3
Прошло, пролетело, минуло шестнадцать лет.
Выросли детки Настеньки, высокие, крепкие, сердцем светлые, с мягкой доброй душой. Лес стал для них родным домом, а все его обитатели как родные сёстры и братья. Не ведали они языка звериного, но понимали их с полувзгляда, с полудвижения.
Говорят, всё течёт, всё меняется. Многое изменилось за это время и в лесу, и на полянке, и в самой избе. И только Настенька по-прежнему была юна и свежа, ровно девица на выданье, а не мать трёх бравых юношей. Для неё будто остановилось время тогда ещё, когда переступила порог избушки.
Ах, да: и ежиху с ежатами время не затронуло. Для них все эти шестнадцать лет пролетели как шестнадцать часов. А разве можно за такой срок сильно измениться?
Часто Настенька, наблюдая, как ежи укладываются на ночлег под печкой, задавалась вопросом: почему же они остаются прежними? Ведь за это время и ежиха должна состариться, и ежата вырасти, дать не одно потомство, а они по-прежнему крохи. Да и Настенька почему-то не взрослая женщина, а ровно ровесница сынам. Что это? Наказание или благо?
Однажды ночью Настенька пробудилась оттого, что почудилось: зовёт кто-то. Встала, прошла к оконцу. Снаружи царствовала светлая звёздная тёплая ночь.
Может, зверушка хворая у крыльца, решила Настенька и решительно направилась на выход.
Нет, у крыльца никого не было. Зато на пеньке, на котором сыновья кололи дрова, сидел маленький востроухий старичок в одёжке из листьев. На кудлатой головке не то шапка из мха, не то шляпка грибная.
- Доброй ночи, Настюшка. Не изволь серчать, что сон твой потревожил,- заговорил старичок хрипловатым детским голосом.
- Так это вы меня позвали?
- Я, Настюшка, я. Пришёл час урочный поставить точку в одной истории. И, наконец, перевернуть эту страницу.
- И что я должна сделать?
- На зорьке испеки хлебец, когда тесто замешивать будешь, пролей в него девять капель своей крови. Готовый хлебец пропитай влагой росной. Опосля покроши в миску глиняну и дай ежам, что у тебя проживают.
- И что будет?
- Увидишь,- усмехнулся старичок, живо вскочил на пенёк.- Будь здрава, Настюшка.
Настенька и моргнуть не успела, как старичка не стало, лишь ветерок крутанулся вокруг пенька, подхватил листок осиновый и понёс в глубь леса.
Вернувшись в избу, Настенька приготовила муку, воду, рядом положила на тряпицу иголку. И стала ждать зорьку. Смотрела на закуток под печью, где спали ежи, и всё думала, думала. Старичок забавный, конечно же, лешак. Настенька ещё в детстве о них была наслышана. Что они в основном безобразничают: путают пути-дорожки, насылают морок, завлекают людей в непролазные дебри. Что есть дни, когда надо подносить лешим угощенье, задабривать их. Но ведь Настенька за все эти годы даже ни разу и не вспомнила о существовании леших, никаких угощений не выставляла. А что как этот старичок обиделся на неё и задумал сотворить худое дело? Почему нужно скормить хлебец ежам? Настенька любит их как своих деток. Может, дрянной старикашка задумал оборвать эту струнку, причинить Настеньке боль? Но тогда почему и сердце молчит и душа безмолвствует? Не чуют беды? Кому поверить, им или думам в голове?
Когда за оконцем зацвиркала птаха, сообщая о приближении зорьки, Настенька решилась всё же прислушаться к сердцу. Оно ведь никогда её не обманывало.
Стараясь не шуметь, затопила печь. Затем насыпала муку в миску, подлила водицы, взяла иголку. Оглянулась на печь, колеблясь: продолжать или оборвать, пока не поздно?
По сердцу, будто детской ладошкой провели, и кто-то незримый с болью в голосе шепнул в ухо: "Продолжай, Настюшка, не медли".
