Когда скромный провинциальный житель из какой-нибудь солнечной Новой Одессы попадает в столицу шумную, яркую, соблазнительную, как куртизанка, то чувствует себя, как в дурмане – и хочется ему - и колется!
Как было всё просто и ясно в разморенных кривых улочках вдоль Южного Буга, обсаженных лопухами, где-то там, в родной его Новой Одессе, а в этом чужом и пугающем мире он просто как голая рыба, выброшенная на берег.
И где найти маяк, чтобы бросил луч света? И наш герой, не ущемлённый в своих птичьих правах, проплыл на своих двоих вдоль важных и несравненных, исполненных мания величия, зданий, которые смотрят свысока на его пыльные растоптанные ботинки, потёртые джинсы, старомодную физиономию с бородой, одним словом, на весь его нереспектабельный облик. Какая она, однако, высокомерная, эта столица!
-Милая, как пройти на С--скую площадь? – спросит он у кичливой горожанки, окинувшей его тем же насмешливым взглядом, что и высотные гиганты.
-А ты что, не здешний?
-А то не видно? Ишь, шустрая ты, люблю таких…
-Да, ну?- улыбнётся дамочка, немного смягчит углы бровей и прокуренный голос,- вот садись тут на пятёрку, на троллейбус, и минут десять, катись себе вверх.
-Спасибо, милая…
-Счастливо, - ответит она и побежит, теряясь в толпе.
А он постоит, улыбаясь своим мыслям, и оставит след своих тайных желаний за её ускользающим в людской волне зовущим телом русалки.
Вздохнув легко и неопределённо, потопает гость наш в своих разношенных ботинках, которые почему-то сейчас ему ужасно мозолят глаза, потопает, экономя жалких две гривны, но больше из любопытства – какая ж она – столица?
А та уж и рада стараться: сейчас оглушит свою жертву, выпустит тысячи «мерсов», «ситроенами» забьёт ему баки, засвистят, завоют сирены. « Господи, Иисусе!»- только и выдохнет в усы свои несчастный. А сам идёт дальше. Город грохочет, пугает, лает, как собачья свора на чужого. Поёживается с непривычки парень, аж ухо ему заложило.
«Да, шумливо и суетно немного!»- утирает лоб, взопрел малость.
Навстречу милые дамы, в красивых и чистых одеждах, но отчего-то не видно на лицах их милых улыбок. Как по команде солдаты – идут они, сцепив зубы, – и будто слеплены с одной маски – настроение – готовые к бою. «ЧудноО,- удивляется прохожий, - наши бабы – будут посмешливей».
«Господи, спаси и помилуй»,- только и шепчет бедолага.
« О, гляди, а это что за «О-а-зи-и-с»?» -остановится от удивления товарищ.
«Ка-зи-но,- читает с распевом, -о, а кум сидел за карты два года – а тут – ишь ты, вольному – воля!»
«А ещё церков сколько, видно, золотые – эка роскошь!»
«А что бабы - всё с сигаретой, а хлопцы – всё с пивом - чего- то?»
«Одурманели эти киевляне, а ещё православные люди…»
Так тихонько себе соображая, и до площади добрался парень.
Язык и до Киева доводит!
И дом разыскал пятиэтажный. Всё, слава Богу, - доехал!
-А, братец!Явился? – встречают.
-Как живёшь, дорогая сестрица?
-И надолго тебя принесло-то?
-Ты б меня сперва напоила…Есть уж я не прошу, хоть бы чаю. Вода-то в Днепре не пересохла?
-А с чего ж ей пересохнуть! Чего-чего, а воды хватает! Ну, разве что отдаёт она хлоркой, малость.
-Так, ничего, сгодится. А от хлорки – отстаивать надо, в бутыльки набирай на сутки.
-Ну, братец, учить меня с порога, вижу, ты совсем – не изменился!
-А чего, разве, глупость какая? А умное не грех и послушать.
-Да входи уж, чего тут стоять-то, снимай свои чуни. Как там мамаша?
-Всё, слава богу. Вот гостинцы прислала мамаша и кланяться тебе велела.
Входят они в тесную комнатушку. На стене коврик допотопный, шифоньер от древности лоснится, диваны давно уж протёрлись, но пол крашеный вымыт, все чисто.
-А живёшь ты, ничего, сестрица, тепло, я гляжу у вас в хате.
-Да, уж, братец, живу по-маленьку. Да, как были у нас морозы – мы неделю в шубах своих спали, уж такого холоду не помню. А это уж затопили.
Достаёт он баночку варенья из поношенной клетчатой сумки.
-Вот мамаша варенье передала.
-Айвовое, моё любимое. Ой, вкуснятина, садись-ка к столу. Сейчас, вот соберу покушать.
-И письмо тут имеется, на-ко!
-Что ж молчал-то, голова твоя простая!
Наш приезжий, немного пообвыкнув, раскинулся свободней на диване.
