Фрагменты философского романа Елены Сомовой «Религия мира»
Глава 5. Психоаналитические миниатюры
Условия существования цивилизации
Вроде люди, но похожи на сомнамбул, и лица вроде бы нормальные, но поведением дегенератов! Они всегда обещают много, но не делают ничего. Трепло. Их букашечные устремления ограничены мелким ползанием вокруг собственного муравейника, они и лапы двигают исключительно для того, чтобы взять больше денег, ибо средств для жизни иных, чем купюры, им не увидеть никогда. Вечные двигатели их усиков нервно подергиваются при неотступном приближении желаемых цифр, нарисованных на узких длинных бумажках. Активные щупальца неутомимо трудятся: протыкивают с эффектом рентгена "золотые жилы". Господа "рентгенологи" знают толк в поиске. Их намагниченные подошвы лап тянутся и перекрещиваются, создавая паутину, в которой теперь повисает земной шар. Окопыченные восьмидневки трудонедельных тюрем, где пропадает молодость рабов, обеспечивают условия паразитизма сомнамбул. Глядя в зеркало и узревая свое тавро, все они, и "окопыченные", и "рентгенологи" карманов, составляют условия существования цивилизации.
Автомат
Несчастен попавший под артобстрел умных речей, выдаваемых за постулаты, — единственно верную точку зрения. Убежденные "автоматчики" наповал убивают нарочитой штампованностью своих взглядов, сформированных монументальными понятиями, такими как: "Ешьте обязательно суп каждый день, а то будет рак желудка", или "Надо, чтобы все было как у людей"... Речевой экстаз прохлестывает помощнее опытного массажиста, каждый позвонок и клеточку, без абстракций переберет конкретно, так что мало не покажется. Убийственная логика "автоматчиц" безотказно действует, зомбирует и способна повернуть вспять реки, моря и океаны, их речь — всегда вызов, это настоящий трибун, Эруст Куш, — патриотически бия себя в переднюю часть туловища, "автомат" всегда способен добиться результата. Это не амбициозность, а нечто распаковывающее перед публикой, будто с броневика после Гимна — и — начали!.. Аж пот прошибает и волосы под мышками шевелятся. Зона действия неограниченна, микрофоны включены! Ура-а-а!!! Паталогия речевого экстаза не срабатывает лишь в одном случае, а именно — когда просят высказаться, и задают определенную тему. Речевой экстаз обуревает исключительно по вдохновению и бьет по желаемому объекту прицела. Тронная речь увеселяет сердце, облегчает дыхание, усиливает потоотделение, послабляет кишечник — это полезно. Самом субъекту избыточной речевой энергии. Выбросил все на окружающих, облил экстатичной волной — теперь доволен. И живи после этого, как хочешь, слушатель, облитый помоями гиперболического сознания и словесным поносом. А посмотреть — вроде обычный городской сморчок с бледным взглядом, но в бодрости духа ему не откажешь. Плетка речевого подвига.
Дикая абстракция
Цыпа на тонюсеньких каблучках цыплячьими лапкам переступая, пятится от настоящего,— дамка иллюзий, перевернутая на шахматной доске светских правил. Ее истонченная структура утомлена всеми наслаждениями, ниспосланными ей. Меняя любовников, она заново меняет кожу, цвет, фактуру. На расстоянии ощущается дикая абстракция этого существа, ибо меняя шкуру в очередной раз, она отдается своему внутреннему режиссеру и меняет воздушное пространство, кидая старое кусками в пропасть, приобретая новое на болевых стыках окружающих одушевленных существ. Энергетическая вампирша в маскхалате ангела.
Дама-торт
Ласковая мамзелька с куском ветчины всегда про запас держит нечто, вызывающее экспрессивное слюно- и потоотделение у ее посетителей. Она щедро испражняется в душу своими лживыми откровениями, веселит вуалью наигранной искренности — дама-торт, она щедро одурачивает кусками богатых обещаний. Все шито-крыто. На нее работают маляры и дворники: замазывают одних — расписывают иных, лопаткой зарывают замазанных — на этой же лопатке преподносят к жирующему благолепию полуночных фавнов с павлиньими хвостами осуществленных мечтаний. Угощайтесь. Медицина вам не поможет, если попали к такому столу. Сначала — к столу, затем — под стол, в финале — на две-три табуретки. Дань душевным раздеваниям — финал. Голышом ты более доступен ее обволакивающему крему: глаза уже замаслены, уши замылены. Вход-выход отсутствует. результат усилий дамы-торта — человеко-камень, — под него, лежачего, вода не течет, а его точит. Не движется, но истощается, попавший в ловушку сладкой слоеной лжи с цветными мармеладками правдоподобия.
