Сегодня Парнова уволили с работы. В последнее время начальник ругал его за невнимательность, ленность и весеннюю расслабленность. «Ты что, хочешь вылететь?» - спрашивал Иваныч, грозно сверкая на Парнова глупыми пропитыми глазами. Парнов смотрел на руки Иваныча, которые, как и всякие конечности рабочего человека, были грязны, обкусаны и засалены до какого-то первобытного состояния. Ради интереса Парнов представлял, как Иваныч в одной набедренной повязке сидит у костра и мусолит огромную мосластую кость мамонта. Сцена его не возбуждала и делала отчасти вегетарианцем, упитанный же мамонт, трансформировавшийся тысячелетия спустя в неповоротливый токарный станок, вызывал жалость и отвращение. Наверняка первобытное создание страдало лишаем.
Парнов, стараясь избегать места, где у мамонта отчетливо блестела под мегаваттными лампочками проплешина, пытался завершить работу вчерашнего клиента – нового русского, который хотел похоронить умершую маму с почестями, подобающими статусу, но подешевле. Никто не должен был знать, что он разорен и денег у него не было даже, чтобы накормить свой подержанный «Мерседес». Поэтому новый русский ездил, таясь от знакомых, на трамвае, а гроб для внезапно умершей родительницы заказал у них. Парнов должен был отделать домовину деревянными оборками, а Толя из третьего цеха выкрасить позолоченной краской, так, чтобы копееечное изделие было не отличить от золотых монстров, которыми нувориши декорировали свой последний путь.
Парнов смотрел на бумагу, где Иваныч, демонстрируя полное отсутствие художественного дарования накорябал рисунок позолоченного гроба. С точки зрения Парнова, вид изделие имело убогий, к тому же в глубине души он был более, чем уверен, что маме нувориша наплевать, в чем ее хоронят. Он стоял за станком (опасаясь ядовитой проплешины) и, сверяясь с рисунком, вытачивал косичку, которая потом составит важную часть элемента на крышке. «До чего странная жизнь, - думал он. – Сначала Бог делает так, что человек появляется на свет, нагой и смешной. Этот человек живет долгую, опасную жизнь только для того, чтобы потом почти такому же нагому уйти в землю. Этак и в ересь о смысле жизни впасть недолго». Парнов некогда закончил гуманитарный факультет и любил зачитываться Достоевским. «Хотя вот, предположим, - продолжал рассуждать Парнов (косичка в этом месте расширялась и превращалась в крыло какого-то божественного существа, наверное, ангела, но в изображении Иваныча похожего на Лидку-приемщицу – давнюю его пассию – вздорную глупую бабу с такими же, как у Иваныча обкусанными ногтями) – если в нашем цехе вдруг случится забастовка, ведь все производство встанет- и Толя из третьего останется без работы и Лидка заскучает. А потом казна недосчитается денег, а потом начнутся невыплаты, а все из-за того, что несколько человек в маленьком токарном цехе вдруг решат прекратить на несколько дней работу. Такое вовсе даже не предусмотрено, а посему всякое отклонение от рабочего графика считается стихийным бедствием. Или вот, например, Бог. Наверняка, у него тоже есть своеобразная книжица, где записаны наши ходы. Ну все равно, как у любителя шахмат, - вспомнил Парнов кстати «Защиту Лужина», - Есть доска, на которой в его голове разыгрывается одновременно множество партий, и любой ход игрока не станет для него неожиданностью, пойдет ли он королевской пешкой прямо, или отдаст ферзя. Главное, чтобы различными комбинациями тридцати двух фигур, привести одного из игроков к победе, а другому поставить мат. И начиная со времен, когда Иваныч был первобытным человеком, а Лидка-приемщица его волосатогрудой подругой, на этой доске разыгываются бесконечные, логические партии».
