-Закроет хайло теперь черная масть,- говорил Вовка Саратовский, ловко перебирая руками в синих «перстнях», самодельные карты. Играли в стос. Ибо играть в очко, ургакан, мог только с фраером.
-Король правила наведет – сплевывая, через отсутствующие через один, цинготные зубы, отвечал уважаемый вор, по - прозвищу Щегол, внимательно следя за руками Вовки. Мухлеж и обман в картах, было привычное дело для любого блатаря или вора. Обмануть соперника, не значило нарушить правила, а наоборот, показать свою удаль, хитрость и тонкий расчет.
Алексей Степанович вздохнул, и, прикрыв глаза, лег на кровать. Первый раз за три года. Его три года, три года бывшего инженера, севшего по гнусному доносу. Еще бы пятьдесят восьмая статья, автоматически опускала человека на дно лагерной жизни. Его ненавидели конвоиры. Его пинали бригадиры из вольняшек. Его раздевали и на него доносили блатные и ухари всех мастей. Он был не человек. Он был, враг народа.
Речь воров в палате, шла об установлении нового, воровского закона.
Наивные московские начальники, почему то были уверены, что побывавшие на фронте урки перевоспитались, встали на единственно верный путь исправления, превратились в советских граждан. Они хотели в это верить. Но те, кто еще вчера, казалось, был патриотом Родины, и с оружием в руках, бил фашистских оккупантов, думали по - другому. Вернувшись в родные края, они снова привычно взялись за фомки и наганы. Домушники и щипачи, скокари и налетчики, вспоминали слегка подзабытые навыки. Уголовный мир, не изменил своим традициям. И вот еще немного и бывшие солдаты, бесстрашные и отчаянные, как все урки, награжденные медалями и орденами, уже ехали этапами на Север, отнюдь не в «пульмановских» вагонах. Они ехали в родные пенаты, желая занимать свои места в центральных хатах и на прикормленных местах, но здесь жестоко ошиблись. Старый воровской костяк, те, кто жестко соблюдал воровской закон и не пошел ни работать, ни служить, принял их «перьями», заточенными из алюминиевых ложек. Бывшие воры – военные, предали закон воров, и поэтому, не достойны более называться ворами, говорили те, кто неотлучно был в лагерях.
Но агрессивно настроенные, воры новой масти, не собирались спускаться вниз по лестнице становясь лишь простыми фраерами и шестерками. И тогда, среди них появился лидер. Король, авторитетный вор, бывший солдат, прошедший войну, собрал сходку из новых. И они, десяток человек, на забытой богом пересылке, приняли новый закон. Тот закон, который унес десятки тысяч жизней. По новому закону, воры имели право, занимать административные должности в зонах. Могли быть бригадирами, десятниками, начальниками смен. Они оставляли за собой свои регалии и права, расширяя свою власть и делали ставку в будущей неизбежной войне, ни много, ни мало на лагерную власть. Они обязались навести в лагерях порядок и давать ту трудовую норму, которую упорно отказывались давать воры, эксплуатируя полумертвых доходяг, подобных Алексей Степановичу. Норма падала, доходяги мерли тысячами. Новая масть, обещала это исправить. И власти клюнули, власти дали бывшим военным власть. Жуткую власть. Они не скоро осознают, как жестока обманули их воры. А когда осознают, будет уже поздно.
Еще на той зловещей пересылке, сам Король, лично принимал в свои ряды, всех новообращенных, заставляя целовать, свой армейский нож. Многие принимали. Те кто упорствовал, ложились здесь же, втоптанные ногами, в мерзлоту Колымы. Сторонники политики Короля стали править балом, увеличивая ряды, и оседая на всех административных должностях лагерей. И название им дали «самки собаки», а те, кто переходил в ряды новой масти, стали зваться «ссученными». Вспыхнула война, настоящая война всего лагерного Севера. Подобного не было в анналах истории. Власти на время закрыли глаза, помня клятвы королевской своры. Полилась кровь, финки и ножи, собирали обильную жатву. Резались целые бараки, артели, да что там лагеря. самки собаки резали воров, не желавших пускать их в свой круг, воры резали сук, отстаивая воровской закон, «беспредельщики», резали и тех и других, освобождая себе жизненное пространство. «Сучья война». О ней будет сказано, и написано, не мало.