Стена
Особый жанр общения с ...: тебя пихают носом в пепельницу и долго давят, будто ты – сигарета, причем по окончании процедуры ты должен поблагодарить и кланяться этой человеко-стене. Когда эту виртуальную пепельницу мысленно переворачиваешь и кидаешь в морду унизившего тебя таким разговором, то усмиряешь позывы сострадания к себе за испорченный день.
Внутренняя клятва никогда в жизни больше не обращаться к этому ... не всегда, к сожалению, исполнима, ибо в мире зла и терний ограничители срабатывают не всегда. Ты знаешь о звере, сидящем в оскорбившем тебя типе, знаком с его излюбленной привычкой демонстрировать свою амбициозность даже в простом разговоре. Но именно такие монстры дают иногда силу твоему характеру, если ты замечаешь мелкую неприятную деталь: из тебя все твои знакомые, родственники и сослуживцы плетут веревки, используя природную мягкость твою, даже аморфность. Вот в этом случае человек-металлическая стена лабиринта, непробиваемая и постоянно сужающаяся, поможет влиянием отрицательным, но не бесполезным теперь для тебя. Общение с ним — адское страдание, но ты заряжаешься энергией, противоположной твоей мягкотелости. Подспудно ты думаешь о своем "учителе" жестокости: пойдет по святой земле — провалится, это человек-болото, гадкая трясина, любит испачкать чистое. Но пожив среди любителей задрать ногу тебе на шею и поехать на твоей спинке по своим интересам, убеждаешься, что добро — понятие трансцендентное, изначально не присущее биологическим существам, к коим принадлежит гомо сапиенс, и начинаешь понимать руку, пригибающую твою голову к пепельнице. Когда-нибудь ты сам сможешь проделать это с твоим недоброжелателем, только не ошибись, не прими друга за объект нападок и оскорблений. Главное — научиться различать беззлобную иронию и сарказм с переходом в войну.
Ёжиковатая натура
Пройдет — не фиалковым взглядом одарит, а кипятком с перцем сбрызнет. Слово вещает — будто изрыгает огонь. Студентка платного вуза. Жалко ей денег, ой как жалко, — от сердца отрывает, оттого и зла, как сто удавов. А может она пользует на завтрак-обед- ужин исключительно удавочный паштет, вот и кожа у нее, как шкура, и взгляд неласков, таким и баобаб перешибешь. Смотрит на человека, словно на подопытного животного, а походка… Пантера, вышедшая на охоту в голодном виде с минусовой температурой сердца. Интересно, данный орган мутирует в ее организме так же, как мутировали доброта, нежность, женственность, или иначе? Кругом шипы, ей в качестве украшения пошла бы не цепочка, а ошейник с шипами и кастеты на руки. На фейс (это не лицо, это именно фейс) — маску фехтовальщика, в плечевой шов одежды — нашивки с мощными иглами наподобии динозавровых. Портрет готов. Прикоснетесь — пальцы оторвет, заговорите ней — лишитесь дара речи. Запихает ваш язык назад в глотку и проверит, надежно ли, не вылезет ли снова.
Студентка. Платного вуза. Дикобразоподобие в огнедышащей ауре.
