Пишу тебе на клочках... Первая глава

               

Позволю себе дать некоторые пояснения.
 
Тридцать лет назад в Москве жили две барышни. Обе Татьяны. Познакомились они уже в юности, на общей работе. Одна была пианисткой и служила концертмейстером в знаменитом музыкальном училище у известнейших музыкантов-духовиков. Другая, сама происходя из музыкальной семьи, стала, несмотря на ожидания близких, филологом и тоже работала в этом училище.
 
Сойдясь поближе, они обнаружили некое духовное родство. Таня-пианистка, оказывается, окончила факультет журналистики на Украине, и, таким образом, была отчасти филологом; а Таня-филолог всю жизнь училась музыке, причем у лучших московских педагогов, росла, в буквальном смысле слова, «под роялем» и, как всем казалось, в десятом классе будто с цепи сорвалась, отказавшись от музыкальной карьеры, и сбежав на филфак, с уже выученной «программой».

Пообщавшись несколько месяцев, обе Татьяны выяснили друг о друге еще ряд подробностей, которые сблизили их дополнительно.

Так оказалось, что Татьяна училась музыке у матери Тани-филолога, и вспоминает эти уроки с благодарностью, что тоже не всегда бывает, согласитесь.
 
Кроме того, обе барышни,  как открылось в доверительном разговоре,  хоть и были весьма пестрой национальности, все же выделяли в себе две основные принадлежности: обе были отчасти казачки (пианистка – запорожская, а филолог - донская), и обе имели в крови своей некий национальный «экзот» (пианистка – кровь турецкую, что случалось с запорожскими казаками, а филолог – кровь итальянскую, что не часто бывало с казаками донскими).
 
Дальше – больше! Обе Татьяны оказались Драконами по году рождения, а по месяцу – принадлежали к одной стихии воздуха.

Вобщем, девичья интуиция им обеим подсказывала, что встреча их, уж если и неслучайна, то, по крайней мере, кстати, что, согласитесь, весьма приятно и для начала отношений имеет большое значение. Конечно, барышень этих, на самом деле, соединяли, более тонкие нити, но это стало понятно несколько позже, а пока они именно такими совпадениями сами себе объясняли то, что порой, объяснить невозможно.