не был должен с сумасшедшей настойчивостью принуждать всех граждан собирать трюфели с твердыми ножками. Она шла рядом, и ее рука была на моей талии, ее волосы были коричневыми, с золотыми прожилками, ее совершенные женские бедра были плотно обтянуты темно-коричневыми штанами. «Дункан», - сказала она, вонзая мне в икру свои острые когти. – «Ты знаешь, что сделал этот человек? Пока еще ничего, но он уничтожил, стер с лица земли болото, в котором водились аллигаторы, и это ради большой грохочущей электростанции, производящей нечто, не знаю, кому нужное во всем этом мире. Кажется, это называется вольтами и амперами. Две квадратные мили первоклассного уложенного гатью болота. Нас, привидений просто поставили на колени…» Мне вдруг захотелось ее поцеловать, но она выглядела настолько сердитой, что я не предпринял ничего. Моя история ухаживания за женщинами, как я уже говорил, была не самой удачной».
«Дункан, Вы не слушаете!» - она еще раз назвала по имени назначенного на должность атташе представителя интересов привидений, которые (и это факт) не представляют опасности ни для людей, ни для полудухов. Хотя она и выглядела маленькой, мне же она показалась высокой для приведения, величественной и благородной, и можно было не сомневаться, что по ее венам текла самая что ни наесть королевская кровь. И ни на кого привидения не оказывали никакого магического влияния, не смотря на то, что она о них говорила. Они были самыми дружелюбными созданиями в мире, и это не важно, к кому или к чему – к животным, овощам или насекомым. И, скорее всего, это кривотолки, наглая ложь о том, что привидения стучат по мискам с кашей на столах, накрытых для несчастных в богоугодных заведениях, как и о том, что коровы на фермах могут из-за них забеременеть от больших рыб, и, что вообще никуда не годится, женские особи приведений лучше удовлетворяют всякого рода сексуальных партнеров. А вот, что звучит особенно грубо: они совращают большие переросшие особи, например, с ослиными ушами. Последнее для нас звучит скорее даже как оскорбление. С подобными изречениями нужно проявлять излишнюю сдержанность.
Она была права. В сотне ярдов перед нами, на площади через дорогу, остановилась армия…»
Король, Аннабелла, жалеет о том, что, в интервью журналу «Вю», он сказал, что у вас две головы и ни одного сердца. Он думал, что вы плохо отозвались о методах его правления. Но, как Вы знаете, все репортеры – негодяи и лжецы. Он просит вас заметить, что «Вю» - это подозрительное издание и вызывающее, которое никто не читает, кроме домохозяек, прислуги, или богослужителей не самого высокого сана из какого-нибудь религиозного меньшинства. Он готов вручить вам медаль, если Вы вернетесь – любую медаль, какую не пожелаете, самую почетную и на самую долгую память. На семьдесят пятой странице вашей статьи, он обязывает вас большей покорности и умаляет поменять «чудовища, овладевшие запасами горючего» и «ненасытность, вызванную их детским эго» на какие-нибудь другие, более умеренные выражения – любые на ваше усмотрение.
Главы автобиографии короля почти закончены, но я не настаиваю на том, что туда больше нечего добавить. Ведь с вашей помощью мы еще многое сможем написать, надо полагать, нам поможет честная стратегия и изобретательность – та, которая смогла остановить армию, оказавшуюся на вашем пути в тот чрезвычайно долгий день. Ведь вы вдвоем путешествовали на протяжение многих недель и в полной мере осознали родство ваших душ, после чего Вы не должны отрицать, что сущность – это та же душа. Ведь это ваши проницательные идеи сумели расположить его к вам, и найти силы, чтобы выступить против вооруженной оппозиции Партии Лилии в день смерти его отца. А затем последовали множество походов, в которые вам обоим многое пришлось разделить. Или как вы вдвоем поднялись в горы с одной единственной лошадью, на вас обоих тогда были тяжелые доспехи. Королевская автобиография, Аннабелла, займет много томов, но она не может быть завершена без вашего участия.
Король чувствует, что ваше изгнание беспокоит его больше, чем беженцы из Бриса. Но надо признать, это было результатом просчета с вашей стороны. Он говорит, что ему точно не известно, чем на самом деле отличатся кровные привидения от остальных (хотя и отмечает, что факт их невысокого роста говорит сам за себя). Обменяв беженцев из Бриса на двадцать три епископа Хо, захваченных во время того наступления, он непредусмотрительно обронил, что это серьезная ошибка – ведь, можно было набрать множество новых епископов. Он остановился на том, что вы не рассказали ему о том, что среди тех беженцев были и кровные привидения, но он и не спешит вдаваться в подробности. Оскорбление с вашей стороны, думает он, было всего лишь предлогом. Однажды он простит вас, и будет умолять о прощении за изгнание. Кресло Военного Философа в университете – ваше, когда бы вы его не пожелали. Он говорит, что окончательно не признает вашу любовь к нему, и до сих пор не может в нее поверить. Он настаивает на состоянии сомнения.
Вы оба не молоды – вам обоим сорок. В четыре часа по полуночи во дворце тихо. Возвращайтесь, Аннабелла, и Вы сможете с ним побеседовать.