… «Что ж ты, сука, делаешь?!» – орал на Парнова Иваныч. Весь цех сбежался посмотреть на небывалый гнев их обычно тихого пьяненького начальника. И привлекла их более всего причина невиданного его поведения – одуряюще пахнущая свежей сосны домовина, на крышке которой аккуратно, рукой мастера, была выведена резная надпись: «С днем рождения!». Рядом с этим безобразием с безучастным видом стоял виновник пятиминутного перерыва и, нехорошо ухмыляясь, смотрел на Иваныча, пока, наконец, тот не подвел под толстой чертой скандала несмываемое резюме: «Уволен на х…».
…Парнов зашел в магазин «Живая природа» - один из тех магазинчиков, в которых он любил бывать. «Природа» находилась на его пути домой, и пройти мимо витрин с красочными рыбками, которые в зависимости от погоды то переливались яркими огоньками, то отсвечивали тусклым червоным золотом, он не мог. Справа от входа находился отдел домашних любимцев – косматых морских свинок, которые недобро пялились на Парнова, грязных хомяков, оглушительно воняющих даже сквозь стеклянные стенки акариума, и, слинявших по дороге из ярких вечнозеленых лесов в черно-белую страну, говорящих попугаев. Этот отдел Парнов всегда миновал с чувством какой-то смутной тревоги – ему казалось, что все животные провожают его нехорошим взглядом, хотя в глубине души сознавал, что им глубоко наплевать на все, кроме добычи корма и торопливого акта размножения, которым, как подметил Парнов, частенько занимались хомяки. Он дернул плечами и прошел мимо неприятной сцены совокупления.
Там, за маленькой дверкой находился его любимый отдел…Аквариумные рыбки смотрели тяжело и не мигая, однако в их взгляде, в отличие от взгляда хомяков и свинок, не было открытой ненависти и любопытства. Глаза водных тварей напоминали ему бусины на ожерелье жены, которая бросила Парнова очень давно, кажется, лет десять назад. Парнов вспоминал, как, собираясь на улицу, Вера непременно надевала на шею отливающие неживым светом каменные кругляши. Он смотрел на них, не отрываясь, представлял, что у Веры, кроме двух основных, есть еще несколько дополнительных глаз, и содрогался, потому что видел такие недавно в передаче «В мире животных», где рассказывалось об экзотическом пауке, который съедает на своем пути все живое, даже превосходящее его размерами. Однажды Парнов, даже не спрашивая, куда отправилась Вера, нацепив узкое короткое платье, туфли на шпильке и проклятое ожерелье, шагнул к ней и порвал тонкую от времени леску. Украшение распалось на две части, и бусины с четким дробным стуком раскатились по узкой прихожей. Парнов смотрел, как на шее бросившейся собирать ожерелье супруги тает красная полоса.
Через месяц они разошлись. Много лет спустя в случайных поисках чего-то, Парнов нашел в узкой щели плинтуса тяжелую тусклую бусину. Он спустил ее в унитаз и долго держал шнурок, наблюдая за маленьким Ниагарским водопадом, уносящим ненавистный предмет в канализацию.
Чуть позже он окончательно определил природу Вериных бус – не глаза паука лежали в их основе – живые и проницательно-голодные – глаза рыб – безжизненные, тупые, тягучие, так что при взгляде на них останавливалось время.
Сегодня Парнов пришел в магазин с целью. В бухгалтерии ему дали расчет, с учетом долгой работы на Иваныча, довольно приличную сумму. Он недолго поглазел на меченосцев, а потом побрел к кассе, заплатил нужную сумму и, с замиранием прижимая к груди аквариум, доставшийся ему в комплекте с живым товаром, отправился домой.
- Что, рыбок приобрел? – остановил Парнова на лестнице сосед Петро. – Дело хорошее, красивое. Я сам люблю с удочкой, утром…- загоготал, радуясь глупой шутке.
Парнов предпочел не вступать в разговор и открыл дверь в свою квартиру. Там он сдвинул в середину комнаты маленький обеденно-письменный стол и бережно поставил на него емкость.
