Тётя Шура Конюхова всегда слыла на деревне трудолюбивой и скромной девушкой. Даже не просто скромной, а можно сказать, отчаянно застенчивой, хотя к людям её всегда тянуло, и посмеяться она любила, но парней стеснялась и была очень неуверенна в себе. Свою внешность она воспринимала как личную катастрофу из-за очень больших зубов. Необыкновенно длинных, отчего её худощавое и костистое лицо становилось похожим на лошадиное и приносило одни только огорчения и печали. Ещё со школьных лет она принуждена была выслушивать от весёлых и жестоких однокашников бесконечные издёвки и насмешки с вариациями над неудачным сочетанием её фамилии и печальной внешности.
Но с возрастом она привыкла к своей участи дурнушки и всякие возможные девичьи мечтания её и фантазии увядали в самом зародыше. А потом ещё грянула война, скосив почти всю мужскую составляющую населения северной деревни, и на то, чтобы связать с кем-то свою судьбу, у тёти Шуры не осталось никаких шансов. Братья её погибли на фронте, родители, с которыми жила тётя Шура, один за другим покинули этот мир, и осталась она одна в огромном деревянном доме. Так и доживала свой век бобылкой. Трудилась, как все, в колхозе, а у себя в хозяйстве держала козу для молока, да курочек. А много и не надо одинокой женщине.
Годам к шестидесяти длинные тётишурины зубы поочерёдно вывалились, как, впрочем, и у остальных стареющих жителей деревни, поскольку стоматологическое вспомоществование не имелось там в виду. Но в отличие от остальных деревенских бабушек, она не производила впечатления беззубой старухи. Потому что в её арсенале оставались ещё такие же выдающиеся дёсны. У неё сохранилась вполне приличная дикция, а когда она улыбалась, теперь уже широко и открыто, её бледные дёсны вполне могли сойти за зубы, если бы не цвет. Вот такая метаморфоза. Тётя Шура стала веселее и общительнее и, пожалуй, привлекательнее многих своих сверстниц. Но это уже не имело стратегического значения, поскольку деревенские мужики, которые смогли бы оценить тётишурины достоинства, умерли раньше от болезней и пьянства. Да и не нужны были ей эти мужики, ни к чему.
Однако однажды всё изменилось. Для вологодской глубинки – случай из рук вон выходящий. В деревню приехал, чтоб там навеки поселиться, настоящий иностранец. А дело было, заметим, в одна тысяча девятьсот восьмидесятом году! Никаких там предпринимателей ещё не было в природе, избави Господи!
Герр Воронов приехал из Германии, где он остался в сорок пятом после освобождения из концлагеря. Там он все эти долгие годы трудился подсобным рабочим на хозяйской ферме близ небольшого красивого городка в Нижней Саксонии. Жилось неплохо, хозяин очень ценил его за умелые руки, трудолюбие и равнодушие к спиртному. Но своим домом и семьёй герр Воронов не обзавёлся и, дожив до пенсионного возраста, решил вернуться в родную деревню, по которой отчаянно тосковал безликими холостяцкими вечерами.
А здесь, в деревне его мало кто уже помнил, но обрадовались все неимоверно новому персонажу, да и вполне ещё видному мужчине, непьющему и работящему. Его появление бурно обсуждалось всеми слоями местной общественности, включая детвору и древних бабушек.
Все называли его и за глаза почтительно хер Воронов, не имея в виду ничего дурного, а исключительно из уважения и симпатии. Тётя Шура тоже не осталась в стороне от событий и весело и раскованно, впервые на равных с остальными одинокими женщинами балагурила о возможных перспективах и видах на такого достойного жениха. Где-то в глубине её неопытной в этих делах души забрезжили давно забытые за невостребованностью чувства – юношеское волнение и робкая надежда на изменения в жизни.
На свои сбережения герр Воронов намеревался приобрести себе в деревне какой-нибудь небольшой дом с огородиком, поскольку никакой родни в округе у него не осталось. Однако поосмотревшись, сделал единственно правильный вывод и остановил свой выбор на тихой и улыбчивой тёте Шуре и её огромном доме, уже давно нуждавшемся в его твёрдой и заботливой хозяйской руке. Свадьбу сыграли скромную, сообразно возрасту брачующихся, но всколыхнувшую всю округу самим фактом своей неординарности. А подружки тёти Шуры от души наплясались под гармонь местного менестреля, старенького дяди Мити и напелись разудалых и грустных народных песен. Герр Воронов не пел, пил мало и только плакал весь вечер беззвучно, утирая крупные слёзы свадебным рушником.
И всё пошло своим чередом. Тётя Шура расцвела. Она и раньше всегда одевалась опрятно, а теперь в любое время её можно было увидеть в светлых платочках и платьицах, которые невесть зачем томились в сундуке долгие годы, но были ей теперь как раз впору, поскольку тётя Шура сохраняла до старости юношескую сухощавость. Она с удовольствием продолжала общаться со своими давними приятельницами и, слегка кокетничая, делилась наблюдениями над необычными, чужестранными привычками и склонностями супруга. Она стала теперь не старой бобылкой, как раньше, а вполне уважаемой на деревне мужней женой с добротным, ухоженным хозяйством и обеспеченной и отнюдь не одинокой старостью в перспективе.
А герр Воронов не уставал удивлять односельчан своей аккуратностью и трудолюбием. Никогда и никто не видел его пьяным или сидящим без дела. Каждая вещь и в доме и во дворе обрела своё место, постепенно в хозяйстве не осталось ни одной поломанной вещицы. У него до всего доходили руки. И даже занимаясь обрезкой деревьев в старом садике тёти Шуры, что само по себе вызывало изумление у окружающих, он умудрялся отличиться тем, что не сбрасывал отжившие ветки в кучу, пока сами не сгниют. Он, аккуратно и ловко тюкая топориком, делил их на пригодные в топку части и складывал стопочками в определённом месте тщательно выметенного двора. Да можно без конца перечислять все его чудачества и удивляться!
Вот такая история приключилась в далёкой деревне в Вологодской области в восьмидесятые годы прошлого столетия.