Автомобиль с будкой плавно несся по хорошо накатанной песчаной дороге, изредка подпрыгивая и переваливаясь с боку на бок на редких выбоинах. Изрядно измученные долгой тряской дорогой, мы мрачно всматривались в медленно проплывающий на горизонте унылый пустынный пейзаж. Впереди простиралась бескрайняя однообразная полупустынная степь - ни человека, ни животного, ни строения.
Уже на подъезде к границе с Калмыкией вид из окна стал быстро меняться. Деревья с пышной кроной и зеленые поля, ранее весело пробегавшие мимо нас, сейчас сменились низкорослой чахлой акацией с мелкими жесткими листьями и редким кустарником. Но и они стали встречаться все реже – нас окружал сплошной травяной покров.
Одолев несколько десятков километров, наш водитель остановил машину на кратковременный отдых. Едва спрыгнув со ступенек на землю, мы вдруг почувствовали на себе мягкое прикосновение степи - несильный ветер, дул ровно, без порывов, лаская наши лица и руки, обволакивая сладковатым удушающим ароматом трав невидимых цветов, неясных, ненавязчивых, едва различимых звуков и отчетливого пения птиц... Степь, еще совсем недавно казавшаяся нам такой скучной и унылой, сейчас выглядела величественно. Ее огромные, непреодолимые просторы ощущались здесь физически – она уходила вдаль за едва различимый горизонт и терялась в воздушном качающемся мареве.
А высоко в небе, едва подернутом легкими перистыми облаками, заходилась в звонком, призывном пении невидимая птаха, разнося по всей округе какую-то очень важную весть, повторяя ее снова и снова.
Под нашими ногами простирались песчаные участки с разбросанными на значительном удалении друг от друга кустами-шарами очень неприглядной жесткой травы. Каждая особь отвоевывала себе жизненное пространство в жестоких условиях пустыни. Травы были все больше незнакомые, непривычные для глаза и потому казавшиеся нам диковинными. Знакомыми из всех трав были только изредка встречающиеся горькая полынь, да ковыль-трава.
Отдохнув, мы отправились дальше. По степи среди трав извивалась проселочная дорога с глубокой колеей, образовавшейся совсем недавно. Слева и справа угадывались многочисленные заброшенные старые пути, наполовину занесенные песком и покрытые молодой порослью. Фантастическим и беспорядочным образом извиваясь и пересекаясь, колеи сопровождали нас по всему пути следования.
По дороге нам иногда встречались заброшенные артезианские колодцы с разбросанными повсюду лопнувшими и потрескавшимися гофрированными шлангами, пучками спутанной ржавой проволокой и заветренными масляными пятнами. Недалеко от них проходил канал, построенный в далеком прошлом: где он начинался и где заканчивался никто в округе не знал. По-видимому, он когда-то нес по своему руслу живительную влагу. Об этом говорил чахлый редкий камыш, торчавший то тут, то там. Теперь же, оставив на земле огромный шрам, затянувшийся от времени, канал стоял без действия, являя собой памятник человеческой глупости.
Вечерело. Поселок (конечная цель нашего путешествия), неожиданно, как, впрочем, и все иное в этих местах, вырос перед нашими глазами. Мрачноватые в легких сумерках одноэтажные жилые и заброшенные строения с хозяйственными пристройками встретили нас неприветливо. Редкие жители попадались нам на глаза и тут же быстро, бросая в нашу сторону настороженные взгляды, исчезали.
Мы остановились на ночевку в отведенном нам нежилом, достаточно добротном доме. Уставшие от тряской многочасовой езды в кузове «летучки», мы, наскоро умывшись, повалились на кровати и уснули беспробудным сном.
Первый день прошел в хлопотах по обустройству быта и налаживанию привезенных опытных образцов техники и наконец на следующий день, все мы в полном составе отправились в поле на испытания.