Пираньи осматривали его квартиру сквозь грязное стекло. Это были единственные рыбы, глаза которых не напоминали Парнову те проклятые бусы. Взгляд у пираний напоминал паучий - живой и голодный. Мысль купить этих тварей четко согласовывалась с новым миросозерцанием, которое снизошло сегодня на Парнова. Он смотрел на пираний, на их прелестные гибкие тельца, огромную нижнюю челюсть. Пираньи как будто бы читали неслышную человеку молитву: «Господи, дай нам пищи! Господи, мы жаждем!». Он смотрел на них заворожено и недоверчиво. Сколько времени прошло между сегодняшним утром, таким привычным и обыденным, когда к ним в цех пришел этот новорусский клиент, и этим моментом прозрения – огромная бездонная вечность.
Парнов просидел у аквариума до позднего вечера. Тихий весенний закат неспешно сменился мертвым цветом неонового фонаря, который сосед повесил прямо над подъездом, отчего тени в комнате Парнова вместо сумеречной приглушенности сделались резкими и жесткими. Время от времени их вытягивал свет фар проезжающей машины, передвигаясь вслед за ним, они пытались узнать, куда же направляется припозднившийся автомобилист, но, привязанные к сущности парновских вещей, всегда возвращались на прежнее место.
В темноте пираньи казались еще красивее, чем при дневном свете. Парнов специально не включал свет, чтобы, напрягая зрение, наблюдать в темном омуте аквариума за отзвуками яркоцветных созданий. Вот поехала очередная машина – за стеклом показался глаз – и снова мерцающая темнота, ощущается только движение в глубине. Парнов представлял, как пираньи в темноте читают свою неслышную молитву, как их кургузые плавники поднимают маленькие волны, и предчувствие этого зрелища поднимало в нем тоску.
…Парнов проснулся утром в той же самой позе, в какой поздней ночью заснул перед большим аквариумом – рыхлое тело расслабилось на стуле, голова поникла, большие рабочие руки в царапинах и заусеницах положены как на картине о матери-героине на колени. Парнов неспеша поднялся, потянулся и наклонился к аквариуму. Они были там – черные бусины глаз, как и вчера, пристально смотрели на Парнова из-за стекла. «А они когда-нибудь спят? – вдруг подумал Парнов. – Ну, в том смысле, чтобы закрыть глаза, прилечь, укрыться плавником и…» Удивляясь собственным мыслям, Парнов пошел в ванную. Там он недолго и боязливо плескался под холодным краном (горячую воду по причине наступления летнего сезона у них выключили), тронул свои желтые подгнившие зубы нечистой щеткой. После, следуя вековым традициям человечества с доисторических времен, отправился на охоту. Охота была сегодня хорошей. У себя в холодильнике он нашел целого выпотрошенного цыпленка (и когда он успел его купить?), пакет молока, полпачки творога и несколько заплесневевшую (оттого, что завалилась в овощное отделение и осталась там незамеченной) сосиску. Парнов разделал большим ножом цыпленка и кинул его на сковородку, жарится, развел творог молоком, позавтракал. Остатки молока допил так. Сосиску вымыл, очистил от пластиковой шкурки, разрезал на кусочки и с замиранием сердца понес в комнату.
…Пираньи откликнулись на плывущую откуда-то с неба пищу, как и подобает голодным хищникам – молча и стемительно. Парнов с удовольствием смотрел, как плотоядные твари набрасываются на сосиску и буквально раздирают ее в клочья. Ему показалось даже на мгновение, что в глазах рыб появилось осмысленное выражение. Небольшое подношение было сьедено за несколько минут, причем, как успел заметить Парнов, ели пираньи совершенно по-человечески – старательно пережевывая мясо огромными нижними челюстями, чем в корне не походили на всех остальных виденных им в магазине водоплавающих с неразвитыми вялыми ртами. Парнов снова сел рядом с аквариумом на вчерашний стул и застыл, словно погружаясь в медитативный туман, глядя на прекраснооких жительниц Амазонки. Чуть не подгорел цыпленок. Его отчаянный зов Парнов распознал по запаху, побежал на кухню, залил сковороду водой, потом подумал несколько минут, глядя на шипящее масло – и газ выключил. Теперь было уже все равно.