Дымковская игрушка (вариант ёжиковатой натуры)
Родители ее пестовали, как с дымковской игрушкой забавлялись: дули в определенные места, и в результате выдули из нее душу. Получилась верблюжья колючка. Душа кристаллизовалась в оглодыш звезды. Была когда-то звезда путеводная, мерило ценностей, гранит знаний и монументы традиции. Всё выдули, как ветер в пустыне выдувает песок, и барханы перемещаются на километры вперед во время действия самума. Всё выдули лелеятели, играя на своей жалейке гимны, обожествляющие объект внимания. Эти гимны воспитали гордость и гнев при неповиновении обстоятельств ее общей концепции бытия, развращенность духа при вседоступничестве. Оттого и ушла страсть к пути до звезды, раз она ощутила, вседоступность, — руку протяни и достанешь всё что хочешь. Какой уж тут путь! Куда идти и зачем? Всё и все рядом. Ложку в рот сунут, и протрут перед употреблением ею продукта. Звезда же нужна тем, кто готов к действию, к пути. Так от прекрасной души и от мечты в путеводную звезду остались пластмассовые осколки и обломки цветного оргстекла. Механическая игрушка зла оставляет лишь такие жалкие фрагменты истины.
Славословящий заблужденец
Пролить свет на проблему для него равносильно что вылить грязь на объект, добавив эту грязь к своему видению мира. Утопизм перекошенного видения он вкладывает в четкие ячейки устоявшихся заблуждений, тем самым символизируя их долговечность.
Ртутный столбик ухищрений вечности — сжиматься и расширяться, ассонируя звуки сердца с окружающим пространством: чиханьем ли (как выражением равнодушия), поздравлениями ли (как проявлением радости быть полезным, плюс необходимый миллиграмм лести, а в целом — это проявление широты сердца), выговорам ли (как символом власти). Только здесь иначе: импульс активного действия дает пассивный эквивалент накопленным знаниям о предмете, и в результате – неверная трактовка действительности.
Пластмассовая муха плавно слетела с поручня, задетого рукавом, и лысина пространства поручня рассказала нам о пропасти. Так пропасть заблуждений отзеркаливает звуки разумных пауз в бессмысленной симфонии его умопомрачительного желания казаться всезнайкой и всеумейкой.
На самом деле — просто алкаш, находящий плот для отплытия в океан. Сам гибнет на этом плоту и за собой тянет и слушателей-корешей, внимающих его бреду. И, что особенно обидно – несчастные объекты его случайного внимания, — людей безвинно пострадавших от его недопонимания их действительной сущности и его популярности в силу стремления создать и иметь постоянно круг своего спасения. Это же — круг, топящий разумное начало путем искажения смысла: пьяная окружность, таком образом, частенько топит безвинных жертв их недокумекалок, вследствие того, что создает мнение.
Пирамидка
Она похожа на маленькую пирамидку — такую устойчивую, спорую и занудную в предреканиях. Будущее “пирамидки” цельно, ее знания непоколебимы, — обрубит этим серпом собственных знаний даже баобаб. Надежная баба. Но тут срабатывает закон весов: насколько надежна она, - ровно на столько и невыносима своим нестерпимым желанием переворачивать пространство, чтобы оно превратилось в площадку для ее дальнейших воздействий.
Результат общения – злобные выкрики почти в спину перекормленному ее помощью: "Эгоизм всегда наказуем. Пожалеешь! Не можешь выслушать, – иди!"
Не могу. Наступает на мое духовное пространство, не имея представления о реальном положении вещей, насилует меня вымученной моралью с вымоченным лицом, в приступе озарения пытается диктовать закон жизни.
Моралитет. Всадница нравов.
И опять же — стремление узаконить собственное мнение: она дает эпитеты и оценку, — эгоизмом называет нормальное желание сохранить свое расположение в пространстве, не давая себя перекрутить по ее усмотрению.
Логика абсурда одинокой всезнайки и всеумейки.
В прихожей — фотографии бывшего мужа лежат аккуратной стопой. Лежат, "чтоб ему отдать". Бывший узник, видимо, счастлив своему спасению из плена предостережений и благ мудрствования.
Она знает, как помочь всем, и поэтому все бегут, не желая быть опомощенствованными.
Бочка дегтя
Одаренный — тот, кто может свой дар вынести массам, я не отношусь к числу тех, кто может, — массы не дают. Они нынче верят в Бога и в деньги, поэтому я и такие как я — подоенные, — нас доят бездари, имеющие широкий круг почитателей, мы для них вечные спонсоры, для их сухого дара шоу— культуры. Массовики-затейники доят настоящие таланты, выжимая до капли и создавая вокруг себя благолепие и почет, а нам, действительно одаренным, но обкраденным, топают ногой: "В тину!"