-Да, ты? Работать, что ль приехал? Матушка написала.
-А чего? Мир вот повидать мне захотелось!
-И-и-ть, и лысый уж, а ума всё ж так и нету!
-А чего ты? Поищу себе места.
-Ну, чего ты такое городишь? Какое ж сейчас тебе место? Тут и местным, гляди уж, не сладко…
-Да, будет! Чего ж кипятишься? Вон, ты, я гляжу, сестрица, в теле. Живёшь
хорошо – не страдаешь!
-Да что ты? Ищи, я ж не против. Ладно уж, садись борщ кушать. Настоящий – со шкварками и с мясом!
-Ох, со шкварками, ладно уж, буду. Хорошо хоть не на постной олии. А то жинка меня накормила – горохового наварила супу да на самой лишь прогорклой олии. Всю дорогу – такая изжога!
-Ну, тогда у вас и вправду, туго, раз уж суп гороховый да на олии.
-Да он мне – вот уж где – поперёк горла.
-А жинка твоя как?
-Да, лучше и не спрашивай.Тоща как мощи.
-А где ж ты жить, примером, будешь?
-У тебя, сестрица, не прогонишь?
-У меня?
-У тебя. А что?
-Тесно!
-В тесноте, сестрица, – не в обиде!
-А чего ж ты меня не спросил-то?
-Не прогонишь же ты меня, как собаку. Всё ж родня, али как ты считаешь?
Промолчала сестра, только надулась, и губу слегка закусила.
Помолчали. Поели. Устали. И включила она телевизор.
-Да, а как не найдёшь себе работы?
-Тьфу на тебя, да я ж на все руки – мастер!
-И тебя жинка отпустила?
-Да она и сама ко мне приедет!
-Чего?
-Ну, потом, говорю, и приедет.
-Её только тут и не хватало!
-Ну сестрица, и ты ведь не сахар!
-Что ж, поел, так ложись на диване, а я постелю себе на кухне.
-Да, спасибочки, вздремнуть бы не мешало…
-Там, возьми себе большие подушки. И потише прикрути телевизор!
И сестрица прибралась тихонько, а братец уж храпит на всю силу. Призадумалась она над ним маленько. Постарел, пополнел, совсем уж квёлый. И на матушку лицом всё больш похожий – тот же нос уточкой, но крупнее. Руки какие большие, работяга да неудачник. Постояла она, повздыхала, и пошла себе почивати.
На другой день пошли искать работы.
Братец ходит всё по агенствам, шарахается из угла в угол столицы. То на Чубаря место предложат, он – туда, а там – уже взяли. То на Минском массиве – в подземке, то ещё где-то у чёрта на куличках.
-Всё, - кричит, он,- устал я сестричка, бегать по вашей задрипаной столице. От народу так просто воротит.
-Так сидел бы в своей Тьмутаракани!
Рассердилась сестрица, ноги - в руки и давай по проспекту – додому.
«Ну и фиг с ней, от глупая баба!»- рассуждает мысленно братец.
И пошёл он тогда на Крещатик. Посмотреть его взяла охота. Что там за диковинка такая? Сколько миру – и всяк туда сунет! Кое-как добрался, бедолага!
А людей – тьма тьмою и больше. И чего они все враз горланят? Бабы в шапках , есть и попроще, он потёрся меж них, заулыбался! « Ничего, и в столице жить можно!
Вон, какие здесь бойкие бабёнки!»
А мужчины на площади буянят. Оцепили по центру трибуну, и, как волны в море, лезут в гору. И кричат и кулаками машут. Вон автобусик какой-то хилый едет. И волает оттуда под фанеру : « Ой, бабки, мои бабки!» Неа, поёт не Шифутинский…
Что-то весело нынче тут в массах! Удивляется мужик, веселится: «Вот она какая-то оказывается, эта скоморошья столица.» Ишь, а он её два дня боялся! А тут и бабок уважить умеют. И палатки кругом, транспоранты, и с рупором ходят народы. И все люди веселы, как бы пьяны, но не пьют, а веселье так и хлещет. И милиция с палками ходит, все - в одном непонятном угаре. И в ударе, и радость такая, будто сразу у всех именины.
«Ох, разздайся душа, море просит, разгуляйся душа, да на просторе…Ой, чего-й то там опять у них такое? Караул! Ой, чего ж? Мать честная!»
Запрудили мужланы площадь, и автобусик у них – как грушка –свят-свят-свят – вот-вот – перекинут! Пикетируют! Да, дела, брат!
«А уж я подумал грешным делом, что понравилась мне их столица!»
Бах!- автобус уже вверх ногами, и кричат и в панике люди. И хохочет, обезумев столица. И за ним по пятам несётся, и мелькают оскалы и лица. Растегнув ворот рубашки, и глотнув как большая рыба , он подумал, что дома так тихо…И живёт там он возле леса.
«Восвояси пора убираться! Дурень, дурень я с Новой Одессы!»