– Хасан, ты в Бога вериш? – спросил меня Гоги.
– Ты зачэм глюпый и пустой вопрос задаеш? – сердился я. – Канешна, верю.
– Нэхарашо атвичаль, – огорченно покачал головой мой друг. – «Всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду».
Я изумленно смотрел на Гоги и не узнавал его.
– Что с тобой, дарагой? – осторожно спросил я. – Я ведь в шутку так гавариль. Вот ты упомянул Бога, а мы ведь с тобой грешим, как последние сабаки: чача многа кушаим, дэвачки саблазняем, нэпрастой папироска курим… – я махнул рукой, – Да мало ли… Господь разве захочит слушать такой ишак, как мы с табой?
Гоги долга молчал. Наконец ответил:
– «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные».
Я задумался.
– Ичто? Врач может исцелить нас?
– Да, Хасан, – кивнул мой друг. – Но если ты этого захочишь сам.
– Виходит, нам нада оставлять все плахой привычка?
– Да, Хасан, – Гоги был непоколебим.
– Ну, давай ищо нимножька пагуляим, а патом правильный жызнь начнем, а?
– А если тибэ Господь завтра спросит: Хасан, ты чача сегодня кушаль? На дэвачки нэхарашо сматрель? Ичто ты атвэтиш Ему?
– Пачему Он завтра спросит, а, например, не чэрез год?
– А патаму! – ответил мой друг. – «Вы, которые не знаете, что случится завтра: ибо что такое жизнь ваша? Пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий».
Я взялся руками за голову.
– А Софико – можно?
– Что «можно»? – уточнил Гоги.
– Ты, баран, сам нэ панимаиш, что?! – вскричал я. И тут же испугался. – Ой, прасти, дарагой. Я нимножька гарячилься.
– Софико… Сам падумай: «Могут ли печалиться сыны чертога брачного, пока с ними жених? Но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься». Имеющий уши, Хасан, да услышит.
– Значит, можно! – обрадовался я.
– Всё можно, дарагой, но не забывай главное: «Входите тесными вратами, потому что широки врата и просторен путь, ведущий в погибель, и многие идут ими». Поняль?
– Кажется, поняль, Гоги.
– Маладэс, Хасан!