Алексей Степанович, попал на больничку чудом. Это можно назвать только чудом, ибо политические, чаще мерли прямо на прииске, чем попадали в больницу. Их предпочитали лечить на месте, универсальными лекарствами йодом и марганцовкой, от всего в подряд, начиная от дизентерии и заканчивая туберкулезом. Но чудеса случались и здесь, где Солнце казалось, неохотно греет землю лишь несколько месяцев, превращая мерзлоту в болото. Фельдшеру, дали команду, набрать народ, в только что открывшееся инфекционное отделение на аж тридцать койко-мест. Конечно, большинство мест заняли воры и блатные, авторитетные и уважаемые, поднеся фельдшеру, кто новый полушубок или табачок, а кто финку и удавку. Но несколько койко-мест, не злобный на редкость эскулап, все, же выделил на доходяг. Поэтому пять человек с клеймом пятьдесят восьмой, заняли дальние и самые плохие комнаты в инфекционных палатах. У всех, действительно, в отличие от уркаганов, была дизентерия.
Алексей Степанович, попал в четырех местную, обогреваемую палату, с двумя «суками» и их оруженосцем Рыжим, ходящим, как говорят, на цырлах, перед старшими.
-Зырь, у врага народа, шкары какие – вдруг закрутив в пальцах папироску, сказал Вовка, - Рыжий сюда тарань.
Ботинки на пробковой подошве, действительно были очень теплые и хорошие. Алексею Степановичу, два года назад, прислала их жена. Сколько раз, у него пытались их сторговать, украсть, угрожали ножом, но он проявил завидное упорство. Лишь теплая домашняя обувь из посылок, хранила ноги лагерника от обморожений в забоях, в отличие от тонких казенных полуботинок. Он не снимал их с ног, бдил ночами и привязывал шнурками к ноге. Берег два года. И вот здесь, в больнице, он допустил промах, выставив их под одеяла.
Неестественно изогнувшись, и достав нож, Рыжий приблизился к кровати Алексея Степановича.
-Сявка, шкары скидавай – и цинично ухмыльнувшись, добавил – люди просют.
-Не отдам – буркнул инженер, и попытался подобрать под себя ноги. Его не порезали. Его просто избили. Избили сильно. Он сдался на этот раз. Кажется, была сломана рука, ибо отдавала жуткой болью. Один глаз, наверно уже больше не будет видеть. Его ботинки, казалось последняя ниточка связи с домом, были на ногах Щегла. Боль и опустошение…
-Режь сук.
Неяркий свет лампы, неровным отблеском падал на ножи воров, которые пришли убивать. самки собаки отбивались яростно, но быстро пали, под превосходящим втрое числом врагов.
Один, длинный и бритый, подскочив к Алексею Степановичу, уже замахнулся ножом, но вдруг разглядев разбитое лицо инженера, резко бросил:
-Под нары упал сявка.
Все было кончено. Начало сучьей войны. Еще не пытались разделить по отдельным отрядам и лагерям, два враждующих клана. Еще только начиналась кровавая песня урок.
Вдруг все стихло. Лишь стон, с противоположной стороны палаты. Еще один более протяжный.
Бывший инженер, плача от острой боли, вылез из под своего, такого ненадежного убежища.
Стонал Щегол. Его вид был жалок. Он лежал в луже крови, сжимая в руках, острый обрезок ложечного черенка.
-Лепилу – разжав губу шепнул Щегол, и повторил более протяжно –лепилу.
Но взгляд Алексея Степановича, был прикован к ногам вора, на которых, двумя черными в полу мраке пятнами были одеты домашние ботинки. Подарок любимой жены Зои. Его ниточка. Ниточка тепла и жизни, в этом море смерти и безумия