Ближе к вечеру Парнов пожевал пресного цыпленка, согрел себе чаю. Кости не выкинул – отнес и бросил в аквариум. Долго смотрел, как голодные рыбы счищают с костей остатки жесткого мяса. Вспомнил неточную цитату из давно читанной детской книги о превратностях живой природы: «…и вот уже обглоданный остов свиньи плывет вниз по течению». От этой мысли Парнову стало тепло внизу живота. Он медленно приблизился к аквариуму, долго вглядывался в мутное стекло, потом медленно снял крышку и поднес свободную руку к поверхности.
Рыбы, словно почувствовав, тут же приблизились на опасное расстояние к потенциальной добыче. Рука опускалась все ниже, все ближе к беспрерывно работающим челюстям. Потом неожиданно остановилась. Парнов отдернул конечность поспешно, словно от кипящего источника, улыбнулся, погрозил кому-то пальцем и положил крышку на место.
Неожиданно раздался телефонный звонок…
- Что же ты, Парнов, - сказала трубка, - и не звонишь совсем, забыл старого друга?
- Да…нет, наверное, извини… - пробормотал Парнов, который, казалось, все еще находился где-то не здесь.
- Ты пьяный что-ли? - осведомился собеседник.
- Да, - с облегчением выдохнул Парнов и бросил трубку. Подумал и отключил телефон.
Теперь он один на один с холодными бусинами безжалостных глаз.
Вечер – близнец предыдущего - прошел спокойно. Парнов смотрел в темноте на пираний, лишь угадывая очертания их тел, пираньи неслышно подглядывали за Парновым.
И на следующий день все было так же.
И через день.
И через…
…Рано поутру, первого июня, в день защиты детей, Софочка Рубинштейн повела маленькую Алену, подброшенную ей на выходные дочерью и зятем, в парк, смотреть на живых лошадок. Она уже привязывала малышке огромный красный бант, который так шел к ее живым карим глазам, когда на руку ей что-то капнуло. «Дождь начался», - машинально подумала Софочка, погруженная в сложную декорную работу. – Тьфу, какой дождь», - мысленно выругалась бывшая учительница и покорила себя за эту внутреннюю несдержанность. Однако, капель не прекращалась, а, казалось, становилась все сильнее. Софочка вздохнула и отправилась к своему соседу сверху говорить, что у того протек кран. Дома, как и предполагала Софочка, никого не оказалось, как иначе можно не заметить вышедшей из строя сантехники. «Надо звать», - подумала Софочка и отправилась вниз, в каптерку дворника Василия. Вернулась с позевывающим похмельным пролетарием и ломом. Василий для порядку еще несколько минут нажимал кнопку звонка, а потом со словами: «ну, поехали» профессиональным движением медвежатника вскрыл квартиру.
В нос им ударила вонь. «Вот оно», - без выражения подумала Софочка. Так пахло во рву с мертвыми телами, которыми немцы закидали еще живую ее маму, из-под которых она сумела через несколько дней выбраться, на всю оставшуюся жизнь сохраня память о запахе разлагающихся тел и с молоком, передав эти ощущения дочери.
Посреди комнаты лежал ее сосед. Его труп в духоте уже осклиз и вздулся. Стол, рядом с ножкой которого уснул вечным сном мужчина, был усеян крупными осколками, на полу разлита вода, как будто лопнула большая емкость. Приглядевшись, Софочка поняла, что это останки аквариума, который, падая, смахнул на пол сосед. Потом она разглядела двух странных рыб – не то карасей, не то ершей (впрочем, ни тех ни других она не видела, поскольку к рыбам была не по-еврейски равнодушна), которые умерли одновременно с хозяином. Софочка поежилась – рыбы смотрели на нее мертвыми бусинами глаз, и старушка инстинктивно прижала к груди, где много лет покоилось ожерелье покойной матери, маленькие руки. Так она стояла и смотрела на давно мертвого человека до приезда милиции.