***
- А метастаза в ребре, это что?
Начинало ломить в висках, но сердце билось ровно и спокойно. Тротуар почистили. Мелкая каменная крошка хрустела под ботинками. Кашица снега отлетала от колёс машин и скапливалась у пешеходных переходов. Вода медленно переливалась через края луж и стекала к водостокам. Сквозь неплотные облака просвечивало голубизной.
- Интересно, ей было легче произнести или мне выслушать? А медсестра вроде и не присутствовала вовсе. Вот сидит рядом, а её нет. Да, работёнка! Я бы так не смог. Произносить человеку приговор...
А день какой сегодня чистый! Плюс один. Снег ещё нахлобучил ветки деревьев, чуть сильнее ветер — давно осыпался бы на газоны и тротуар. Да ещё как блестит, пропитанный влагой! Так и чуешь глазами тяжесть массы этой пористой белизны. Скоро весна. Как она сказала? «Три дня сейчас ничего не решают...» Что-то ещё про консилиум. Интересно, как буду переносить эту дрянь?
Господи, вот угораздило же...
Ничего... Будем...
Николай Петрович размеренно шагал мимо больничного комплекса к трамвайной остановке, с удовлетворением увидел цифру четыре над лобовым стеклом приближающегося вагона, поднялся по ступенькам, соскоблив прилипший к подошвам снег о подножку и сел в одиночное кресло. Проехал две остановки и неожиданно вышел.
- А если бы это была тройка, какая разница, - подумал он, - будто это что-то решало?
На тихой улице его детства машин почти не было. Он внимательно рассматривал новые дома, построенные вместо деревяшек за последние годы. Будто увидел их впервые. Даже не повернул голову в проём подъезда своего двора и вышел на площадь. Там что-то роют. По краям ограничителей проезда люди, в отражающих зелёным куртках, машут завернуть легковушке, заехавшей на запрещённую полосу. На горушке высится недостроенный монумент.
- Интересно, я его увижу готовым?
По кривой улочке, мимо стен из серого плитняка пройти короче. А теперь мимо крепостной стены к деревянным воротам, туда, где в крохотном дворике играет музыка, висит фигурка белого Ангела на растяжках над входом в подвал, и ещё одна лестница сбоку к неприметной двери, входу в заброшенный монастырь изгнанных когда-то чужаков.
Но массивные ворота заперты. Значит придётся придти другой раз.
Двери магазина бесшумно раздвинулись и Николай Петрович вошёл в зал. Начал накладывать в тележку пакеты, коробки, баночки, взял с полки небольшую бутылку «Scottish Leader”, прошёл к кассе. Считыватель терминала зеленовато подмигнул: «Транзакция завершена».
- Странно, - подумал Николай Петрович и зашагал к выходу.
***
Люстры медленно погасли. В конце длинного зала на прямоугольнике потолка отражался свет от освещённой сцены.
Николай Петрович будто и не заметил, как выходили и рассаживались оркестранты, вставали в ряд хористы, звучали вразнобой струнные и духовые инструменты, как проверяли настройку по звуку первой скрипки, как все смолкли и ждали дирижёра. А он вышел, какой-то несуразный, с длинными волосами и проплешиной, странно поклонился зрителям и взмахнул палочкой.
Николай Петрович даже не слышал звуков. Он с удивлением наблюдал, как нелепая фигура дирижёра начинает плыть в воздухе и из его внезапно гибких, чутких и властных рук начинает исходить нечто, постепенно проникающее сквозь незримую оболочку, прочно отгородившую Николая Петровича от внешнего мира. Будто всё то, что есть снаружи: дома и люди, дела и проблемы, этот зал, город, земля, солнечная система и Вселенная — только крохотное дополнение к тому, что есть внутри — сам Николай Петрович, вдруг ставший огромным и единственным реальным существом, много большим, чем всё призрачное вокруг.
Дирижёр взмахивал палочкой, вызывая звуки оркестра и хора. Постепенно движения его тела, рук и головы пробивали крохотную щелочку в каменном склепе, окружавшем Николая Петровича. Ворвалось несколько звуков: какой-то призыв трубы, топот коней, церемонный проезд рыцарей, сигнал и звон стали.
Николай Петрович всё-таки увидел, что в зале полно людей. С балкона стали видны хористы и оркестр, фигура увлечённого музыкой дирижёра. Зрители сидят перед ним и даже сбоку.
Скрипки и духовые подхватывают мелодию, ведут её почти знакомыми сочетаниями и ритмами и начинают вытаскивать его в окружающий мир.
Перед его глазами по коридору процедурного отделения прошёл измождённый старик. А другой, уходящий, с синеющим лицом и кислородной маской, хрипло дышал перед устало сидящей медсестрой.
Струны рвали воздух зала страстью человеческих страданий и несбывшихся надежд. Мужские голоса бесстрастно доносили глубину и мощь предназначения. Женские чего-то хотели и звали, а потом обречённо нисходили к отказу от земного.
Что-то восставало в Николае Петровиче. И как будто послушав его, в бешеном ритме рвущихся чувств рухнул бесчувственный мир, исчезли ноты обречённости и страсть, обыкновенная человеческая страсть, с мясом и грехом, вырвалась в мощные звуки оркестра и одухотворённые человеческие голоса.
- Я хочу жить! - почти вслух произнёс Николай Петрович и негромко добавил - Буду.