И вздохнув, уколола Настенька палец иглой, выдавила девять капель крови, а сверху ещё и уронила несколько слезинок: "Только бы во благо. Я не желаю никому худого…"
Хлебец как раз поспел, когда зорька во всю заиграла. Вышла Настенька наружу, собрала росной водицы. Вроде и утро ничем не отличалось от прежних, но Настеньке показалось, что и встающее солнышко нежнее и теплее, и птички поют-шебечут веселее, и лес смотрит как-то по-особенному, и запахи острее. Во всём этом не было тревоги, напротив, все будто предчувствовали свершение чего-то очень доброго и уже потихоньку радовались.
Искрошила Настенька хлебец в глиняную миску, смочила росной водицей и поставила у печи перед закутком ежиным. Выбежали ежата, стали поедать влажные крохи. Вышла и ежиха, долго принюхивалась к угощению, затем, замерев, пристально посмотрела на Настеньку. Неужели она тоже чует подвох? Тогда надо…
Рванулась Настенька, чтобы убрать миску и…осталась на месте. Она словно задеревенела. "Вот и начинается худое…"- Настенька готова была расплакаться, но и слёзы, будто тоже замерли в ожидании.
Ежиха тем временем тоже стала есть. Насытившись, они направились на выход: ежата впереди, ежиха следом. И вдруг, когда до порога оставалось всего несколько шажков, ежата с писком завертелись на месте, то, сворачиваясь в клубок, то, вытягиваясь во всю длину. А потом и с ежихой началось.
Тщётно рвалась с места Настенька, проклиная и лешака и себя:"Отравила,…погубила родных…помочь, ещё успею…" Но незримая сила не давала даже шевельнуться.
Грязно-рыжее облачко окутало ежей, завертелось вихрем. Запахло болотом и тухлой рыбой.
Настенька хотела закрыть полные слёз глаза, чтобы не видеть того ужасного, что сотворила, и не могла. Откуда-то, словно издалека ветерком принесло беспокойные крики сыновей:
- Маменька, что случилось? Что нас не пускает в дом?
Вихрь стал затихать, истончаться, а вскоре на его месте зависло голубовато-розовое облачко, исчезли и скверные запахи, им на смену пришли запахи разогретых медовых трав, свежего хлеба и парного молока. Облачко разрасталось, растекалось, заполняя все закоулки в избе. Вскоре внутри было, как в бане: жарко и пар стеной.
А потом пар лентой потянулся на выход, в дверной проём, и в оконный.
С паром уплывало и оцепенение Настеньки. Когда же она, наконец, могла двигаться, то не смогла, но уже по другой причине: от увиденного застыла, как вкопанная. Посреди комнаты стояли женщина и три девицы, нагие, тела их были розово-красные, влажные, словно они действительно вышли из парной. Они так же поражённо смотрели на Настеньку не в силах пошевелиться.
У оконца зашуршало и тотчас в него просунулось личико лешака:
- Свершилось! Будь здрава Славна! А ты ещё краше стала.
- Кыш, охальник!- встрепенулась женщина, топнув ногой и замахав руками.
- Там парни рвутся. Запущать?- хихикнул лешак.- Есть что поглазеть.
- Нет!- вскрикнули девицы, метнулись к сундуку, откинув крышку, стали выдёргивать из него одёжки, суетливо облачаться. Передали и матери платье.
Одевшись и приведя себя в порядок, Славна и её дочки низко в пояс поклонились Настеньке, а затем с чувством расцеловали, счастливо всплакнув.
Славна когда-то была ведуньей- травницей. Жила в ладу с Природой, творила только добрые дела. Однажды к ней наведалась колдунья, просила помочь приготовить одно зловредное зелье. Славна даже не стала спрашивать, зачем ей это зелье, прогнала вон. Колдунья обиделась так, что решила отомстить по-крупному. Наслала заклятье, оборотив Славну и её малых дочек в ежей. И отворот придумала такой, что шансов у зачарованных не было никаких: нужно было девять раз отведать женского молока, услышать девять благодарностей и в завершение съесть хлебец с девятью каплями крови женщины, родившей близнецов.
Всё это Настенька сделала даже не ведая, что снимает чёрное заклятье.