Третий Рахманинова

Кенга
 
                ТРЕТИЙ РАХМАНИНОВА

                Вышла на прогулку с собакой, слушая приемник. Начался 3-й ре-минорный концерт Рахманинова. Кажется, не имело значения имя исполнителя, однако, почему-то запомнила. Это был Лазарь Берман с оркестром под управлением Бернстайна. Шла не спеша, отдаваясь звучанию, включенному на полную громкость.  Ведь я одна! Сейчас лишь для меня этот лес и  этот концерт-исповедь.
   И так, почти к самому финалу дошла обратно. Уселась в плетеное кресло на террасе, чтобы дослушать. А дальше трудно продолжать.
    Накал страсти к финалу достигал той стадии (мне вдруг показалось, что композитор писал финал, думая о том же), когда ждешь с нетерпением этой последней секунды содрогания и не хочешь ее, желая продлить ожидание в надежде, что страсть достигнет еще большей силы, так что становится невмоготу ожидать...
   И вот последний аккорд.
   Ничего больше не хочется. Даже повторения этих дивных вершин. Все в такой гармонии – тело и чувства. Звуки и тишина, наступившая на вершине подъема.

                РАХМАНИНОВ И БАБОЧКИ               

   Сегодня день рождения Рахманинова, 2 апреля. И снова, на прогулке  с Риччи,  слушаю по «Орфею» третий концерт. Начался в 16 часов. На сей раз в исполнении Вана Клиберна. То ли еще молод был тогда исполнитель,  то ли я осталась приверженцем Лазаря Бермана, однако не тороплюсь с оценкой,  жду средней части, чтобы сравнить. К началу адажио лесная тропинка привела меня  к насыпи возле железнодорожного полотна, и я неожиданно оказалась в другом климате: в лесу сумрачно, и до сих пор  местами еще лежит снег, а здесь голубое небо, солнце шпарит, прогревая откос, покрытый пожухлой травой, и рельсы, от которых поднимается колеблющееся марево горячего воздуха. И над  теплой, серо-пыльной травой, где в  предчувствии новой жизни  едва пробиваются первые ростки зелени,  кружатся в танце   две капустницы.  Одна - с зеленоватым отливом - хризолитовая, другая яркая,  насыщенная солнечным светом, словно из золота. Они порхают  в непозволительной близости друг от друга, не разлучаясь ни на мгновение,  не  расставаясь даже на расстояние  взмаха крыльев.   Нет сомнения,  что  золотой  - это кавалер. Он настойчив, ласков, старается прикоснуться к голове  хризолитовой, прижаться, рискуя нарушить  парящее равновесии подруги.   И так уместен этот танец под центральную часть концерта,  Я замерла, завороженная музыкой и  ярким дуэтом бабочек в сером пространстве, еще не  раскрашенном весенними красками.   Вот золотой  в полете коснулся головы хризолитовой, словно поцеловал и они рухнули в траву.  Там  началось такое, что мне стало даже совестно наблюдать, оставалось слушать музыку, которая чем дальше, тем более волновала меня. Мне уже нравился Клиберн. Бабочки снова взмыли, не покидая того пространства, на котором я их застигла.
  Накал страсти к финалу концерта приближался к апогею, да и  у бабочек страсть накалилась, они   неосторожно прижались  телами друг к другу в полете,  и снова лежали, слегка запутавшись в сухой прошлогодней траве. Я для них словно не существовала, хотя совала не в меру любопытный нос, даже когда они валились на ветки или в траву. Они целовались, прижимались телами, крыльями. Страсть и нежность. И так к месту была приближающаяся кода. Насытившись, устав друг от друга, бабочки разлетелись. Я даже огорчилась, потеряв из виду золотого. Хризолитовая порхала в одиночестве.   Мы с Риччи не спеша  покинули уголок любви,  но перед поворотом в лес  я оглянулась и увидела, что  влюбленные  снова вместе. Слава богу, не поссорились, не  расстались.  Голубое, серое и желтое – краски  импрессионизма под музыку романтика.
       И все-таки коду я приберегла для себя одной.  Мне понравился Ван Клиберн. 
  На часах 16.42…

      2010 г.