«Перекладываю тряпки – выстиранные и даже отглаженные – прошлых дней сарафаны. Перестирал заботливо на сотни раз. Знаю каждый шов. И нового в них – разве только наизнанку надеть. Да и какой в том толк? Так, курам на смех».
Вспоминал бессчетное количество раз ночной дождь. Вместо снега был дождь, но это было привычно для тех мест. И это все, что находилось общего, больше ничего. Не освещенная угасшими столичными звездами территория внутреннего дворика аэропорта, где аккуратные и строгие хвойные в больших горшках благодарно подставляли спины каплям, казалось, была совсем пустой и от этого звонкой. Тут легко было стоять, обнявшись, тихо и откровенно рыдать, а, главное, дышать. За последние двое суток обоим так не хватало всего лишь кислорода. По другим пунктам была уже теперь какая-то определенность.
Вспоминал, что еще по дороге в аэропорт поделил впервые осознанные отдельно от всего чувства к ней на несколько частей: мысленно сложил в ее багаж большую их часть, оставив себе концентрат памяти, зачатки – чтобы потом раздуть из этой искры пламя – любви, и четко отфильтрованное ощущение какой-то внутренней правды к себе. Теперь, в этом мокром дворике, с этим облегченным карманом было легче дышать. Можно сказать ей даже какую-то нелепицу.
- Только ты живи! Не вздумай натворить глупостей. Я не смогу остаться тогда ТУТ.
Ее предали ноги. Наверное, на них сосредоточены были последние ее силы. Как устоять? В такой момент надо устоять, быть сильной, запомниться ему хотя бы такой. Не хуже, не в слезах, стойкой. Пусть знает, что я буду тоже ждать. И никаких глупостей, о чем это он? Мы уже выросли из такой ерунды, конечно…
Жалел только о том, что не было никакой возможности остаться до конца. Еще около шести часов до вылета. Или семь часов до вылета. Восемь. Как возвращаться домой? Не растерять бы в этом дворике последнее и ценное. Хорошо, что отдал ей все: эмоциональное, чувственное, пережитое. Сам выжался абсолютно. Не растеряю тогда.
Горячие щеки не остывали на холоде. Да и слезы откуда-то каким-то нескончаемым потоком. Пил их, упивался. Соленые, и правда! Дрожал голос у обоих. Дрожали голоса по отдельности. И общий голос, слившийся из прощальных восклицаний, дрожал среди капель.
Надо вернуться в зал простившимися. Сказано много и ничего. Не надо ничего потому что. Приободрились, сжали до боли в цепи крепкие друг друга, вернулись простившимися. В зале светло и сухо. Отсчет шести часов начался. Или семи. Восьми даже.
- Только живи! Обязательно. Да хоть и ради себя! Ради мамы вот живи! Не ради меня. А если ради меня сможешь – тоже живи. До встречи, - не сказал этого, не надо потому что уже. Подразумевалось.
«Перекладываю тряпки, иногда что-то иначе вспоминается. Было ли так, не было…»
Подумал, надо записать, дальше хуже только. Вспоминать почти нечего будет. А читать - пока не забыл как. И нового не надо ничего. Не надо ничего потому что.
02.04.2010 г.