Репетиция смерти
Утреннюю тишину нарушил глухой хлопок. Над дамбой медленно таяло редкое облачко дыма. В сыром воздухе пахнуло пороховой гарью и тротилом. Все наше с Витькой внимание обратилось туда, где стояли палатки киношников и где несколько мгновений назад раздался взрыв. «Неужели, начались съемки… Не может быть, - рано…Еще нет восьми часов».
Мы босиком отмахали бегом три километра по бездорожью, через плавню и Дубинку, а теперь бежали на последнем дыхании по гравийке к шлагбауму. Сердце, что казалось, готово выскочить из груди. Оно отчаянно билось не столько от суматошного бега, сколько от нахлынувшего волнения.
Третий день как на берегу Кубани разбили лагерь киношкики и снимают фильм «Гроза над Белой». Два дня мы прибегали сюда после уроков, чтобы хоть одним глазком увидеть чудо рождения фильма. Сегодня суббота, и мы с Витькой решили успеть к началу съемок, когда толстый пожилой дядька отбирает пацанов, а вдруг повезет, и нас тоже возьмут в массовку… Нам повезет. Обязательно должно повезти, нам уже по двенадцать, и мы ничем не хуже старших пацанов, Леньки и Володьки… Можем маршировать с винтовкой за плечами, передернуть ее затвор, а если надо и выстрелить.
Бежали на одном дыхании, останавливались лишь затем, чтобы вытащить из пятки верблюжью колючку или кавунец. Я рассчитывал, что мы с Витькой будем первыми, а это очень важно, чтобы попасть в число избранных, но когда мы запыхавшиеся поднялись на дамбу, то увидели внизу, на песчаном валу у сухой вербы уже с десяток соседские пацанов, и даже нескольких мужиков, приехавших сюда на велосипедах.
Мы нырнули под шлагбаум, и сразу перешли на шаг, переводя дыхание и утирая пот. Успели!
* * *
Едва подошли к сидевшим на песке пацанам и поздоровались с ними, из большой линялой палатки, что стояла за большой вербой, вышел приземистый седой мужик с мегафоном на груди и бодро направился в нашу сторону.
Он подошел к нам и попросил построиться в одну шеренгу по росту.
Мне пришлось стать за Витькой, который был всего на полгода старше, но на полголовы выше. Мужик с мегафоном быстро, не останавливаясь, прошел мимо нас и стал рассматривать тех, что были постарше и повыше ростом.
Пальцем он показывал на избранников и те с радостью выскакивали из шеренги. В счастливчиках опять оказались Юрка, Ленька, Володька и все мужики.
Следом за толстяком они отправились в лагерь, а минут через двадцать подошли к нам в линялых гимнастерках словно обстрелянные солдаты. Ленька с папиросой в зубах подошел к нам и попросил спички.
-Сейчас выдадут оружие, - сказал он, затягиваясь. И в самом деле, через пару минут мужик и крикнул Леньке:
-Иди сюда!
Мы с завистью провожали небольшую колонну добрармейцев, уходивших по пыльной дороге под тополями мимо заграждений из колючей проволоки в сторону заросшего бурьяном поля.
У меня сжималось и разрывалось сердце. Как мне хотел тогда оказаться среди тех, что должны были идти в бой, кому судилось рисковал жизнью ради родины. Я был уверен, что лучше всех знаю, как следует умирать за родину. И никто лучше меня это не сможет сделать. Не изобразить, а сделать… Дело ведь не в истории и съемках фильма, дело в нас, готовы ли мы отправиться на смерть ради будущего родины.
Как же невыносимо грустно чувствовать себя отверженным и провожать на смерть, даже на мнимую, но смерть… Святую смерть, друзей и приятелей.
Вокруг было нестерпимо тихо и тревожно. Даже стрекот камышанки и буханье играющей в реке рыбы лишь подчеркивали затянувшуюся паузу перед решительной минутой, когда на вселенских весах висит судьба целой страны. Сам воздух пронизан ожиданием тревогой и радостного упоения смертельной схватки.
* * *
Чиркнула ракета, искрой мелькнула в небе и погасла, оставив прерывистую нить дыма. Донеслось многоголосое нестройное «Ура», по полю рассыпалась колонна. За топольками она вытянулась в редкую цепь и под барабанную дробь устремилась в сторону невысокого вала у дамбы. Оттуда ударили пушечные залпы; впереди и сзади взмыли фонтаны разрывов. Один из них взметнулся в шеренге, и отбросил добрармейцев в стороны, присыпав землей.
«Какая несправедливость. Почему не меня? Почему не я иду в цепи?» -, мелькало у меня в голове.
Наблюдать раздачу денег за участие в массовке и триумфальное возвращение Юрки, Володьки и Леньки было выше наших сил, и мы отправились купаться. Ни в войну, ни а бецкала играть теперь не хотелось. Неожиданно кто-то предложил:
- А давайте играть в расстрел…
Мы разделились на белых и красных, белые взбирались на дамбу, а красные «расстреливали» их снизу. Мне довелось оказаться число «расстреливаемых».
Когда я катился вниз, душа воспаряла вверх: как же, я жертвовал самым ценным ради родины, ради будущих поколений. Земля и небо кувыркались вместе со мной, они то опрокидывались в непроглядную черноту, то взлетали в ослепительную голубизну. Скатившись вниз, я лежал с закрытыми глазами на рыхлой земле, вдыхая запах первой травы.
«Я погиб… Я отдал жизнь за Родину, за светлое будущее тысяч людей…» Мысленно парю над Дубинкой, плавней, Кубанью и любовь к ним, к родным просторам, согревает душу. Она невесомая летит в бездонном небе, устремляясь к солнцу… Но никак не может оторваться от родных просторов, таких неизъяснимо любимых и дорогих.
Нет, я не готов, не готов расстаться с этим простором, ослепительным солнцем, с мыслью, что никогда больше не увижу их, что исчезнет мое «я», погрузится в черную бесконечную бездну небытия.
Голову кружит запах сырой земли, а сердце не покидает мысль, что дома ждет горячий борщ, свежие пирожки и мама, от которой как бы далеко он не отрывался, всегда оставалась рядом.
Жизнь гудела и вибрировала дальним шумом машин, трамваев и троллейбусов. Она гудела, визжала и скрежетала работающими станками, голосами людской толпы, виднеющегося на горизонте в мареве летнего полдня города и не отпускала в то такое далекое и такое близкое время.