Обуза
- Вот навязалась! Вышвырни её!
- Да куда же я её дену!? Дитятке всего-то два годика, помрёт ведь.
- А я тебе сказал: убери её! Двоих с нас хватит.
- Если ты так требуешь, то забирай этих двоих себе, а я не брошу маленькую Нину и останусь с ней до конца.
- Да пошла ты!!!
Женщина в тёмном изорванном платье склонилась над ребёнком, пытаясь её согреть своим дыханием. Она уже третий день ничего не ела, и болезненное ощущение в животе становилось с каждым часом всё сильнее, нестерпимее, словно кошки нещадно царапали по пустому желудку. Вчера двухгодовалой девочке отдала кусочек хлеба, завёрнутый в старенькую тряпицу, а теперь совсем ничего нет. Тем не менее было понятно, что на старых землях им не выжить. Наступающие немцы приходили на пустые поля – тактика выжженной земли нашей армии оставляла врага ни с чем, однако и обрекала на голодную смерть тех, кто не успел эвакуироваться. Вот и приходилось уходить дальше на восток, каждый день боясь оказаться в лапах врага, с чувством постоянного страха потерять своих, остаться на оккупированной территории. Само это слово – «территория» – начинало казаться страшным и подавляющим.
Едва заметное дыхание девочки временами становилось прерывистым, потом снова входило в обычный ритм. Ребёнку приходилось выдерживать те испытания, которые трудны и для взрослых. Брошенная женщина глухо заплакала, упав рядом с девочкой на обочине грязной дороги, избитой военной техникой отступающих частей. Холодный осенний ветер поднимал зыбь на лужах, разбросанных вдоль дороги. В это время раздался гудок автомобиля.
- Эй, гражданка, вы живы?
- А-а.
- Ага, живая. Слышь, Коль, надобно помочь женщине, вон и ребёнок с ней.
- Это мы враз.
Паренёк, лет 19, спрыгнул с машины и приподнял ребёнка.
- Мать, а что с девочкой? Она почти не дышит.
Женщина чуть слышно произнесла:
- Голодные мы.
На её бледном, как полотно, лице солдат разглядел что-то вроде улыбки. Служивый приветливо сказал:
- Ничего. Сейчас вас накормят. Мы довезём вас до Конорево, а там будет проще.
Женщину с девочкой посадили в кабину машины, сунули котелок с борщом и железную кружку с крепким чаем. Борщ был жидкий, и она, напоив им девочку, сама его выпила. Чай в прыгающей на неровной дороге машине немного расплескался, но и того, что оставалось, показалось достаточным. Постепенно на бледном лице женщины появился румянец. Теперь она могла осмотреться вокруг.
- Что, поели, согрелись? Ничего, живы будем – не помрём.
- Спасибо тебе, солдатик.
- Да не за что.
Поев, попив чая, ослабленные люди крепко уснули.
Проснулись они уже в посёлке, в чьей-то хате. Пахло соломой.
- Проснулись, родненькие? Пойдёмте к столу. Там я картохи наварила, капуста есть. Молодёжи почти не осталось, а мне старой терять уж нечего. Что с меня взять?
Женщина, ещё до конца не поняв, где находится, спросила:
- Не боитесь немцев?
- А чаго их бояться окаянных! Помолюсь Богу, а там на всё Его воля. Да ты кушай, девочка, кушай, поди совсем отощала. А как тебя, деточка, зовут? – обратилась бабушка к ребёнку, усевшемуся на коленях у матери.
За ребёнка ответила мать:
- Нина. – И как-то быстро, не прекращая кормить девочку, прибавила:
- Нам бы эвакуироваться.
- Да говорят, скоро здесь будет несколько грузовиков. Авось возьмут с собой. А там всё легше будет…
Через полчаса на улице, действительно, послышался звук работающих моторов. Женщина выскочила навстречу автоколонне. В грузовиках было много людей, так что места почти не оставалось.
- Как, ты здесь?
Послышался знакомый грубый голос.
- Мама, мама.
Через секунду развались крики двоих детей, быстро прерванных тем же грубым голосом.
- А Нинка где: с тобой али схоронила?
- Со мной.
Сухо ответила женщина.
Она возвратилась в дом, взяла на руки ребёнка, быстро поблагодарила пожилую женщину за кров и еду и направилась к машине. Она села в машину, где не было её мужа. Он, поди, и не думал уже о ней и о Нине. Конечно, ведь я у него третья, будет он обо мне думать. Схоронил двух жён, а они и при жизни доброго слова от него не слышали. В церкви-то Божьей ни разу не был. Чего он обо мне подумает…
…………………………………………………………………
- Нина, выключи телек! Завтра тебе рано подниматься, идти на демонстрацию.
- Ага, пап, идти. И пойду. Чего дома сидеть. Всё-таки 1-е мая! А ты не волнуйся, лежи.
- Уже два года лежу. Мать-то твоя редко ходила на эти демонстрации.
- Да куда ей было ходить на них, когда после войны совсем ослабла.
- Ааа, недолго прожила она.
- Но Сталина всё-таки пережила.
- Да, уж точно. Ты бельё постирала?
- Да ещё утром. Кстати, завтра врач придёт.
- А ну его к лешему, всё равно уже не встану или думаешь, два года пролежав, начну бегать. Слышь, Нин, а чего ты с Серёгой не пошла в кино? Вроде бы нормальный малый.
- Да кто же тогда смотрел бы за тобой?
- Ааа, Нина, без тебя совсем некому за мной было бы смотреть. А ты прости меня…
- За что, па?
- Да так, просто прости… У матери твоей не успел прощения попросить.
3 апреля 2010