Так раскоряченная от регулярного потребления доли славы сволочь выбивается в люди и затаптывает все живое вокруг себя.
Ужасающая тирания стала основой характера человека, привыкшего к непрестанному порабощению. Рабство, ползание на карачках перед высшим звеном, становится потребностью жизненно важной. Следствие такой потребности — порабощенный грызет близрасположенных, до которых можно дотянуться, и таким образом создается общество тирании. Здесь все воспринимается буквально, шутки неуместны. Рабы государственной системы везут на себе паразитирующую нечисть в виде властных структур. Они довольны властью и без приказов не мыслят свое существование.
Из глухих деревень выползают не менее глухие особи. В беспрестанном желании возвыситься, дабы не вернуться в родимый уголок у черта на куличках, они готовы когтями и зубами цепиться за край благословенного острова, не замечая, как рушат своими цеплялками основу здешней жизни и давят мелодичным акцентом традиционные речевые установки, ломая и внося никому не нужные коррективы. Такие цеплялки резво щупают нужное им местечко с целью присосаться и держатся крепко и весело.
Монструозо сапиенс
Пресыщенная своим счастьем натура, она сейчас находится в таком состоянии, когда уже нельзя принимать эти дозы приевшегося счастья. Все уже раздражает, некоторые элементы земного мира вызывают попросту презрение, например, такие как нелепые ухаживания страждущих ее объятий мужчин. Эта вечная дамка создана, чтобы получать и ничего не отдавать взамен. Такие монструозные типажи нередки сейчас в капиталистическом маразме. Особый вид поглотителей комфорта: давай, я приму, — привычная формула бытия для них. — Я приму факс, я приму в дар это, я заслуживаю вашего внимания и плодов труда ваших рук. Я заслуживаю того, чтобы взять это даром, — самодовольный взгляд, уверенная рука умеет брать нагло, нахрапом,— она больше ничего не умеет кроме этого — обирать плоды чужого труда. Ей служат везде: в транспорте, в магазине. Вокруг нее всегда массовка слуг. Фараоно-сапиенс. Потребитель-безотдачи. Иногда разжимает губы для лаконичного не "спасибо", нет — не догадались. "Ещо", — рот при этом округляется до "о", там "е" не уместно. Иногда это заветное слово звучит без доминирующих ассонансов, так — пролетным ветерком из не разжатых губ и зубов. А зубки-то знают свое дело: цапать где вкуснее, слаще и жирнее. Индивид амебообразный из системы "ам".
Сие монархическое создание появляется в обществе с таким выражением лица, будто все вокруг должны при ее появлении падать на колени и целовать след ее стопы, до краешка платья пытаться дотянуться, дабы вкусить молекулу ее благоволения. Особо самоуверенным и наглым удается потрогать кусок ткани на локте. Это истинно удачливые люди.
Ее спутником иногда бывает пиявочный хлыщ. Это особый тип: если идет заседание и поощряют выдающихся личностей — этот паразит в секунду может все испортить. Ему для этого нужно только встать. Долгие годы он топил людей как ненужных котят — чпок — и готовчик, — встать в ответственный момент и монументально выразить недоумение, дескать, не этого самозванца слушать и выдвигать надо, а меня, только я — единственно верный претендент на поощрение, я — хороший самый умный и, следовательно, самый достойный. Я — достояние Вселенной.
Эти два индивида основали династию фараонов. У них флаги в руках и всегда все блестит, — аж вороны слетаются на это ослепительное сверкание объектов неусыпного внимания. Клюются они капитально: только слышно: "щелк!" — и нет его. А был ли? Опять кого-то щелкнули, умники. Умеют возвыситься над стадом и отпилить всем рога, дабы не повредили их мантии.
Но это еще ничего. Есть и более отвратительный тип — желеобразное аморфное. Он виснет на всех, действует обволакивающе на любой двигающийся предмет, крепко повисает и тянет вниз, пока объект не обломится. Когда обломился — ищет новый.
Вот так и живем — то сами короли, то стряхиваем с себя тех, кто мешает ими быть. Люди мы, повадки у нас только иногда монструозные, но все ж – таки люди.