Едва расположившись на месте, мы заметили на горизонте маленькую точку, медленно приближающуюся к нам. Живое существо добралось до нас и прилегло в тени машины, изредка, безучастно и с тоской поглядывая на нас. Это была собака и, по всей видимости, породистая. Да, перед нами (как выяснилось позже) во всей красе предстала русская псовая борзая. На ее шее болтался обрывок стальной, ржавой проволоки, видимо заменявший ей ошейник. Все попытки освободить ее от обузы закончились ничем. Собака упорно не подпускала нас к себе. Мы оставили ее на том же месте и вернулись к прежним занятиям, оставив "на потом" вопрос о ее освобождении.
Работая возле агрегата, мы вдруг ясно услышали дробный топот копыт и увидели неподалеку мчавшегося во весь опор огромного сайгака – самца, а за ним нашу борзую.
Зрелище погони выглядело завораживающе. Оба существа в этой стремительной, смертельной гонке были прекрасны. Изящное тело борзой было вытянуто в струну и неслось вперед, выбрасываемое невидимой силой. Сайгак же, выглядевший несколько грубовато, ничуть не уступал борзой в скорости и стремительно летел по степи, наклонив вниз голову, увенчанную маленькими рожками и большим несуразным носом. Изредка, на ходу подпрыгивая вверх, он глотал порцию свежего воздуха и затем вновь мчался вперед. (Такой способ дышать в огромной отаре выработался у них на протяжении многих поколений. Двигаясь по пустыне большой массой, особи поднимают клубы пыли и чтобы она не попала в легкие, они дышат таким способом. Находясь в нижнем положении сайгаки не дышат вовсе. Более того, отсутствие дыхания в этот момент помогает им полностью контролировать процесс бега).
В мгновение ока две рыжие тени скрылись за барханами. Измаил (наш молодой ученый) быстро спрыгнул с агрегата, заскочил в кабину «летучки» и завел двигатель. Дождавшись, пока мы заберемся в будку, погнал за ними во весь опор. У всех нас неожиданно взыграл инстинкт охотника. На очередном возвышении мы заметили пару и направились вслед за ними.
Через несколько сот метров мы нашли их неподвижными. Сайгак лежал на песке, а борзая стояла над ним. Бок сайгака беспрестанно вздымался от частого дыхания, а по коже волной вдоль тела прокатывалась мелкая дрожь, словно его бил озноб. Несчастный лежал на боку, положив голову одной стороной на землю. На его теле в районе груди виднелось крошечное, едва заметное входное отверстие от пули. Рана кровоточила и из нее вместе с кровью выходили пузырьки воздуха. Не мигая, он смотрел на пса, а из уголка глаза медленно скатывалась слеза. Он молча плакал. Лишь иногда из его утробы доносился глухой неясный хрип. Животный ужас, звериная тоска и еще что-то необъяснимое и жуткое отражалось в его огромном, бездонном зрачке и передавалось нам. Все мы в полнейшей тишине, как завороженные, смотрели на эту картину.
Борзая неподвижно стояла над ним и время от времени бросала взгляды на нас, выспрашивая благодарности. Она часто и глубоко дышала – было видно, что собака сильно устала и выбилась из сил. С конца проволоки, все еще болтавшейся на шее, обильно текла свежая кровь. Постояв так некоторое время, она свалилась с ног, упокоила голову на песке рядом с жертвой и неподвижно замерла. Ее роль в этой жизни была выполнена.
Измаил, тем временем, вытащив из своих одежд большой нож, ни слова не говоря, направился к сайгаку и быстрым движением прекратил его мучения.
Вот так, в одно мгновение, эти два существа волею судьбы кратким эпизодом ворвались в нашу жизнь и память о том событии вскоре растворилась в череде новых впечатлений. И вот сегодня, почти 30 лет спустя, эта картина вдруг отчетливо всплыла в моем сознании, заставляя переживать события тех незабываемых лет.
...Как выяснилось позднее, борзая принадлежала местному чабану-даргинцу. И как появилась на ее шее злосчастная ржавая проволока и кто стрелял в несчастного сайгака, так никто и не узнал...