Линия абсурда. Летний пейзаж
— Я куплю вашу картину — морской пейзаж, острова.
Смущенная улыбка, пытающаяся казаться приятной, вопрошающий взор. Майка — в трусы, теннисные ракетки, мяч.
— Это мы так, девушка, прогуливаемся. Мы завтра или послезавтра уедем. (— Идем!) — толкает натянутыми фразками и воздушной подушкой, образовавшейся между ее паровозообразным животом и великовозрастным сынулей. Он весь — покорная глыба, угрюмая, тупая. Предел покорности. Ручной коврик Уолта Диснея.
— Нет, я правда купил бы. Мам, ну я сейчас, — пытается от нее освободиться.
Не тут-то было.
Финалистка
Я не перестаю ужасаться, глядя на то, как система строгает мозги людям, что происходит с писателями и поэтами, теми, чьи произведения раньше отличались яркостью и силой. Они даже не замечают, что их «детища» становятся скучными и нудными, к тому же все они страдают многословием. Видимо, их затяжной процесс деградации не только незаметно для них протекает, но и воспринимается ими в противоположной пропорции, наоборот, как взлёт, успех. Славоблудие плющит мозг и разглаживает извилины. Эти уроды притом, горды и пытаются держаться независимо. Эти божественные недоумки так и подохнут умом, процветая на ниве безвкусицы, бессмыслицы своего убогого существования. Горе их детям, собирающим дань безвременья на пороге их мнимого благоденствия.
— Это стихи моего папы, — буровит облагодетельствованная доченька одного местного «гения», пропившего мозги еще в прошлом веке.
— Мы их будем печатать, — обнадёживает парочка толстомордых отцов-попечителей от литературы, но кладёт в свой погребной стол и награждает себя госпремией.
Их мозги, иссушенные черствой технократией, обуреваемые единственной страстью наживы, остаются непроницаемы для лазера любви, красоты, высокого искусства.
Своими мудрствованиями относительно жизнеустройства ублюдское сообщество развлекает меня не хуже клоунов. Их бумеранговые пиф-пафы: взрывы конкурентов в личном транспорте, оловянные солдатики, рухнувшие в пламени любви к дочке Собчака и, разумеется, пластмассовые армии жуткосердитых, с гранатами, потасовок – явный регресс их развития и пребывания в утильной обстановке лакомства удовлетворения результатом. Эти результаты в виде черепков строений, культур, остатков наций, разгребая до сих пор, человечество думает о новых памятниках, утирая кровавые слезы перед могилами.
Меркантильное животное ездит фанерой на чердаке своих устремлений и сшибает хвостом города, страны, материки. Еще немного, и лицо земли таким образом останется без носа и глаз. Этот сифилитический прагматик будет только чавкать орудием ням-няма, удовлетворяя свой потребительский комфорт.
Изощренные способы их самозащиты превзошли все мировые стандарты МЧС. Это шмакодявки от нравственности, усопшей при рождении.
Лепрозорий их коконовских устремлений чарует музыкой застоя и раздваивает их безличие по горизонтали от мыслей о негритюде до импотенции. Так они и загнулись на последней. Глазками эдак морг-морг, — изморгались, родимые.
Вставную челюсть — в стакан, стельки от плоскостопия помыл и – в постель к любимой бабе Яге. Метла на стрёме – вдруг Каменный Гость или ещё кто. А он-то думал, что за обломки возле кровати? А это некрофилы полонили Каменного Гостя и отметелили его по всем показателям. Гемоглобин у них пониженный и толерантность глюкозы в крови заглючила. Решили поработать с пришельцем. Успешно.
Идеологические насильники сейчас уже работают белыми овечками и квакаются в уши своими постулатами не так жидко: консистенцией пробок для ушей для кур±в±очки рябы, чтоб не слышала она петушьи гоготы трижды краснознаменных ...производителей «хорошей» литературы.
Дабы увековечить их семизнаменность, они машут хвостами, крыльями и этим готовы помахать, как его... клювом. Но им – только вверх-вниз, либо вправо-влево, а они-то привыкли ко вращательным движениям, как бабкаёжка в ступе.